Red Sky

Пол никогда не знает, кого встретит в дверях, когда забредёт на Террасу Гамбье. Иногда это Род с кисточкой, зажатой в пальцах, и хмурым выражением на лице, говорящий: «Они в подсобке», а иногда это Даки, обычно с тёплой улыбкой на лице и достаточно глубоким вырезом на топе, на секунду сбивающем Пола с мысли. Но чаще всего это Джон, пьяный в стельку. Просто по тому, как он открывает дверь, Пол понимает, пьян Джон или нет; медленный, лёгкий скрип дерева, если он трезв, и резкий, грубый рывок за дверную ручку, если он немного выпил. Он всегда чувствует себя каким-то нежеланным коллектором, когда Джон смотрит на него так, словно хочет сказать: «И какого хуя тебе нужно?» Но взгляд Джона слегка смягчается, когда его несчастные, разбитые глаза проясняются и узнают Пола. — Паулин, — иногда зовёт он, придавая голосу забавный тон и низко кланяясь, будто какая-то извращённая версия Дживса. Затем, когда он снова выпрямляется, его всегда шатает от пьяного головокружения, — Я надеюсь, ты принёс сигареты, — говорит он своим обычным, фамильярным тоном. Он всегда выпрашивал их так с тех пор, как покинул Мендипс. Хотя ему и не привыкать жить по-свински (он, Джим и Майк уже много лет обходятся без женщин в доме), квартира шокирует даже Пола, сколько бы раз он туда не заходил. В комнате Джона и Стю пол такой, что радуешься, что на тебе надета обувь, а в квартире стоит всепроникающий запах акриловой краски, такой едкий, что он успевает проехать на автобусе до дома, прежде чем обоняние снова придёт в норму. Джон теперь тоже постоянно источает этот запах, что заставляет Пола испытывать к этому то неприязнь, то какую-то странную симпатию. Одной из проблем здесь было то, что у них никогда не было чайных пакетиков. Ну, они были у девочек, но они прятали их в разные места по всему дому так, что прежде чем Пол попытается немного отрезвить Джона чашечкой чая, ему придётся отправиться на настоящие поиски клада. Иногда (если он не заходит слишком далеко) Джон помогает ему, всегда выждав несколько минут, прежде чем сказать: «Может быть, они спрятали его в своих трусиках…» — используя это как предлог, чтобы порыться в нижнем белье девушек. Это забавляло Пола гораздо больше, чем он себе признавал. В те дни, когда Джон напивается и Полу приходится пытаться его отрезвить, они играют в свою любимую игру: Джон лежит распростёртый на диване в их крошечной общей гостиной и называет всевозможные места, где могут быть спрятаны пакетики чая. «За бачком!». И Полу приходится рискнуть и воспользоваться общей ванной, прежде чем снова выбраться из этого беспорядка. — Нет. — В обуви, на вешалке за дверью. Две пары поношенных туфелек-лодочек, ботинок, которые могли принадлежать Джону, а могли и не принадлежать, давно потерянная расчёска, с которой, Пол смутно припоминает, он когда-то видел Синтию, и пара ботинок гораздо меньшего размера — Стю. Разница между вещами Джона и Стю совершенно очевидна. Но, тем не менее, они всегда лежат вперемешку. При виде этого у Пола неприятно скручивает желудок. — Нет. — Тогда я не знаю, просто пей воду, ты, мудачьё. Пол вздыхает, поправляя туфли (не Стю), как будто это ему нужен чай. Как будто кто-то в здравом уме и хоть немного заботящийся о своём здоровье пришёл бы пить его сюда, если бы не пытался отрезвить чёртового Джона Леннона. Он решает не обращать на это внимания; просто бормочет что-то грубое себе под нос, а затем говорит: «Нет, попробуй ещё раз, Джон — где они были в прошлый раз?» В гостиной царит тишина, и Пол может представить, как он лежит там, задумчиво нахмурившись, слегка сморщив нос, как делает всегда, когда размышляет, с ясными и серьёзными глазами. Он почти зашёл туда, просто чтобы посмотреть на это, просто чтобы поймать момент совершенства, красоты и Джона. — Под кроватью Рода. — Точно, — говорит Пол и проходит в комнату Рода, хотя и знает, что девочки не были настолько глупы, чтобы прятать его там, даже спустя миллионы лет. К счастью, разбросанные там предметы были более собраны, за что Пол был очень благодарен, потому что, даже быстро заглянув за кровать, он понял, что был прав. — Нет! — Эм… Папка Стю? Голос Джона становится всё более ленивым, но Пол не обращает на это особого внимания. Он проходит в похожую на сарай комнату в задней части дома, которая принадлежала Джону и Стю, и сразу же запах, который ассоциируется у него с Джоном, обостряет его обоняние. По всему полу разбросан мусор, использованные гитарные струны, обломки кистей для рисования, которые были обрезаны и сформированы для использования, откинутые куски глины, которые когда-то должны были стать чьим-то отличным завершённым проектом. А рядом с кроватью — открытая упаковка презервативов. Пол быстро отводит взгляд, хотя он, блять, не уверен, почему ему так стыдно. В конце концов, это всего лишь презервативы, и все в этом доме — взрослые люди, пользующиеся ими уже чёртовы годы. Но он знает, что Джон и Синтия не обращают на них никакого внимания, а Стю на данный момент ни с кем особо не встречается… Он задаётся вопросом, почему они находятся там, прямо между матрасами на полу. Это что-то значит, но Пол не хочет об этом думать — не может об этом думать, иначе он сойдёт с ума. В папке для рисования нет ничего, кроме (что неудивительно) красок, но в шкафу Джона, на самом дне, он находит небольшую упаковку чайных пакетиков. Девочки либо знают, что это последнее место, куда бы пошёл вечно беспорядочный Джон, либо они прячут его на виду у всех, полагаясь на плохое зрение их соседа по квартире. Он берёт упаковку в руки и читает надпись на обороте, пока идёт в гостиную: — «Он был спрятан в твоём шкафу; может быть, в будущем ты захочешь заглянуть туда, прежде чем отправлять ко мне этого сумасшедшего…» Пол замолкает, потому что слова застревают у него в горле. Вот почему голос Джона звучал так странно до этого, вот почему последние несколько минут он был таким тихим, не таким, как обычно, раздражённым и придирчивым. — Господи, Джон, — говорит Пол. Он опустил свою руку на джинсы. Или, точнее, в джинсы, в место, где были расстёгнуты пуговица и молния. И эта рука — эта рука была явно чем-то занята. — Ты, блять, не мог бы прекратить? — говорит Пол слишком высоким и пронзительным голосом и делает вид, что отводит взгляд, хотя на самом деле он этого не сделал. Он подносит руку к глазам, но делает это так нерешительно, как только может. — Ты что, — спрашивает Джон, — ханжа? Отъебись, Пол. — Я… я принёс тебе чай. Это абсурдно — ситуация, атмосфера, тот факт, что Пол упоминает о чае сейчас, но, к счастью, рука Джона замирает в его штанах. И Пол чувствует, как натягиваются его собственные джинсы. — Мне не интересен это ёбаный чай, — заявляет Джон, — У меня встал. — Нет, — возражает Пол и сам удивляется тому, что он это говорит, — Ты просто пьян. — Ну, не могу же я быть настолько пьяным, не так ли? — спрашивает Джон, а затем указывает свободной рукой на свой пах. Как будто внезапно измотанный мозг Пола нуждался в каком-то поводе для размышления об этом. — Вытащи руку из джинсов и давай выпьем чаю, — предлагает Пол, по-детски наивно размахивая чайным пакетиком, как будто это могло бы разрядить внезапно возникшую сексуальную атмосферу и то, насколько грязным всё становилось тогда, когда Джон молчал так долго. — Почему бы тебе просто не забыть о чае и не присоединиться ко мне? Пол уже покраснел, его голос дрогнул, когда он собирался заговорить и понял, что, вероятно, имел ввиду Джон. — Что? — Те сеансы дрочки, которые мы обычно проводили в гостиной в… — Мы были мальчишками, — слышит Пол свой голос, а затем тишина снова сгущает атмосферу, и ему становится очевидно, что его слова звучали довольно сердито, довольно резко. Довольно разочарованно. Но Джон либо заметил это, но ему было плевать, либо он плохо слушал. В любом случае, рука в его джинсах снова движется, медленно и лениво поглаживая, и Пол, кажется, несколько секунд не может отвести глаз, прежде чем они, словно зачарованные, наконец от него не отлипают. — И что? Мы всё ещё мальчишки, не так ли? Полу хочется тихо сказать: «Это только половина проблемы, нет?», но он знает, что Джон этого не поймёт — либо не поймёт, либо не захочет понять, как часто это бывает с Джоном; никогда нельзя быть уверенным, избегает он проблему, потому что он упрямый, или потому, что он просто по глупости ничего не замечает. Пол подозревает, что тот понимает гораздо больше, чем говорит. Должен понимать, он слишком умён для такого. Его мозг слишком проницательный, чтобы пропустить что-то, и уж тем более что-то, касающееся чего-то сексуального. — Почему ты хочешь, чтобы я присоединился к тебе? — спрашивает Пол и понимает, что перегибает палку. Он хочет чего-то, чего никогда не получит: какой-то просьбы, произнесённой шёпотом. И в наступившей тишине он пытается найти ответ в глазах Джона, но видит только обычный близорукий прищур, слегка затуманенный выпивкой. — Чёрт возьми! — жалуется Джон, — Это просто дрочка, у меня должна быть какая-то ёбаная причина? Перестань быть занудой, Пол — сядь. Проходит мгновение, прежде чем: — Что, если кто-нибудь вернётся домой? Войдёт и застанет нас? — Они не застанут, — говорит Джон уже рассеянным тоном. Его мысли уже где-то далеко, когда Пол наблюдает, как движется эта рука, поглаживая себя так сосредоточенно и осторожно, и… Пол тяжело сглатывает, чувствуя, как его член с интересом подёргивается. — Пойдём в твою комнату. На секунду он не может поверить, что сказал это, ждёт язвительного просьбы от Джона не быть таким педиком, но потом: — Господи, блять, ладно. Он встаёт с дивана — все эти его худые руки и ноги с острыми углами; на нём чёрный джемпер с высоким воротником, Пол может видеть мускулы на его руках, выделяющиеся с лёгкой фактурой шерсти. Он просто наблюдает, как Джон встаёт, вытаскивает руку из своих джинсов (хотя поношенные старые трусы, которые на нём надеты, всё ещё заметно натянуты. Пол старается не смотреть), а затем стоит, лениво почёсывая волосы на затылке. — Значит, ты идёшь? Пакетик чая (ранее такой желанный) небрежно бросается на диван, когда Пол следует за Джоном в дальнюю спальню, где оставленное открытым окно наполняет прохладой остальную часть дома. Занавеска мягко колышется на ветру, но здесь всё равно заметно теплее, чем в гостиной, и, закрывая дверь, Пол наблюдает, как Джон небрежно приподнимает края своего джемпера и стягивает его через голову. — Здесь тепло, — говорит он, но Пол понимает, что он говорит сам с собой, поэтому не нарушает тишину ответом. Старается не смотреть на бледную грудь Джона, безупречную и чистую в солнечном свете, проникающем сквозь грязные окна. Его сердце слишком быстро бьётся в груди, и он чувствует смесь страха и возбуждения, которая разливается по его венам так, будто он охвачен огнём. Они оба устраиваются на матрасе Джона (глаза Пола больше не смотрят на упаковку презервативов, не останавливаются на кровати Стюарта), лёжа на спине и глядя в потолок. — Итак, кто начинает? — смущённо спрашивает Пол, но Джон, очевидно, уже начал, и его рука снова с лёгкостью скользит под пояс его нижнего белья, — Эм, Мэрилин Монро? Звук неровного выдоха показывает, насколько сбивчивым уже стало его дыхание, и Джон торопливо говорит: — Никаких больше тупых выкрикиваний имён. Что сбивает Пола с толку, потому что если они не будут этого делать, то на самом деле будут просто дрочить в одной комнате, на одной кровати, и он действительно не понимает, что это значит. Растерянный, он искоса смотрит на Джона, собираясь что-то сказать, но слова застревают у него в горле. Глаза Джона закрыты, рот слегка приоткрыт, и Пол слышит, как тяжело он дышит. Когда он снял джемпер, стало заметно, как напрягаются мышцы на его руке, и Пол чувствует, как у него текут слюнки, когда он смотрит на это, и его пальцы сами опускаются к джинсам и сами по себе расстёгивают пуговицы на них. Он расстёгивает молнию на ширинке, затем немного приспускает джинсы на бёдра. Он слегка поворачивается, так что почти — но не совсем — ложится на бок, и тихо молится, чтобы Джон не открыл глаза и не заметил, как он наблюдает за ним. Высвободив пальцами свой наполовину вставший член, Пол сжимает его, а затем крепко зажмуривает глаза, заставляя себя не смотреть на открывающееся перед ним зрелище. Он не будет думать об этом, говорит он себе, хотя на самом деле это было неубедительной ложью, которая даже на секунду не скрывала его мыслей, прежде чем его глаза снова не приоткрываются, и он видит, как Джон почти дразняще ласкает себя, как будто он заинтересован в том, чтобы всё это продолжалось. Полу знакомо это чувство, он получает толчок удовольствия между собственных бёдер и снова сжимает пальцы. — Блять, — шипит Джон, и Пол резко открывает глаза, обнаруживая, что тот всё ещё лежит с закрытыми глазами, очевидно, ни к кому не обращаясь, — Почему я всегда такой блядски возбуждённый? Он звучит раздражённым из-за этого, но в то же время неспособным сделать ничего, кроме как наслаждаться ощущение руки на своём члене, и Пол задаётся вопросом, должен ли он что-нибудь сказать, задаётся вопросом, помнит ли ещё полупьяный мозг Джона, что в комнате есть кто-то ещё. В конце концов, он решает промолчать, одновременно не желая нарушать атмосферу и мешать Джону снова заговорить, если тот захочет; этот звук попадает Полу прямо в желудок, заставляя его с каждой секундой становится всё твёрже. Он наблюдает, как Джон, кажется, разочаровывается в себе, или, по крайней мере, в чём-то, и, в конце концов, мычит с недовольством (от этого звука Пола бросает в жар) и поворачивается на бок. Когда Джон открывает глаза, они проводят самую малую долю секунды — но в то же время самую невероятную — глядя друг на друга. Пол поворачивается, пока тоже полностью не ложится на бок, бесстыдно пытаясь предоставить Джону наилучший обзор, какой только может, и, судя по тихому, неосознанному стону, тот, похоже, это одобряет. Помимо того, что они целую вечность не занимались этим в одной комнате, они определённо никогда раньше не делали этого, смотря друг на друга, и Пол знает, что с кем-то другим это было бы дискомфортно, но с Джоном это просто ещё больше его заводило; привычное в непривычной обстановке, единственная вещь, о которой, как тебе казалось, было запрещено даже думать, внезапно случается. Из-за этого Пол на несколько дюймов придвигается к Джону, так близко, что когда он двигает рукой, костяшки их пальцев соприкасаются с тыльной стороны ладони. И Джон, кажется, тоже благодарен ему за это, из его горла вырывается очень тихий звук, когда он протягивает ногу и прижимается ей к ноге Пола, хоть их и разделяют два раздражающих слоя джинсовой ткани. Полу кажется, что он весь горит; жаль, что у него не хватило ума снять рубашку, как Джон, но теперь уже слишком поздно, ему просто придётся смириться с жарой в комнате и постоянными приливами крови к телу. Он чувствует, как его кожа зудит от желания протянуть руку и прикоснуться. Пальцы, обхватившие член, останавливаются, не решаясь пошевелиться, потому что на самом деле они хотят быть где-то в другом месте, прикоснуться к Джону, заменить руку, которую Пол всё ещё не может полностью разглядеть, потому что большая её часть скрыта простым хлопком незнакомых ему боксёрских трусов. Он хочет… он хочет взять над этим вверх. Он хочет сделать эту работу за него. И в голове Пола из-за этого идёт война. Делать или нет. Дьявол говорит ему, что они всего в нескольких дюймах друг от друга, так что сделать это было бы проще всего на свете, а ангел напоминает ему, что Джон так же о нём не думает, возможно, сейчас, возможно, в будущем, и в следующие пять минут, но… В конце концов, как всегда, дьявол побеждает. Пол с трудом сглатывает от страха, а затем отпускает себя, тянется к поясу джинсов Джона и приспускает их как можно ниже. Крепко зажмурившись, Джон позволяет ему это, даже не вздрагивает, когда руки Пола осторожно скользят вверх по его ногам, обводя прохладную кожу и заставляя его бёдра выгибаться, очевидно, от непривычного прикосновения чужих рук. Тот факт, что его ещё не оттолкнули (хотя в груди всё ещё скапливался комок страха из-за того, что он делает), позволяет Полу накрыть руку Джона своей, на мгновение удивляясь ощущению прикосновения к чужому члену, но не показывая этого. В конце концов, Джон открывает глаза, отпускает себя и хватает Пола так, как Пол держал его. И вот так, словно это давно должно было случиться, они касаются друг друга, а не самих себя. Пол стонет, не в силах сдержаться, возможно, просто от облегчения. Облегчения от того, что он так долго думал об этом и теперь, наконец, делает это, облегчения от того, что Джон не оттолкнул его. Но так же и облегчения от почти незначительной мысли, мелькнувшей у него в голове, что если Джон так охотно делает это с ним, то он никак не мог делать этого со Стюартом. А не мог ли? Рука Джона, лежащая на нём, начинает дрожать, и Пол чувствует, как тело Джона напрягается. Он хорошо знаком с этими признаками. Почти ощущает прилив чувств оттого, что тот находится так близко к этому, и Полу приходится физически сдерживаться, чтобы не преодолеть крошечное расстояние между ними и не поцеловать влажный, приоткрытый рот перед ним. Он пытается повернуть запястье так, как ему самому нравится, и это ощущается неловко под таким углом, но Джон, кажется, всё равно принимает это, бормочет что-то, чего Пол не улавливает, а затем кончает, пачкая тёмные простыни под ними. По мнению Пола, это было самой горячей вещью, которую он когда-либо видел, и он почти чувствует, как покрывается потом, жалея, что рука Джона остановилась на нём из-за его отвлечённости. Пол даёт ему секунду, с восхищением наблюдая, как вздымается грудь Джона, пытаясь отдышаться, и замечает его глаза, всё ещё закрытые от всплесков удовольствия несколькими мгновениями ранее, и ресницы (длинные, такие феминные в Джоне, в котором обычно не было ничего такого), трепещущие на его щеках. Но затем боль в яйцах напоминает ему, как несколькими секундами ранее он сам был мучительно близок к этому. И ему нужно было больше внимания, совсем немного, просто несколько движений запястьем Джона, чтобы кончить тоже. С оттенком разочарования Пол накрывает своей рукой руку Джона и начинает тянуть её, надеясь, что Джон поймёт намёк, а если нет, то просто дать понять, как отчаянно он нуждается в прикосновении к своей сверхчувствительной коже. Он хочет прошептать: «пожалуйста, пожалуйста», но прежде чем у него появляется такая возможность, Джон приходит в себя, крепко, грубо хватает Пола и заставляет его сбить дыхание, переплетая их пальцы вместе. Это происходит внезапно и быстро, и ощущения настолько сильны, что Пол едва осознаёт, что происходит, прежде чем сильно кончает, практически ощущая, как дрожат его ноги, прижатые к Джону, и внезапно ему становится стыдно за то, что он натворил, за имя, которое, как он знает, он сорвалось с его губ. Он чувствует себя словно сбитый вихрем, и лежит на матрасе так, словно хочет утонуть в нём, просто остаться там навсегда, если ему представится такая возможность. Проходит мгновение, и наступает блаженная тишина, прежде чем… — Который час? — Джон кашляет. Он звучит так, словно только очнулся от какого-нибудь грандиозного сна, его голос хриплый и рассеянный. Пол смотрит на часы. — А… половина пятого. — Остальные скоро должны вернуться домой, — заявляет Джон, потирая глаза и проводя рукой по волосам, вороша причёску, которая и без того была далеко не идеально уложена. Если Пол и думает, стоит ли ему упомянуть об этой ситуации, сделать какую-то пометку о том, что только что произошло, то полностью отгоняет эту идею, когда Джон бросает на него взгляд, прищуривается, хотя на самом деле они стоят достаточно близко друг к другу, и спрашивает: — Так ты сказал, что готовишь чай? Так Пол и оказывается на их крошечной кухне, выбрасывает использованные чайные пакетики в мусорное ведро и насыпает сахар в чашки как раз в тот момент, когда из входной двери квартиры начинают доноситься голоса, смех и топот ног. Он пытается избавиться от чувства неловкости и смущения, когда идёт с чашками в гостиную. — …Ну, некоторые из нас на самом деле утруждают себя посещением занятий, — говорит Род, и Пол поднимает взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джон швыряет книгу через всю комнату в своего соседа по дому, что вызывает улыбку у всех, включая самого Рода. — Чем вы двое здесь занимались? — спрашивает Даки, обходя Стю и шлёпая Джона по ногам, пока он не поднимает их с дивана и не позволяет ему сесть рядом. Пол ставит чашки на стол, когда звук голоса Джона заставляет его мгновенно покраснеть от смущения. — У нас тут был сеанс дрочки, не так ли, Пол? Самым ужасным было то, что никто не засмеялся. Потому что, очевидно, все здесь уже достаточно давно жили с Джоном, чтобы смеяться с каждой его «шутки». Даки уныло качает головой с лёгкой улыбкой на лице, а Род, стоя у камина и разбирая новый холст, который он принёс домой, просто ухмыляется. Пол намеренно не смотрел на Стю, но смотрел на дверь, уже мысленно прикидывая, как ему стоило отсюда выбраться. Затем звук резкого, лающего смеха Джона нарушает неловкую тишину в комнате. — Смущён, Пол? — Отъебись, Джон. Ещё один смешок, а затем: — Тут нечего стыдиться, разве нет? Мы со Стю постоянно этим занимаемся, правда, Стю? Он хотел бы посмотреть куда-нибудь ещё, но по какой-то причине взгляд Пола был прикован к Стюарту, и внутри у него всё сжимается, когда он обнаруживает на его лице тот же смущённый румянец, что и у себя. В ту секунду, когда их взгляды встречаются, Полу кажется, что они впервые за всю свою жизнь чувствуют какую-то связь между собой. — Ладно, я, пожалуй, пойду, уже поздно, — говорит Пол, вытирая руки о джинсы, как будто пытаясь оттереть что-то постыдное со своей кожи, — Увидимся позже. Он выскакивает за дверь прежде, чем кто-либо успевает ему ответить, громко хлопая за собой дверью, а затем уходит вниз по улице. Мимо него мелькают колонны георгианского стиля, и кажется, что он движется словно в тумане. Его разум мечется, разрываясь от чувств, пока не… — Пол! Подожди, ради всего святого. Он не уверен, почему останавливается, но он останавливается. Возможно, просто потому, что это Джон. И потому, что, очевидно, он сделает для Джона всё, что угодно, хотя до сих пор и не подозревал об этом. — Господи, значит, тебе показалось это странным, да? Когда он оборачивается и смотрит, как Джон преодолевает последние несколько ярдов, разделяющие их, он замечает, что джемпер на нём вывернут наизнанку. В знак неповиновения Пол решает ничего на это не отвечать. — Я опаздываю с приготовлением чая для папы, — говорит он. — Конечно, ты опаздываешь, — вздыхает Джон, — Забудем о том, что каждый понедельник, по расписанию и точно, как часы, этим занимается Майк вот уже последние четыре года. — Отвали. Полу больше нечего сказать, и он отводит взгляд на недостроенный собор через дорогу, который выглядит пустым и разрушенным, как какие-то обломки, оставшиеся после войны, а не как что-то новое и многообещающее. Небо за ним кроваво-красное, простирающееся до самого причала и над рекой Мерси. — Почему ты ведёшь себя так странно? — Я не веду себя странно. — Тогда ладно, — вздыхает Джон, — У меня нет на это времени — отвали, Пол, — и он отворачивается, идёт обратно домой, как будто это Пол виноват во всех бедах, и опустив плечи, как будто в этом виноваты все остальные, но не он. — Перестать выставлять меня напоказ перед ёбаным Стю! — кричит Пол, внезапно приходя в ужас от вида удаляющейся спины Джона. Уходящего от него. И, как он и предполагал, это заставляет Джона обернуться; выражение его лица становится грубым и непреклонным. — Тебе нужно заиметь пару сисек, Пол; ты и так практически женщина. Наступает минута молчания, пока они просто смотрят друг на друга. Глаза, которые недавно смотрели на Пола с желанием, теперь смотрят на него с презрением. Затем Джон подходит ближе, достаточно близко, чтобы это выглядело подозрительно на улице, как будто что-то только что должно было начаться — любовь или война, одно из двух — и его голос такой же холодный, как и его глаза, когда он говорит: — Это просто дрочка, приятель, — из его уст это звучит как оскорбление, а не как ласковое обращение, — Забудь об этом, ладно? На это раз, когда он оборачивается, чтобы уйти, на фоне красного неба, Пол не окликает его.