Белые пионы

В покоях гениального стратега пахнет азалией. По правде сказать, азалией пахнет повсюду. От резкого запаха горьковатой зелени со сладким, бальзамическим нижним тоном у Джинши кружится голова. А может, всё дело в этих прилизанных встречах, наполненных вишнёвым соком и мудрыми изречениями Локана. Вести беседы с ним не было бы никакой необходимости, но именно Джинши выкупает проститутку, которую планировал выкупить сам Локан. И этот факт изменяет статус в их прежде исключительно деловых взаимоотношениях. Все последующие факты ситуацию лишь усугубляют. Ты можешь быть близок к совершенству, но едва ли приблизишься к представлению отца о собственной дочери. И всё же, несмотря на то что необходимости в этом нет, в этот раз Джинши приходит сам. Памятуя слова «травницы» о том, что её отец видит лица лишь как камни для игры, представляется, прежде чем войти. — Какой сюрприз, — ничуть не удивлённо произносит стратег, едва поднимаясь с места. — Чем обязан визиту? «Это важно!» — повторяет, чтобы не злиться. Готовится к возможным вариациям взглядов, которые ожидают его в процессе непростого разговора. Ловить на себе снисходительные, оценивающие, бесцеремонные взгляды неприятно, но осознавать, что причина этих взглядов смотрит примерно так же, куда болезненней. Это обескураживает, злит, сводит Джинши с ума. Под тонкой шёлковой тканью изящного ханьфу покоится доказательство его состоятельности как мужчины. Но какой в этом прок, если Маомао считает его евнухом? Джинши знает: с представителями этого семейства работает исключительно метафоричный стиль разговора, и потому основательно готовится к диалогу. Даже тестирует беседу с Гаошунем, вызывая у последнего отеческие смешки. — Вы ведь любите белые пионы, господин Лакан? Стратег опускается на скамью, приглашая высокопоставленного гостя проделать то же самое. Смотрит с лёгким прищуром, отпивает глоток из своей пиалы и лишь затем кивает, как будто снисходительно позволяет продолжить диалог. О дочери Лакан говорить обожает почти так же как о себе. Впрочем, здесь Джинши уходит от него не так чтобы сильно далеко. — Не меньше вашего, — бросает как бы между делом, но на самом деле очевидно напрягается. — Если я, скажем, захочу вырастить свои пионы в вашем саду? Гаошунь в углу давится беззвучным смехом, Джинши старается не обращать внимание на злость, обуревающую его в этот момент. — Пионам, как вы знаете, нужно много места. Я бы хотел употребить слово «свобода», однако вы избрали неподходящую метафору, так что прошу простить. — Об ограничениях речи не идёт, — не смотря ни на что, Джинши удаётся сладить с собственным гневом и вернуть прежнее напускное спокойствие. — К чему эти прелюдии? — ухмыляется стратег. Заготовки юноши с треском проваливаются. Такого поворота следовало ожидать. Ожидал ли он его? — Вам ведь небезразлична моя дочь, господин? Но, как вам известно, Мао Мао не особенно жалует меня в роли заботливого папочки. А в любовных делах я, как вы знаете, мало преуспел. Так какого совета вы хотите? Джинши глубоко вздыхает. Это непросто. — Если я предложу вашей дочери выйти замуж… — За вас? — с издёвкой уточняет Лохань. Он явно наслаждается беспомощностью оппонента, который, в свою очередь, искренне жалеет, что вообще пришёл. Гаошунь где-то рядом с дверью внимательно изучает противоположную стену. — За меня. — Она откажет. — Это я понимаю. — Моя дочь не рассматривает перспективу брака как нечто выгодное для себя. Пока во внутреннем дворе и за его пределами она имеет возможность экспериментировать, а также доступ к травам и ингредиентам, едва ли вы сумеете прельстить её чем-то иным. Вы ведь не хотите, чтобы я признал Маомао? — уточняет Лохань. Подобные мысли посещали императорского отпрыска, однако довольно быстро были отметены по ряду не самых приятных последствий. — Если вы признаете Маомао как официальную наследницу… — То даже император будет не прочь сделать её наложницей, всё верно. Так чего же вы хотите от меня? — вопрос повторяется, но в этот раз Лакан произносит его с явным нажимом. — Поставить в известность, — врёт Джинши. — О, ну что вы, не стоило себя так утруждать, — стратег поправляет монокль и принимает нарочито расслабленную позу. Чувства Джинши ему хорошо известны, и дело вовсе не в его гениальности. Лакан отлично изучил всё окружение дочери. — И всё же вы… Слово «отец» застревает в глотке. Он хорошо помнит, как равнодушно Маомао произносила слово «осеменитель». Джинши понимает, что несмотря на привязанность к девушке, Лакан не в праве считать себя кем-то другим. — Не сделал для неё и половины того, что когда-то сделал Ломэнь. Отрицать бессмысленно. Но Ломэнь далеко за пределами дворцовых стен, да и вряд ли станет откровенничать с ним. Джинши тяжело вздыхает: по крайней мере, он попробовал. — Прошу меня извинить, дела во внутреннем дворе. — Уже уходите? Ну что ж, был рад нашей встрече. Джинши шипит про себя от досады. Этот старый пень просто рад поиздеваться над воздыхателем дочери. Кроме того, юноша открывает ему стратегически важную информацию: свои намерения по отношению к МаоМао. Но взамен Джинши не получает никакой подсказки или помощи, не говоря уже о прямом совете. Юноша протягивает руку к двери, когда Лакан с деловитым цоканьем произносит: — Если бы я захотел вырастить белые пионы, господин, я бы поливал их рисовым вином, а может, даже и байджиу.