Я видел, в кого ты превратишься

Страшный младенец действительно находился в Большом зале, помещенный в прозрачную шестигранную колбу, как какой-то экспериментальный образец. Том подошел к стеклу совсем близко, наблюдая за этой… частью своей души. Младенец ворочался, периодически разевал рот, словно в крике, его глаза с опухшими веками изредка приоткрывались, сверкая красными отблесками. В странном порыве Том дотронуться до стекла рукой, потом прислонился лбом. Холодная поверхность немного успокаивала и заземляла. «Я не могу оставить его тут одного». Реддл спустился в подземелья и взял с собой несколько одеял и подушку, после чего вернулся в зал, сдвинул один из обеденных столов поближе к младенцу. Одеяла расположились поверх стола, превратив его в высокую кровать. Том принёс сюда же несколько книг из библиотеки. Он не собирался уходить куда-либо, пока не решит свою проблему. С высоты стола младенец был хорошо виден, как и Том для этих страшных красных глаз. — Ты меня слышишь? — он старался говорить громче, ожидая, что стекло пропустит звук. Младенец с усилием приоткрыл глаза и Том застыл под его взглядом. Крестраж смотрел на него в ответ, не моргая, но продолжая обхватывать себя маленькими ручками. И в голове Реддла всплыло воспоминание, он сам не понял, откуда оно пришло, но это явно когда-то происходило с ним самим. Около десяти металлических кроватей стояли в два ряда в комнате с тускло-зелеными стенами. Внутри них, за ограждением из железных прутьев, лежали дети, совсем еще крохи. Некоторые из них тихо хныкали, но как будто сильно заплакать у них уже не хватало сил. В помещении было прохладно, если не сказать холодно — за окном был удивительно снежный для Лондона февраль. Один из детей, мальчик чуть старше двух лет, сидел у изголовья своей кровати и смотрел на снег. У него были черные, слегка вьющиеся волосы и настолько бледная кожа, что она словно светилась в темноте помещения. Он первый раз в жизни видел снег. Взгляд мальчика был очень внимательным, возможно даже слишком осмысленным для его возраста. Он не плакал и не звал никого, только слегка покачивался вперед-назад, наблюдая за полетом снежинок. Вскоре укачивание дало свои плоды, и, практически засыпая, он положил голову на тонкую подушку, вздрогнув от того, какая она была холодная. Чтобы было немного теплее, он сильно сжался, притянув колени поближе к груди и продолжая немного покачиваться из стороны в сторону. Тут кто-то из самых маленьких детей громко заплакал. Этот крик продолжался около десяти минут, пока в комнату не вошла молодая женщина. Она подняла младенца из кровати и он практически сразу затих, как только ощутил ее прикосновения. Мальчик, изучавший ранее снежинки, теперь не сводил своего взгляда с этой женщины. В его глазах застыла странная эмоция, на лице же не отражалось ни грусти, ни радости, оно было неподвижно и ничего не выражало. А потом он отвернулся и уткнулся лицом в подушку, чтобы не видеть больше никого. Плакать он перестал уже давно, когда понял, что только изматывает себя криком в пустоту. К нему редко подходили эти женщины, ведь он и не привлекал к себе внимания, был тихим и спокойным. С теми же детьми, кто кричал, возились больше, но иногда их могли и приложить ладонью пару раз, если это повторялось слишком часто. Мальчик как-то попал под плохое настроение одной из этих женщин и больше не хотел чувствовать такое. В конце концов, он уже почти забыл, как ощущаются прикосновения других людей. У него был только он сам. Том очнулся от воспоминания, судорожно отстранился от стеклянной колбы, за которой находился его крестраж. — Я… я забыл об этом. Первое воспоминание в жизни. Ты как-то смог показать мне его. Зачем?.. Том в очередной раз не мог понять, что он чувствует сейчас. Он только знал, что ему плохо от этого воспоминания. Тянущая боль под ребрами, грудь словно сдавливает и мышцы горла сокращаются от спазма. Он сглатывает, закрывает глаза и пытается дышать глубже. Через некоторое время ему становится лучше. В какой-то момент его легкие выдыхают очень долго и судорожно, после чего тело слегка расслабляется. Том думает пару минут в тишине, его мысли блуждают по закоулкам памяти, неудержимые в своем поиске. — Я не хотел себе такой судьбы. Мне не нужны жизни всех этих людей, мне уже ничего не нужно. Я мог что-то ощущать, так давно, но это было настолько болезненно и настолько долго длилось… Невозможно терпеть такое бесконечно. Я знаю, что ты ощущаешь сейчас эти чувства. Я понял, но пока не знаю, как помочь. Том прилег на стол и укрылся одним из одеял, принесенных из слизеринской спальни. Все эти чувства истощали его, он уже не мог с ними бороться, но и принять их не мог. Сон его был беспокойным и коротким. *** Следующее утро принесло странное умиротворение. Сегодня Том планировал читать книги, а этот процесс всегда помогал ему упорядочить мысли. В какой-то момент, думая над зельем для воскрешения, он уже обращался к подобным книгам по обряду жертвы, но, очевидно, сейчас от него ждали менее прагматичного подхода. Первые несколько десятков страниц книги были посвящены различным примерам использования этого обряда из истории магического мира. Все случаи были схожи между собой, а сам обряд прост, как первобытная магия. — Не нужно произносить никаких заклинаний, волшебная палочка не нужна, только намерение умереть за других и наличие возможности для жертвы избежать смерти. Я, наверно, и правда ничего не понимаю, но это звучит не лучше любого жертвоприношения в ритуалах черной магии. Один умирает, второй получает привилегии. Да, тут разница только в добровольности жертвы. Значит, если ты по сути убил себя посредством другого человека, то некто третий получает защиту, а если ты убьешь другого человека — то получаешь расколотую душу. В масштабах вселенной что тут минус один человек, что там. Он прочел еще несколько страниц о случаях жертвенной магии, защита после которой распространялась на множество людей. «Это интереснее, хотя бы с точки зрения военных конфликтов. По сути, найди одного такого героя, как мне довелось испытать на себе, и все, ради кого он умер, будут спасены. А если таких спасенных тысячи или миллионы? Как-то очень навевает ассоциации о христианских мотивах… Хотя… может эта магия более древняя. Отсутствие каких-либо волшебных атрибутов для ее использования намекает на это, а также то, что в ее основе лежат сильные эмоции и намерения. Как же это похоже на некую оборотную сторону проклятий. Для действенного проклятия нужны сильные негативные эмоции, намерение и словесная формула, в которой первые два компонента будут выражены». «Пожалуйста, только не Гарри… Убейте лучше меня, меня…» — Его мать облачила все в просьбу, в мольбу. Когда ее сын пришел ко мне, он ничего не говорил. Видимо, иногда достаточно только намерения, не обязательно облачать его в слова. Для проклятия используются сильные негативные эмоции, порождающие намерение причинить зло. Для обряда жертвы нужны сильнейшие светлые эмоции к тому, кого хочешь защитить — исключительно доброе намерение. Проклятье питается жизнями жертв, на которых оно направлено, жертвенной магии нужна жизнь того, кто провел обряд. Разнонаправленные векторы одной сути. Том отложил книгу и погрузился в размышления. «Интересно, есть ли подобные аналоги у других темных и светлых направлений магии… Чтобы создать крестраж, нужно убить человека, а чтобы собрать душу обратно, нужно раскаяться… Не складывается… Не складывается это. Тут другой очевидный ответ. Как там говорилось: «Боль от раскаяния при объединении души может быть такой сильной, что способна убить». Скорее всего не может, а должна. Самоличная жертва во искупление». Реддл знал, что так оно и случилось бы. «Это было бы невозможно пережить, магия всего лишь инструмент, она действует в рамках своих законов, хоть и не всегда известных нам, но всегда соблюдает баланс. Я не понимаю, что я могу сделать, уже будучи мертв. Это… я действительно не понимаю. Хватит ли одного раскаяния?» Реддл поймал себя на мысли, что хочет заглянуть в Омут. Он думал о том, не станет ли ему ещё хуже, если сейчас он увидит чужие жизни. Чью-то конкретную жизнь. «Что мне там покажут? Поттер уже должен был вернуться в Хогвартс. Интересно посмотреть, восстановили ли они замок. И кто теперь преподаёт Защиту от темных искусств… Интересно, держится ли ещё проклятие?» Том лежал на столе, устремив взгляд в волшебный потолок Большого зала. Облака на нем проплывали очень медленно и редко, погода была удивительно хорошая. «Хочется выйти из замка и пройтись по траве у берега Чёрного озера. Так хочется ощутить на себе свет настоящего солнца. Может, в Омуте сейчас отразится обычный школьный день, и я смогу пройтись там, ощутить чуть больше, чем могу здесь…» Том опустил ноги на пол, подошел к младенцу, продолжавшему непрестанно корчиться за стеклом. — Я скоро вернусь, — быстро и громко проговорил он и, едва поймав ответный взгляд, направился к кабинету со статуей горгульи. *** Том оказался посреди кабинета, заполненного школьниками со всех четырех факультетов. Скорее всего это был объединенный седьмой курс, в состав которого попали ученики, пропустившие последний год. Задние парты откровенно спали, большинство остальных занимались своими делами. Как Том заметил, слизеринцев было совсем мало, их едва можно было найти среди учеников других факультетов. Реддл не узнал в них никого из детей своих Пожирателей. «Понятно, что они предпочли или покинуть страну, или остаться для обучения дома. Хотелось бы, чтобы они все же смогли сдать итоговые экзамены и получить дипломы, иначе… впрочем, карьеру им теперь тоже построить не дадут. Сколько еще лет ученики моего факультета будут вынуждены находиться в таком состоянии? Это пренебрежение длится столетиями, никто не намерен его заканчивать. Может, род Слизерина и прервался, но только идиот думает, что идеи умирают вместе с их создателями. Сколько у вас пройдет лет, когда очередной слизеринец поймет, что, не имея возможность устранить чужие предубеждения, следует стать их квинтэссенцией?..» Гарри Поттер сидел с девчонкой Уизли в середине ряда, без особого усердия конспектируя речь профессора Бинса. «Хоть что-то не изменилось за шестьдесят лет. Старый добрый Бинс. На седьмом курсе теперь проходят магическую историю двадцатого века, скорее всего на этом занятии они до моего времени не дойдут, но Геллерта точно затронут». — Нектор Фоули был назначен министром в 1925 году и смог продержаться на этом посту два срока. Конечно, в двадцатых годах ему повезло, что Гриндевальд сосредоточил свою деятельность на Соединенных Штатах Америки и их магических службах. В конце тридцатых годов игнорировать влияние политики Гриндевальда на магическую Британию и международное волшебное сообщество стало невозможно, однако Фоули не предпринял никаких шагов для борьбы с Темным Лордом, — заунывный голос профессора разносился по не очень благодарной аудитории. — В итоге в 1939 году его сменил на должности новый министр Леонард Спенсер-Мун, приложивший немало сил для сохранения безопасности на территории нашей страны, также он хорошо был знаком с маггловским премьер-министром Уинстоном Черчиллем, взаимодействие с которым помогло наладить обмен сообщениями о магических и маггловских атаках, а также предотвратить множество жертв… «Спенсер-Мун, уже год будучи у власти, ни одного галлеона не потратил на обеспечение безопасности учеников Хогвартса, проживающих в маггловском мире. Я отлично помню, как в августе 1940 года рядом с нами немецкие самолеты сбросили несколько бомб. Я уехал в Хогвартс, а через неделю начался Большой блиц, несколько месяцев ежедневных бомбардировок Лондона, половина приюта осталась под руинами. Не будь я магом, я бы был среди них. Кого этот министр мог защитить?! Нас нельзя было отправлять обратно к магглам. Попытаешься защитить себя с помощью магии — тебя исключат, в школе остаться на лето нельзя, жить — не на что. «Приложил немало сил», да уж конечно. Мордред, обучение в этой школе всегда было сомнительным, но вот так описывать то время… Я понимаю, таких как я не считали частью сообщества, но хоть какую-то достоверную историю ты им можешь рассказать, Бинс? Они же и так сидят, как идиоты, и игнорируют… Они сами пережили почти то же самое, но в волшебном мире некоторые вещи остаются неизменными. Знаете, может я уже и не так завидую тому, что вы живы. Посмотрим, как ваши дети будут рады получить в наследство этот отсталый, ригидный мир». Реддл отвлекся от речи профессора и перевел взгляд на Поттера. Тот уже совсем забросил конспект и пялился в окно. Том ощутил, что парень явно далек мыслями от темы занятия, и в очередной раз подавил в себе навязчивое желание закатить глаза. Однако, как он заметил, Поттер был несколько взвинчен. «Так, я похоже что-то пропустил, пока слушал лекцию». Как только прозвучал звонок, Поттер схватил свои вещи и довольно быстро покинул аудиторию. Том продолжал идти за парнем, заинтересованный происходящим. «Странно, где Уизли? Он идет к квиддичному полю, у них что там? Тренировка сейчас? А, вот и Джиневра со своим братом. Поттер, да что случилось? Я не обязан бегать за тобой! Проклятый Омут со своей зоной действия…» Гарри зашел в раздевалку, с каким-то остервенением начал переодеваться в спортивную форму, после чего схватил метлу и практически бегом вышел на поле. — Отлично, я теперь не услышу, что за хрень там произошла. Том рискнул подойти навстречу к только дошедшим до стадиона Рону и Джинни. — Он с начала семестра был довольно нервным, но я не думала, что Гарри так отреагирует на простой вопрос. Я бы не стала его ни о чем спрашивать, если бы знала о такой реакции. Рон, как и сестра, был растерян и немного зол: — Я иногда не понимаю его поведения, наверно, ему просто сложнее восстановиться, чем нам. Ты, все-таки, не упоминай пока о Люпине и других… Понятия не имел, что Гарри с ним учился заклинанию Патронуса в кабинете Истории магии. Да и какая разница-то, кабинет как кабинет. Он что, теперь на каждом занятии у Бинса будет так реагировать? Мне вообще непонятно, как с ним разговаривать, чтобы ни о чем не напомнить. Это же невозможно! — Да в том-то и дело, что я ничего не упоминала. Он с самого начала занятия сидел весь в себе, я пыталась его немного развеселить, а он психанул. Это уже не первый раз за последние месяцы. Гарри плохо спит, не может сосредоточиться иногда, и, если честно, у нас не все хорошо в… ладно, тебе это знать не надо. Я хочу сказать, что мы с тобой тоже потеряли близких нам людей, у нас умер брат, в конце концов, но мы держим себя в руках и стараемся жить дальше. У меня есть мечты и планы, я не готова… уф, ладно. Надеюсь, тренировка поможет ему прийти в себя, обычно ему становится лучше после квиддича. Том понаблюдал, как брат с сестрой разошлись по разным раздевалкам, и решил разместиться на верхнем ряду, чтобы лучше видеть, что происходит в небе. Квиддич его никогда не интересовал. Во время учебы было значительно больше других, более практически полезных предметов, позже он и вовсе разобрался с чарами самолевитации, еще одно его изобретение, произведенное, между прочим, с оставшимся огрызком души и не самым лучшим резервом магических сил. Гриффиндорцы начали тренировку с пробной игры. Гарри большую часть времени наворачивал круги над стадионом поверх голов других игроков. Его метла двигалась стремительно, если не сказать резко. В это время загонщики успели отработать уже более десяти бросков. Тому стало нестерпимо скучно, он отвернулся от стадиона и стал наблюдать за полосой Запретного леса, уходящего за горизонт. Тут со стороны игроков послышались неразборчивые выкрики. Реддл только успел заметить размытую фигуру на метле, с неимоверной скоростью влетающую в верхний ряд трибун в считанных ярдах от него самого. Игрока скинуло с метлы, протащило несколько футов по деревянной поверхности. Тому показалось, что тот сейчас скатится на нижние ряды, но тот застыл, вцепившись рукой в одну из ступеней. Конечно, это был Поттер. Том подошел совсем близко, хотя парня уже почти не было видно — его загораживала подлетевшая команда. Кто-то из них быстро направил на него диагностирующее заклинание, после чего оказали первую помощь. Уже по пути в Больничное крыло Том подумал о том, что их встреча могла бы состояться в это мгновение. Она все еще могла состояться в ближайшие часы или дни, если травмы будут слишком серьезные. В Больничном крыле выяснилось, что Поттер отделался переломом руки, ребра и легким сотрясением мозга. «Скорость была слишком сильной, даже странно, что обошлось столь незначительными травмами. Впрочем… как будто это впервые, такое везение. Другой вопрос, что за бессмысленный риск?» Том подождал, пока Поттер очнется. Его подлечили довольно быстро, но все же попросили остаться на ночь в Больничном крыле. — Я видел снитч, Джин, и не планировал врезаться в трибуны. Мы, все-таки, давно полноценно не играли, и не то, чтобы в прошлом году я мог нормально тренироваться! Ты сама отлично это понимаешь. — Я понимаю только то, что ты срываешься на всех и иногда… опасен для себя самого. Гарри, я не заслуживаю, чтобы ты так со мной себя вел, я не сделала тебе ничего плохого. Поттер словно хотел что-то сказать, но передумал. Вскоре раздражение на его лице сменилось грустью. — Ты права, Джинни. Я не могу… не могу прекратить это чувствовать. Я привык к тому, что всегда есть опасность. Я не могу прекратить ощущать в себе теперь… какую-то пустоту. Я не понимаю, почему это со мной, — парень провел рукой по волосам, убирая их от лица, едва заметно дотронулся до шрама на лбу. Она молчала, не зная, что ему предложить и как утешить. В конце концов Джинни обхватила руками его лицо, притянула к себе и поцеловала в лоб, прямо у шрама. Том в эту же секунду ощутил, как в нем поднимается необоснованная злость. «Не стоит трогать мою метку, глупая девчонка». Но он ничего не мог сделать ей в своем бесплотном теле. «Интересные у Поттера вспышки агрессии и способы ее устранения. За этим стоит понаблюдать в дальнейшем. На сегодня хватит с меня. Эти их личные взаимоотношения вызывают тошноту. Поттер не сдох раньше времени и хорошо, как бы абсурдно это ни звучало. Надо попробовать в следующий раз попасть на начало учебного дня, хоть какое-то разнообразие моего существования». Том вышел за пределы Больничного крыла, прошел еще несколько коротких коридоров и провалился в директорский кабинет перед Омутом памяти. *** Настал момент и все три дня, отпущенные Тому Реддлу на самостоятельные размышления, прошли. Том с самого утра был в ожидании, он отлично понимал, что продвинулся крайне мало. Этого недостаточно, у него нет полноценных ответов и нет толковой стратегии поведения. Во второй половине дня никто так и не появился. Он читал книги в Большом зале рядом с частью своей души, непрестанно оглядываясь и не находя знакомой фигуры в помещении. Вскоре наступил вечер, потом ночь. Никто не пришел. Его нервная злость ожидания переросла во что-то непереносимое. — Ты сказал, что вернешься через три дня! Где ты, Мерлин тебя подери! С чего ты посчитал, что со мной можно так поступать?! Он не получил ответа. Том взял одну из горевших свечей и подошел с стеклянной колбе с крестражем. — Эти свечи не греют, но хотя бы избавят нас от тьмы. Видишь, все нарушают свои обещания, никому из них нельзя верить. Они все нас предадут и используют, так всегда было. Бесполезно верить словам, каждый раз… я не могу это переносить! — он ударил по стеклу. В этот момент младенец сильно задергался, широко открывая рот в беззвучном крике. Том отшатнулся в ужасе, не зная как это остановить. Через некоторое время крестраж прекратил так дергаться, снова сжал себя ручками и взглянул на Тома. Тот прислонился лбом к стеклу. — Я виноват перед тобой, слышишь меня? Я не знаю, как нам обоим помочь. Мне больно. Я хочу перестать это чувствовать, каждый день здесь все хуже. Зачем мне помнить все эти события прошлого, которые я предпочел забыть. И они, и ты возвращаешь мне эти воспоминания. Я не хочу их помнить! Я не хочу вспоминать, насколько слабым я был. День за днем в борьбе за то, чтобы перестало быть настолько плохо. Этот бесконечный холод от приютских стен, от людей там, и внутри меня самого тот же холод и пустота. Я ничего там не нахожу, от чего мне оттолкнуться? Я завидую им, я так завидую ему. Я бы умер ради того, чтобы прожить его жизнь, хоть самому мальчику и кажется, что он прошел через ад. Я бы предпочел его ад своему. Том дышал прерывисто, горло сжимало спазмами. Он рухнул на колени перед стеклянным ограждением. — До какого отчаяния я дойду тут через несколько лет? Если никто больше не появится… если вообще никто больше не появится, — он закрыл глаза ладонями, слегка покачиваясь вперед-назад. В голове нарастал шум, грудь постоянно сдавливало что-то. — Зачем он сказал, что придет и не пришел?.. Я не могу это контролировать, постоянное бессилие. Каждый день здесь — неизвестность. Остается только верить, но защитить себя от лжи я никак не могу. Если я ему не нужен, тогда и он тоже ничего от меня не получит! Том поднял голову и увидел в отражении стекла две фигуры. Медленно, крайне медленно он встал на ноги и обернулся. Они, похожие на его мать и отца, стояли совсем близко к нему. Отблеск свечи играл на их лицах, отражался в глазах золотистыми теплыми искрами. — Зачем вы пришли? Он уже не хотел их видеть. Не готов видеть их вместе, рядом с ним. У него не осталось сил. Две фигуры продолжали хранить молчание. — Я не понимаю, что происходит? Что вы делаете со мной? Я все равно знаю, что раскаяния будет мало! Я не могу здесь умереть, я не могу искупить свои поступки ничем. Это бесполезно! Если я обречен на агонию, как этот мой крестраж, то скажите мне это в лицо. — Том, ты уже умер девять раз. Ты действительно думаешь, что этого мало? — Тогда… я не понимаю, что я могу сделать. Я не могу ощутить чувство вины к своим жертвам, я могу ощутить его только по отношению к себе. Да, будь у меня шанс, я бы поступил иначе, я бы… научился лучше контролировать себя. Но я не уверен в этом, я не могу этого гарантировать. Иногда эмоции слишком сильны. Их не подавить и не уничтожить. Я хочу перестать ощущать эту боль, не знаю, откуда она берется, не знаю, как заглушить и что с ней делать. Я хочу перестать чувствовать. Там, в мире живых, я мог это сделать, я мог перестать ощущать такую боль, здесь же ничего не выходит. Что вы сделали со мной? Отец подошел к нему совсем близко, дотронулся до плеча, притянул к себе и поцеловал в лоб. Том застыл. Его глаза сильно заблестели в отблесках свечи, и через секунду этот блеск пролился влагой по его щекам. Женщина с лицом его матери тоже подошла ближе, подняла руку, заправила Тому за ухо выбившуюся прядь и прислонила ладонь к его щеке, мягко стирая слезы. Том почувствовал, как будто в нем что-то сломалось. Он упал, ноги стали совершенно ватными, но его поддержали, мягко обняв и опустившись вместе с ним на каменный пол. Он видел их рядом, ощущал их тепло и рыдал не в силах остановиться, совершенно разбитый и не понимающий, что происходит с его телом, почему он издает эти звуки, но уже не контролирующий своего состояния. Дышать было тяжело, глаза мало что видели, он вцепился в их руки не в силах отпустить. — Если это какой-то обман, если вам просто нужно причинить мне побольше боли, лучше скажите… я не могу это… — он не смог договорить. — Зачем вы выглядите как они? Пожалуйста, не оставляйте меня здесь одного. Не важно, что это обман, не оставляйте меня одного. Тому казалось, что очень сильно заболела голова. Разом столько вспышек воспоминаний наполнило мысли, что он закричал, не в силах выносить этот поток. Он умирал, умирал, умирал. Много раз, столь больно, страшно и невыносимо. Словно несколько жизней примкнули к его памяти, и в это мгновение страх затопил его до глубины души. Множество лет в холоде сейфа, пустующая комната с хламом, нестерпимый жар яда и магического пламени. Холод меча, разрезающего его глотку и разбивающего его на осколки. Собственные красные глаза и изумрудная вспышка, а потом она же, но глаза перед ним уже зеленые. Когда он смог раскрыть опухшие веки, мир вокруг ощущался совсем иллюзорно — темный, полный отблесков, несбыточных, нереальных вещей. «Это мой сон, мой кошмар и мечта. Я не хочу открывать глаза. Пусть все останется так. Я не хочу видеть больше этот замок, чужие жизни, я не хочу никакого подчинения и силы. Я хочу… Мерлин, как мне плохо… я хочу… остаться здесь». В какой-то момент Том понял, что перестал нормально ощущать звуки, его слух словно отключился. Сил совсем не осталось и он повис на чужих руках, укачиваемый ими, постепенно погружаясь в очень глубокий, бесконечно долгий сон.