Моя цель делает жизнь стоящей, Проталкивая меня через темноту вперед
– ABBA.
Весна в аббатсве начиналась всегда по-разному. Например, в том году , часто дул восточный ветер и кроны двух старых деревьев отбрасывали тени на выжженный солнцем двор. Не все упыри, скрытые под сияющими серебром масками, любили солнце. Особенно припекающее. Как раз-таки тогда никого во дворе не было видно. Зато вечерами, теплыми и безветренными, большая часть хвостатых выбиралось с своих укрытий. Некоторые из них выносили пледы и еду. Меньшая часть несла вместо еды стеклянные бутылки, мелкие коробки с настольными играми. Две фигуры постоянно играли то в догонялки, то в прятки. Впрочем, даже адским существам нужно расслабляться и позволить вести себя словно ребенок. Наблюдать за их играми было так же интересно, как и за обычной жизнью. Начнешь приглядываться и, в конце концов, поймешь сколько времени на это потратил. Так время и лилось. Сейчас же наступающая весна была дождливой и холодной. Днем еще держалась надежда, что вот-вот придет солнце, и под его теплыми лучами распустятся цветы, которых так не хватало.Но с каждой ночью надежда таяла, принося с собой ливни и холод. Жизнь в аббатстве в эту холодную весну текла ручьем. Один ритуал шел за другим. Действующий Папа Терцо и его гули набирают популярность. О них говорят на радио, их показывают в социальных сетях, в Церкви идут разговоры. Кто-то знает и боится, а кто-тo верит. Добираясь до места, что можно было уже назвать домом, участники расходились ненадолго, чтобы встретиться вновь в общем холле. Тут есть камин, удобные диваны и несколько картин, изображающих что-то из истории этого места. В то время, пока поленья тихо трещали, а доносившийся снаружи шум окружающего мира стихал, хотелось верить. Отступала и неопределенность. Такие моменты запоминались теплом и запахом какао, теплой выпечкой, любезно испеченной парочкой гулей. Вроде, что может быть плохо? А плохо было. Возвращаясь после таких теплых посиделок в холле в кабинет, на плечи Терцо наваливалась работа. В кабинете надо было вынуть из стола папку, посмотреть на количество бумажной волокиты и решить — оставить в шкафчике или выбросить. А может, сжечь? Жаль, что любой из вариантов был провальным. Пожалуй, писанины у него было куда больше, чем хотелось бы. Однако выбора не было, и приходилось работать дальше. А в силу своего характера тот ненавидел бумаги. Не переносил все то, что связанно с монотонной работой и сидением на одном месте. Да и каждый раз, садясь за стол, он все задавался вопросом: "Кому это, черт возьми, нужно?". Император все равно будет недовольна. Сделал работу раньше? - "Почему так быстро и неаккуратно?". Постарался и написал все - "Ты слишком долго работаешь.". И все. Потом убирайся и не отсвечивай. Помимо этого, понтифик должен был хоть немного продумать свое поведение на сцене перед теми, кто желает лицезреть шоу. Впрочем, очередной ритуал проходит как нельзя лучше. Толпа в зале орет, люди подпевают ему и, в целом, ведет себя активно, по сравнению с тем, что было когда-то. Сейчас его любят, его ждут. Люди кричат ему слова любви, но Терцо уверен - он не вспомнит ни лиц, ни имен. Уж слишком их много, но все же смотрит на них со своей особенной любовью. Как на то, к чему стремился всю жизнь. Путь с сцене тернист и долог. С самого своего рождения идут постоянные учения под гнетом строгой женщины. И во всем, что женщина делает, присутствует строгая и неумолимая целесообразность, за которой нельзя увидеть саму личность. Ладно, сейчас мы не говорим о его прошлом, в конце-концов сейчас он на сцене. Он все же достиг того, чего так желал. Тот делал вещи, что вызывало у публики лишь больше шума. Скакал по сцене, постоянно цеплял Омегу. Касался его, может и лапал..попутно продолжая петь. Увлеченный процессом, тот постепенно доходит до последней песни. Гули, видно, уже утомились. Они доигрывают последние ноты, Папа допевает последние строки и зал наполняется овациями. Группа встает на поклон, кланяются и Папа напоследок говорит пару слов, обращаясь к людям. Музыканты уходят со сцены. Зал постепенно пустеет, за кулисами же кто-то садится на просторные диванчики, а кто-то, сняв инструмент, беседует с товарищем. Сейчас Терцо был совсем не против просто отдохнуть без лишних глаз, поэтому окинув своих гулей взглядом, тот уходит в гримерку. Комната эта была на отдалении от основного помещения. Тут темно и лишь мелкие источники света дают, назовем так, томное освещение. Здесь было приятно свежо после всех активностей, что были на сцене. Тот устало перебирает ноги, доходит до кресла и плюхается в него, выдыхая. Усталость растекается по телу приятной истомой. Кажется, что мир совершенно опустел и остался только он. Мозг работает на всех оборотах и в голову приходит, пожалуй, пугающая мысль. А что будет с ним дальше? Ведь труды на сцене приносят славу, но работа в самом аббатстве остается муторной и утомительной. Создавалось ощущение, что еще немного и от него избавятся как от надоевшего раба. Эти мысли накрывают с головой, постепенно к ним присоединяются и другие. Сколько ему еще осталось? Что такого на своем веку он и правда успел? Это ведь не первый и не последний раз когда он погружается в эти мысли. Что он вообще успел сделать в жизни? В какой момент он начал размышлять о смерти? Сегодня? Два дня назад? Надоедливых и сверлящих душу вопросов становилось все больше и больше. Нет, пора отвлечься. Передохнуть. Заметив, что провел за размышлениями минут 20 точно, тот тяжко выдохнул. Рядом с диванчиком должна была быть бутылка с любимым вином. Так и было. Нашел ее кончиками пальцев и ухватившись за горловину, достал. Он мог бы позаботиться и о бокалах, но на кой черт они сейчас ему? Кисло-сладкая жидкость заскользила по пищеводу. Приятное тепло разлилось по всему телу уже постепенно. Скоро все будет хорошо. Совсем скоро. Проблемы, одна за другой, перестали появляться на горизонте. Под сердцем затрепетало уже знакомое чувство и скоро он стал настраивать себя на то, чтобы расслабиться. Отвлек от процесса Терцо тихий стук в дверь. Кажется, на тот момент Папа выпил уже достаточно. Теперь тело стало таким.. тяжелым. Выпитое давало о себе знать. Тот лишь крикнул: «Открыто» и его гость аккуратно заглянул, а после уже шагнул в комнату, закрывая за собой. В первый момент он ничего не сказал, разглядывая Омегу. В ответ фиолетовые глаза квинтэссенции оценивающе оглянули его. – Что-то уже успело случится? – Сходу спрашивает третий. Он говорит медленно, будто заостряя внимание на некоторых буквах. Язык заплетается, но ему противостоит рассудок. Ну или то, что от него осталось. Им же Терцо понимал, что гитарист зашел, возможно, не в лучший момент. В ответ тот слышит едва уловимое копошение. Гуль снимает маску, стаскивает прилегающую к лицу балаклаву. Волосы, примятые ей, красиво облегают уже настоящие рога упыря. Серая кожа в тени кажется еще темнее. Лицо у Омеги серьезное, смешанное в огнем беспокойства в глазах. Упырь, считай, был воспитанником мужчины. Терцо стал ЕГО человеком. Контракт на крови был не шуткой, так что..можно было бы объяснить его приход тем, что он почувствовал, что понтифику не по себе? – Ничего не случилось, Папа – Начинает тот, делая шаг..другой. Осторожно подходит ближе, будто боится напугать человека. Вглядывается в разномастные глаза. Кажется, чувствует все без слов. Существо без, как таковой, души чувствует, что творится в чужой..– У меня к вам есть деловое предложение.