Концерт

Под ярким светом софитов старенькая сцена городского Дома культуры прогревается очень быстро. От пыльных досок веет неестественным теплом, а затхлый запах старья бьёт в нос не хуже, чем музыка из колонок – по ушам. Откуда тут вообще такой хороший свет, Шура задумывается лишь в моменте, когда выливает на себя бутылку воды в перерыве между песнями. Видимо, кому-то перепало солидное финансирование. Лучше бы заменили скрипучий паркет: тот так жалобно скулит под ногами, что, думается, прыгни – и провалишься под сцену. Казалось, что столь противный звук слышит только он, не желая концентрироваться на музыкальных переливах. В какофонии сорванных голосов и визга гитарных струн Балунов не чувствует ничего, даже близкого присутствия Маши. Он чуть было нос к носу с ней не сталкивается, когда ведёт неуклюже головой, лишь вовремя успевает отстраниться, но не укрыться от ярко-голубых глаз. Те совсем близко, так, что возникает желание в приятной синеве безвозвратно пропасть. Взгляд у Машки заинтересованный, искрящийся светом, блестящий желанием, хитрым и приятным. Только сейчас Шура чувствует, как она его своей аурой обволакивает, вертится, кружится, завлекая в танец. Для них есть почти половина сцены, её не придётся делить с фронтменами – свободное пространство для плавных маневров и ребяческих игр. Они интереснее, чем скрипучий пол, и легче притягивают внимание Балунова. Хотя, скорее Маша сама захватывает его целиком. Глазами своими ангельскими, но дьявольским видом. Рваным чёрным платьем и красными колготками. Если бы Саша попробовал описать Машу, то его словарного запаса не хватило бы. Ещё на первом слове “красивая” он бы замолчал и надолго задумался, что можно добавить. Выпалил бы что-нибудь вроде “ну, она такая” и снова затих бы, смакуя возникший в голове образ. Она в жизни – ещё более завораживающее зрелище, почти нереальное. Почти влюбленность, как хотелось бы думать самому Шуре. Почти идолопоклонение для людей со стороны. Нефёдова его в плечи носом клюет, улыбается и ведёт невесомо губами по разгорячённой коже. Жест скудный, но вызывающий табун колючих мурашек, бегущих куда-то к пояснице и ниже. И хочется сразу же бас из рук выпустить, за занятые скрипкой руки поймать и к себе прижать. От этого ладони нервно соскальзывают со струн, приходится тут же вернуться из приятной неги в реальность душной сцены. Тут снова пыль, визжащие струны и Маша никуда не пропала: лишь снова игриво крутится поблизости, спиной ощущаются касания. Шура отчётливо чувствует, как после нежного прикосновения губ на коже смыкаются зубы. Сначала появляется короткая, резкая боль, а затем – ноющее чувство, и затуманенный разум сразу же проясняется. Балунов на неё моментально оглядывается, смотрит чуть исподлобья. В глазах читается немой вопрос, однако ответов он не получает – снова хитрые глаза и яркий блеск софитов. Маше можно всё, даже на сцене. И Саша всё простит и всё стерпит, ведь она прекрасна даже в своей вредности. Просто Саше эти болезненные укусы даже нравятся. Нравится, как Нефёдова оставляет их украдкой между песнями, когда отводит смычок в сторону; как в общем концертном бесновании слишком близко подходит, чтобы вновь укусить. Её отметины режут и тянут, ноют, остаются на коже, обязательно расцветут в небольшие кровоподтёки и синяки. Балунову такая игра нравится, где-то на грани уже не свойственного ему подросткового интереса и распространяющегося по телу горячего желания. Хочется самому прикоснуться, укусить не больно и языком по бархатной солоноватой коже провести в качестве извинения. Софиты на сцене блёкнут, не только от самой яркой скрипачки в жизни Шуры, но и потому, что пора уходить. Самое время на ватных ногах шагать вслед за ней за кулисы, дальше по коридорам, а потом раствориться в тесной гримёрке со старым диваном. Комнатка быстро наполняется пышущим от разгорячённых тел жаром, и запах пота смешивается с ароматом дешёвого лака для волос, которым неумело ваяли причёски. Гул голосов словно ложится на стены и все достаточно быстро решают, что надо срочно пойти курить. Саша с этим согласен, ему больше всех надо, иначе или желваки заходят, или ткань джинс у ширинки немногозначно начнёт давить. Маше видимо, этого и хочется. Она аккуратно скользит ладонями по его предплечьям, поднимается выше и со спины держит, не позволяет уйти вслед за вереницей друзей. И пусть, остаться вдвоём со столь желанной Машкой за закрытой на замок дверью гримёрки даже лучше. Времени, конечно, немного, хотя Шура ебал бы в рот агрессивный галдёж за дверью, просто дверь не выдержит стуков. Нефёдова приподнимается на носочки у него за спиной, слегка наваливается, заставляя прижаться к холодному дереву грудью, кусает уже не так невинно и осторожно, наоборот, оставляет на шее полный страсти след, оттягивает кожу. Тут же носом ведёт выше по шее и жарко выдыхает в самое ухо в унисон с Сашиным сдавленным хрипом. Маша лёгкая, но вес её ощущается. Всем нутром и энергией она прижимается, давит, продавливает, заставляет послушно каждую отметку на своём теле ощутить и запомнить столь приятную боль. В голове нет даже мысли сопротивляться. Лишь терпеливо ждать, когда она сама отстранится, долго не отнимая рук с жилистой спины. Без лишних слов прижать к себе, сминая аккуратную линию губ, сплетая свой язык с её. Проскользить кончиком по ровному ряду зубов, по щекам и напоследок едва прикусить нижнюю губу, оттянуть, прорычать утробно. Саша ласково за локти её придерживает, заваливается на скрипучий диван и её на себя медленно опускает. Позволяет ей разместиться на нем, снова кусать, целовать нетронутые участки кожи, а себе – хрипло постанывать и шипеть от удовольствия. Впитывать её тепло и недолгие приступы страсти. На нем скоро не останется живого места, обязательно завтра будет ныть и при касаниях отзываться послеконцертной болью. Пускай для Шуры концерта и не было, только пыльные доски и жар софитов. Была и есть только Маша. Плавные движения сменяются резкими, они сталкиваются ладонями в попытке прижаться, стянуть ненужную одежду, вплести пальцы в спутанные, влажные от пота волосы. Саша глухо скулит в её губы, а Маша желанных поцелуев не даёт, только смеётся едва слышно, сбивчиво пальцами перебирает по грудине до самого основания живота, цепляет за пряжку ремня, но оставляет застёгнутой. Она лишь бёдрами ведет по паху и снова хихикает, упивается стонами Шуры. Медленно тает в прикосновениях. Саша старается дотронуться везде, огладить грудь, спуститься к рёбрам и ненадолго остановиться на бёдрах, оттуда скользнуть к подрагивающим коленкам, а затем резко, требовательно притянуть за шею, чтобы поцеловать. Чтобы всей грудью ощутить, как тяжело дышит Нефёдова, заигравшись в сладкую пытку. Он быстро ныряет ладонью под мятое платье, ведёт пальцами к сгибу бедра и пытается нащупать резинку колготок. Оттянуть, пустить туда руку, одновременно шарить другой по всему телу, вызывать стоны, на которые Машка будто стыдливо срывается, пытаясь снова поцеловать и вместе с тем укусить в отместку, но в итоге только заходится в дрожи, когда Сашины пальцы, забравшись под бельё, скользят по лобку, задевают набухший клитор и проникают между влажными губами. У самого от её возбуждения тянет яйца, окончательно крышу срывает, так, что самому хочется впиться зубами в её плечо. Маша на пальцах слегка сжимается, качает бёдрами и сладко на ухо стонет. Её руки дрожат и Балунову это льстит, заводит сильнее. Он в этом порыве дёргает красный капрон до треска, сам ведёт бёдрами и, прижавшись сильнее, неторопливо двигается внутри неё. Большим пальцем задевает клитор, растирает по нему смазку, разводит пальцы и снова по кругу. С каждым разом всё быстрее, вслушиваясь в горячие стоны, наполняющие комнату. Душно становится, как на сцене, но лучше в разы; Машу можно трогать везде, как хочется, и губами вжиматься в мягкую кожу. Шипеть от царапин коротких ногтей по свежим укусам, от дрожащих касаний к ширинке. Маша сквозь джинсовую ткань давит, чтобы рукой ощутить возбуждённый член и в совокупности ощущений этого точно будет достаточно, чтобы кончить. Шура близко, поэтому ускоряется, чтобы заставить её коленки дрожать, услышать, как у уха звонко стонут и сразу же утыкаются куда-то в шею, почувствовать, как её ладони сжимаются на его талии. Послеоргазменная дрожь пробирает обоих с одинаковой амплитудой. Рваные колготки скоро станут проблемой, как и смазанные по Машиному лицу грим и её следы на Сашиной коже. В разговорах с ребятами Саша будет говорить, что концерт прошел отлично, у него так точно. Ведь если лажал, не помнит; не вспомнит и пыльных досок, духоты, чужих промахов и успехов. Его концерт замкнулся на одном человеке, и пока Маша рядом, он продолжается.