После меня тебя будет трахать другой с тусы

Игнатьев кончает под скулёж и тихие стоны Андрея, перед этим вцепившись зубами в бледную кожу на шее. Он пытается восстановить дыхание — трахал старательно, и даже когда член прекратил пульсацию внутри, не вышел сразу. Федя долго смотрит в разноцветные глаза, думая, какой же Андрей всё-таки красивый. Особенно красивый, когда его ебёшь. Ведь он, сука, такой отзывчивый, так громко стонет, если сжать руку на талии посильнее и войти под правильным углом. Игнатьева просто взъёбывает от этого мутного взгляда из-под мокрой чёлки — он думает, что влюбляется заново, когда по-собственнически проводит руками по бёдрам и чувствует дрожь в ногах. Расцветающий след от зубов на шее заставляет невольно улыбнуться, и он не сдерживается от того, чтобы нежно погладить Федоровича по щеке. Н е в о з м о ж н о. Он, наконец-то, выходит, стягивает использованный гондон и опускает взмокшую голову на грудь Андрея. Четырёхкамерный мотор под ребрами не прекращал отбивать бешеный ритм. Они лежат так в тишине несколько минут, пока Федорович, всё это время перебирающий пальцами тёмные волосы Феди, не решается ее прервать. — Федь, всё… — он пытается как можно ненавязчивей поднять его с себя, — Раздавишь щас. Игнатьев не протестует — лишь мягко проводит напоследок губами по ключице и поднимается, заваливаясь рядом. Хорошо. Федя отрубается быстро. Андрей долго вслушивается в дыхание, пытаясь выловить момент, когда Игнатьев провалится в дрёму окончательно, а после переворачивается на бок к стене. Холодно. Зарывается в одеяло и скручивается эмбрионом. Андрей видит, что для Феди, кажется, произошедшее значит слишком много. Андрей сначала не чувствует ничего, но очень скоро к горлу подступает отвращение. Непонятно к чему именно — к себе, к Феде, к Фёдору, к судьбе или ко всему сразу. На теле все еще ощущаются фантомные прикосновения и от этого хочется сжаться сильнее. Андрей впервые чувствует себя таким грязным после секса. Спасибо, блять, что хотя бы с резинкой. Не трогай, не трогай, не трогай, блять, прекрати. Только вот его уже давным-давно никто не касался — Федя сладко спал и видел третий сон. Конечно, выдохся, пока трахал мечту. Хотел бы Андрей сейчас отрубиться также, провалится во временное забытие, но вместо этого его голову атаковала рефлексия. Совесть гнетуще твердила, что Андрей предал Федю, а сердце кричало, что Андрей предал себя. Кажется, ему перестала нравится эта затея еще когда Федя только полез к нему в штаны. Кажется, это был своеобразный акт селфхарма. Кажется, Андрей, ты себя ненавидишь. На глазах выступают горячие слёзы, почти сразу скатываются по щекам на подушку, затем ещё и ещё. Федорович окончательно сворачивается комочком и руками вцепляется в свои же волосы, стараясь плакать как можно тише — сдержать подступающую истерику всё равно бы не получилось. Хотелось выть, но он лишь почти неслышно шипел, боясь, что и этим сможет разбудить Игнатьева. Не хватало еще запалить, что его так триггернуло происходящее. Еще объясняться, блять. А флешбеки, всё-таки, накрывают. Татуированные руки сжимают ягодицы и нагло разводят их в стороны. Ощущение головки в латексе и смазке между ними. Б л я т ь. Федя проталкивается внутрь слишком резко и Андрей шипит. Смотрит со злостью — аккуратнее, блять, долбаёбище. Игнатьев искренне шепчет «прости» и начинает нежно выцеловывать щеки, скулы, шею. Андрей фыркает, что Федя ахуевший, а тот в ответ лишь ласково гладит по талии, дожидаясь, когда Федорович привыкнет. Всё равно злит. Это только Логвинову можно было отдрать его со всей грубостью и накопившейся агрессией. Смотреть, как он поджимает губы и скулит, как из цветных глаз катятся крупные горошины слёз, потому что, всё-таки, больно, как краснеют гематомы засосов и укусов на теле, на то, как Андрей молча терпит и даже успевает получать удовольствие от происходящего. Феде так нельзя. Никому больше с ним так нельзя. Только Фёдору. Андрею было так противно. От самого себя, от жжения укуса на шее, от чужого сопения под боком. До тошноты плохо. Когда слёзы заканчиваются, у Андрея всё-таки получается уснуть. Ненадолго — тело зачем-то подняло его уже через 3-4 часа. Федорович какое-то время лежит в постели, но, когда стало ясно, что сбежать в мир сновидений снова не получится, нехотя поднимается и ползёт в душ. Раздеваясь, Андрей видит пару неярких засосов на груди. Морщится и нервно закусывает губу. Всё ещё чувствует руки, блуждающие по телу, которые возвращают его к ночной рефлексии. Он долго стоит под тёплыми струями воды, а потом садится в ванную и подтягивает колени к груди, продолжая поливать себя. Увеличивает температуру воды, ещё чуть-чуть — и будет обжигать кожу. Нужно было хоть как-то смыть с себя эту грязь. Можно было бы спиздить какую-то из чистых футболок Феди, но он предпочитает надеть свою. Андрей думает, что совсем отъехал от этой тактильной шизофрении, но ощущение собственного комфорта сейчас было выше рационального выбора. Думает, что с Фёдором такого никогда не было. Не хотелось признаваться, что за их грязным, абсолютно блядским сексом всегда скрывалось что-то неописуемо искреннее и чистое. Зайдя на кухню, он включает чайник. Холодно, но душно. Открывает окно и ёжится, когда уличный воздух проникает в помещение. На подоконнике лежит полупустой блок сигарет и зажигалка из Магнита. Игнатьев выползает к нему минут через пятнадцать — просыпается от возни Андрея, быстро умывается и идёт на кухню. Застаёт Федоровича, сидящего на подоконнике с нетронутой чашкой чая и сигаретой в руке. — Доброе утро, — с хрипотцой со сна произносит Федя. Он подходит к Андрею, и тому многого стоит не дёрнуться в этот момент. — Доброе, — хмыкает Федорович в ответ и затягивается. Игнатьев делает глоток остывшего чая из кружки, тянется к пачке и тоже закуривает. Ощущает себя малость неловко — всё-таки вчера они были пьяные, когда полезли друг к другу, и как оно всё будет на трезвую пока не понимал. Андрей закрывает глаза. Надо отпустить излишнюю рефлексию. Нельзя показывать Феде, что что-то не так. Рано или поздно это бы всё равно случилось. Распахнуть глаза заставляет ощущение пальцев на шее. Татуированная рука невесом касалась места, в которое Игнатьев вчера вцепился особо сильно. Андрей поднимает на него свои разноцветные радужки. Федя довольно улыбается, рассматривая укус. Федорович уворачивается от касаний и выдыхает дым на него. Решает подыграть. Наверное, потом он об этом пожалеет, но, кажется, теперь ему уже всё равно. — Что у тебя дома всякая уходовая хуйня делает? — будто с претензией спрашивает Андрей. Он обратил внимание на патчи и умывалку, стоящие на стиральной машине, после того, как увидел в зеркале своё лицо, на котором отражались следы получаса безостановочных рыданий ночью. — От бывшей осталась, — Федя хмыкнул, — А что такое? — Подумал, вдруг у тебя баба есть, — с той же интонацией ответил Федорович. С маской фирменного пафоса проще. Не чувствует себя таким незащищённым. — А ты ревнуешь? — Может, и ревную. Андрей не знает, зачем делает вид, что ему не всё равно. Андрей не знает, зачем вообще дался вчера. Наверное, пытался так заткнуть пустоту внутри. Федя в ответ на это усмехается и в смешке его звучат нотки торжественности. Смешно. — Не обольщайся, — Андрей тушит сигарету об пепельницу, сделанную из-под банки растворимого кофе.

***

— Господи, блять, хоть у кого-то в этой индустрии нормальные исходники, — восхищается Фёдор после того, как снимает наушники. Он наводит курсор на один из файлов, — Вот этот было бы неплохо перезаписать, остальное — ахуенно. Они договорились о встрече ещё недели две-три назад, поработать над новым альбомом Игнатьева, послушать демки, и вот, Логвинов наконец-то вернулся в Питер, отдохнувший и полный сил для новой работы. Да, Федь, свободен сегодня после пяти, приезжай, послушаем, чё там у тебя. Для Игнатьева, правда, за эти недели кое-что в восприятии Фёдора поменялось. Он даже думал поискать другого звукаря, но в последний момент решил забить. Просто рабочие моменты. Просто не говори ничего о том, что вы спали, даже если очень хочется. Что Андрей, сука, давно не твой. Просто порви уже всё, ты же знаешь, что между вами и так всё рушится, зачем тянешь, не мучай е.. Игнатьев выдыхает с особой тяжестью, прогоняя лишние мысли. На удивление, не думать и не говорить вполне себе получается. Они коллеги, они давние знакомые. Никакой конкуренции за эпатажную блядь. Разговоры плавно текли ручьём — о знакомых битмарях, о распространённых факапах при записи, о концертах и выгрузке треков на площадки, о новых барах в Питере и о том, что вместо собаки Федя бы предпочёл завести змею. — Ким предлагал коллаборацию, но я думаю… Какой, блять, мерч. Не окупится же, — рассказывает Фёдор в своей привычной манере, за которой всё-таки скользят нотки тоски. — Мне Влад Айко горел, что у Кима с печатью и доставкой постоянно какая-то хуета, — Федя делает глубокую затяжку и, выдохнув пар от вейпа, продолжает, — Я хочу следующий дроп с ВСРэпом запустить. Нормально. Спокойно. Можно совсем не думать о… — На самом деле, с тобой работать довольно приятно, — Фёдор нахмурился, что-то поправляя на экране, и продолжил, — Всяко приятнее чем с тем же Андреем, которому вечно нихуя не нравится и он просит делать абсолютно нелогичные вещи. А на объяснения, что так не делается, агрится и истерит, что это я заложник рамок того, как правильно. Все было хорошо ровно до того момента, пока Логвинов не решил упомянуть в диалоге Пиро — и Игнатьеву от этого будто крышу сорвало. Хотелось спросить — зачем ты упоминаешь его? Ты же знаешь, что между нами что-то есть. Ты же знаешь, что Андрей воротится от меня только из-за тебя. Хотелось сказать — мы ебались, пока тебя не было. Ему со мной лучше — и плевать, что Федорович ни о чём подобном даже не заикался. Хотелось просто поставить Логвинова на место. — Но ведь чтобы грамотно ломать, нужно сначала научиться строить, — продолжил Логвинов после небольшой паузы. — Бля, ну, может ему просто с тобой ничего не нравится? — неожиданно вкидывает Федя, смотря за реакцией. Логвинов замер — это было видно по остановке движений курсора на экране. Игнатьев старательно сдерживал ехидную улыбку. Задело. Фёдор долго думает, пытаясь понять — то ли разруха их с Андреем тандема настолько очевидна со стороны, то ли Игнатьев ахуел и решил полезть туда, куда лезть не надо — в их с Федоровичем личную жизнь. Или совокупность факторов… Сука. — Просто это та-а-ак на него не похоже. Когда мы с ним недавно обсуждали совместку, он был так воодушевлён, так рад возможности со мной поработать, — Игнатьев улыбается, стараясь держать нейтральное лицо и не сказануть лишнего. — Видимо, объёбанный был, — язвительно отвечает Фёдор. — Тогда это объясняет его подозрительную… А, неважно. — Подозрительную что? — Вопрос вырывается сам, после чего Логвинов прикусывает язык и чуть сжимает левый кулак — пальцы правого все еще лежат на мыши компа. Не стоило уточнять. — Ничего, — Букер ведет себя так, будто не говорит ничего особенного, и вальяжно откидывается на спинку стула. — Просто, знаешь, мне кажется, он в целом последнее время стал меньше агриться и истерить. С ним стало приятнее. Как раз после того как он с тобой стал меньше общаться, — сдерживаться надоедает, и он говорит это почти прямо, выплевывая последнюю фразу и явно вкладывая в нее кажущееся очевидным «ему без тебя лучше». Федор выдыхает, разжимает кулак и складывает в голове два плюс два. Конечно, блять, Андрей был рад поработать с тем, кто сам много лет так выпрашивал его внимания. Конечно, это объясняет подозрительное всё. Конечно, он стал приятнее после того, как они стали меньше общаться. Приятнее для Феди. «Вы ебались, да?» - Логвинов не спрашивает, потому что это, сука, очевидно. Всегда было очевидно для всех, кроме него. Он не убирает руку с мыши и делает звук в наушниках громче. Игнатьев думает о том, что стоило все-таки найти другого звукаря.

***

Логвинов непонимающе хмурит брови, когда слышит звонок в дверь — время на часах позднее, да и он никого не ждет. Нехотя отрывается от компьютера и направляется открывать. Щёлкает замком, даже не смотря перед этим в глазок и тут же успевает пожалеть. Он его, блять, не ждал. — Чё пришёл? — Фёдор опирается плечом об дверной косяк, складывая руки на груди. Андрей в ответ хмыкает и спускает тёмные очки ниже, чтобы показать Логвинову свой недовольный взгляд. Заранее не задался разговорчик, ага. — А чё, к тебе теперь приходить нельзя? — не найдя ничего остроумнее, фыркает Федорович. — Да нет, проходи, — Федя пожимает плечами и отходит в сторону, пропуская Андрея в квартиру. Тот чуть не падает, запинаясь о порог — держится за стену дрожащими пальцами. Захлопнув дверь, не снимая кроссовок, он обвивает руки вокруг шеи Фёдора и виснет. Его ощутимо лихорадит. Сука, опять либо пьяный, либо нанюханный, — думает Логвинов, - он в другом состоянии после ссор не приползает. Фёдора пробивает отвращением от одного ощущения рук Андрея на себе, и он с омерзением скидывает их с себя. Ничего не говорит, но в глазах так и читается — Не трогай меня, блять. Мне мерзко от того, что он тебя касался. Мне мерзко от того, что он тебя ебал. Логвинов срывает с него очки. Ну конечно, чёрные болты во всю радужку. И смотрит Андрей на него так тупо и непонимающе, что у Фёдора руки чешутся прописать со всей силы. — А ты теперь объёбанный ко всем так лезешь? — Чего, блять? — лицо Андрея искажается в искреннем непонимании, но внутри у него, кажется, замирает всё. — Ёбаная шлюха, — уже нисколько не сдерживая агрессии, выпаливает Фёдор, — Ты, блять, прекрасно знаешь, о чём я. В воздухе на секунды виснет напряжённое молчание. Фёдор, кажется, вот-вот сдетонирует, а Андрей стушевался, не зная, что делать и говорить дальше. Нет-нет-нет, он не мог узнать. Просто не мог. Конечно, он моделировал в голове ситуацию, где всё вскрывается, думал, что ответить Фёдору, но сейчас в голове — оглушающая пустота, страх и непонимание. Логвинов, будто читая его мысли, не дожидается ответа. — И давно он тебя трахает? Провакационно. Специально выбирает самую грубую формулировку — он мог спросить «И давно вы спите?» или просто ебётесь, но Фёдору хотелось ткнуть Андрея мордой в его же блядство. — Да иди ты нахуй, — с обидой шипит Андрей. К горлу подкатывает ком от непонимания, как вести себя. Под веществами слова Логвинова ранят ещё сильнее. Хотелось честно рассказать — знал бы ты, как мне было противно от самого себя. Знал бы ты, как я жалел. Я согласился на это лишь в попытке забыть тебя, только потому что с тобой мне в последнее время невыносимо больно. Только кому тут теперь нужна его искренность. — Нет, ты ответь, — никак не может угомониться Фёдор, — Интересно же. А то я тут ношусь с тобой, а за моей спиной у тебя интрижки с этим уёбищем крутятся. — Я тебя ненавижу, — дрожащим голосом шепчет Федорович. Он тянется к дверной ручке, собираясь как можно скорее уйти, но Фёдор грубо хватает его за ворот ветровки и тянет обратно. — Не-е-ет, блять. Правда глаза режет? — Логвинов больно сжимает пальцами лицо Андрея и поворачивает, заставляя смотреть на себя. — Щас ты у меня всё выслушаешь. — Если бы ты не вёл себя как мудло последнее, я бы и не переспал с ним! — истерично выкрикивает Андрей и Фёдор не сдерживается — со всей силы прописывает хлёсткую пощёчину. Федорович охает, вытаращив на Фёдора глаза. Рукой тянется к заметно покрасневшей щеке. Логвинов, кажется, пугается не меньше — не доводилось как-то до этого поднимать на Андрея руку… Они молчат несколько секунд, ошарашенно смотря друг на друга, но в итоге Фёдор решает, что Андрей более чем заслужил. — Совсем охуел? Совести ещё, блять, хватает. Может тебе ещё раз прописать? — Ты худшее, что в моей жизни, нахуй, случалось! — Андрей прикусывает трясущуюся губу, стараясь сдержать предательски подкатившее желание разрыдаться — но глаза блестят, что выводит Фёдора из себя ещё сильнее. — Нет, Андрей, это ты худшее, что могло произойти со мной, — Фёдор встаёт почти вплотную и наклоняется так, чтобы смотреть прямо в объёбанные глаза, — Я, блять, всеми силами пытался вытащить тебя из постоянных попоек и зависимостей, разбирался с твоей больной башкой и решал твои проблемы. Чтобы потом от Букера слушать, какой ты приятный с ним стал, и остаться крайним! — Логвинов разводит руки в стороны, — Браво, Андрей Пирокинезис, это очень в твоём стиле! Андрей поджимает губы и отводит взгляд в сторону. Внутри начинает потихоньку закипать злоба — конечно, кто ещё мог растрепать всё Фёдору. Да и только Фёдору ли? Мало ли как эта информация до него дошла. Андрей вспомнил, как его передёнуло, когда Игнатьев сказал, что скоро встретится с Логвиновым для работы над новым музлом. Он тогда посмотрел на Федю с немой мольбой в глазах — «Только ничего ему не говори». — Я просто, блять, хуею, — продолжает Фёдор. Он невесело улыбается, делая шаг от Андрея, — Пригрел змею на груди. А я ж тебя, блять, любил! Уёбывай к Игнатьеву, вперёд, — Логвинов указал рукой на дверь, — Но советую на будущее выбрать менее пиздливых ебырей. — Уёбище, — фыркает Андрей и подрывается на выход. Он громко хлопнул дверью, даже не посмотрев перед этим на Фёдора. Он спустился на несколько этажей и сел на ступеньку. Сердце бешено колотилось, и он не понимал — его так мажет от порошков или от того, что между ними с Фёдором в с ё. Логвинов, оставшийся наедине в своей квартире, ещё какое-то время молча смотрел в пустоту, а потом со всей силы ударил кулаком по стене.

***

Андрей очень скоро пересекается с Игнатьевым на дне рождении Серафима. Это в любом случае было неизбежно — общая тусовка, все дела. Не то чтобы он его избегал… Федя подходит слишком близко, когда они вдвоём выползают на лестничную клетку покурить. Вынуждает Андрея упереться спиной в стену, а сам сверкает хитрыми глазами. — Может, как-нибудь повторим? Ёбаное мудло — хочет сказать Андрей, когда поднимает на него взгляд, - Мне противно от того, что мы с тобой спали. Мне просто противно от тебя. Ты все испортил. Разрушил то, что и без того было сложно восстановить. А я так хотел. Ебаная ты сука, Игнатьев. Но вместо этого отвечает: — Может быть и повторим, — Андрей выдыхает сигаретный дым и загадочно улыбается.