Поэтический вечер

      Солнце медленно сменяла загадочная тьма. Погода на улице стояла местами прохладная. Именно в такое время суток русский народ прогуливался по запутанным улицам Москвы. Но для литераторов этот день был как не всегда особенным — очередной поэтический вечер должен начаться через час.       Есенин жил всего лишь в пяти минутах ходьбы от здания, где в последнее время участились собрания поэтов. Не сказать, что мужчина сильно торопился на сборы: у него было настроение прогуляться по аллее, понаблюдать за людьми вокруг, не обращая внимание на длинный путь и скоротечность времени. Поэт не желал сильно торопиться, но, как бы то ни было, уже через двадцать минут Сергей находился в нужном ему помещении.       Заняв место у имажинистов, Есенин принялся осматривать наполняющуюся людьми комнату. Возникало неприятное ощущение, будто поэт знал каждую трещину на потолке, каждый настенный орнамент, каждое лицо, сидевшее за длинным столом. Лишь громкие надоедливые футуристы, что садились напротив группы Есенина, вызывали у мужчины лёгкую неприязнь.       Все они были по-своему бестактны и упрямы, но для Сергея из забияк выделялся только один мужчина — надменный Владимир Маяковский, который не давал покоя имажинисту открытым стёбом и намеренными усмешками во время сборов. У Есенина при каждой словесной стычке с поэтом сильно чесались руки: хотелось полететь на футуриста с кулаками и забить Владимира до крови, лишь бы тот перестал подтрунивать за какие-то нелепые мелочи. Будь это маленький рост или любовь к крестьянскому быту, к Российским просторам — не важно! Главное, чтобы он замолк.       Впрочем, сам Маяковский появился в зале через две минуты. Как всегда, в белоснежных перчатках и хорошем костюме, с нотой циничности в глазах и с любимым блокнотом в руках. Сергей отчаянно выдохнул и на время опустил голову вниз. Ему хотелось хоть на миг прекратить язвительную вражду; ему хотелось понять, что за человек Владимир наедине с кем-либо; ему хотелось побыть приятелем футуриста, а не объектом для насмешек. — Быть может, самое время начать борьбу с этим? — внезапно засела в голове дурная мысль. Она перебила все громкие и отчаянные рассуждения, которые преследовали Есенина длительный период. Мужчине надоело ходить с тяжёлой головой сутки напролёт. — Этот чёртов Маяковский уже месяц не даёт покоя в моей жизни. Только и лезут сомнения с ненавистью то ли к нему, то ли к себе.       Сергей убрал пальцы с виска и, подняв голову вверх, встал со стула. Сначала его ноги шагали с дрожью, неуверенностью, но после имажинист с натянутой улыбкой двигался живей и легче. Ему стало легче от мысли о том, что он рискнул остановить вражду первым.       Глаза старшего мужчины бегали по строчкам на бумаге, трепетно цепляясь за каждое слово. Владимир заметил чьё-то движение в его сторону, отчего нежеланно перевёл уставший взгляд на движущийся силуэт. Это был кучерявый Есенин, приближающийся к футуристу с какой-то странной затеей. Мужчина отложил блокнот и уже с большим интересом изучал мимику имажиниста. — Володя, не хотите выпить после? Я могу предложить вам одно замечательное место, — поэт опёрся рукой об стол, а другую спрятал в карман брюк. Маяковский удивлённо вскинул брови и слегка ухмыльнулся. — Разумеется, Сергей, если ваши друзья не напоют вас за эти пару часов, — беззлобно усмехнулся тот, на что в ответ услышал цоканье знакомого. — Я могу спросить у вас, с чего такое добродушие проявляете? — Знаете, захотелось посидеть с вами тет-а-тет. А то видимся мы только на сборах и грызём друг друга. Не устали от этой шумихи? — искренне выговорился Есенин, параллельно изучая новые лица, которые появились около входа. Мужчина искал свою группу поэтов, что часто приходила под самое начало. — Вот как. Я вас понял, — футурист вновь взял в свои большие ладони блокнот и тоже взглянул на входную дверь. — А вот и ваши товарищи по несчастью.       В помещении появились имажинисты, которые с теплом здоровались с знакомыми и снимали шляпы. Сергей увидел близкого друга, Анатолия Мариенгофа, потому в спешке удалился от Маяковского. — Сергун! Ты сегодня рано. Ну что после пойдём все вместе? Блюмкин зовёт к себе, угощает. Как-никак сам Лев Троцкий на тебя глаз положил! Защищает! — громко, на весь зал вещал Мариенгоф. Возможно их слышали. Не то чтобы все сказанное было унизительным или оскорбительным, но ведь по сути ещё никто кроме пары знакомых не знал о Троцком. — Нет, сегодня пожалуй без меня. Не хочу шума, да и планы у меня уже есть. — С кем? Не уж кого нашёл? Галя все ещё скучает! Видел я её. Бледная вся, за тебя, урода, переживает! — Она сказала что не покушается на мою свободу. И вообще, Мариенгоф! С каких пор ты мне на совесть решил давить? — в начале мужчина немного повысил голос, но после свёл это в шуточный укор. Не скажет же он другу, так ещё и при полном зале людей, что любит мужчин? Стыдно, не принято так. Да, Галя не плохая, но и заслуживает она лучшего. Раздражало Есенина поведение Анатолия. Везде мелькал упрёк. А сам, то что? Жены нет, на Сергея давит, стыдно должно быть!       Вечер протекал как обычно. Всем привычные пару стычек Есенина с Маяковским после их чтения, но в целом даже скучно. Ничего скандального или выходящего за рамки обычных пары обидных фраз. Сергей наверное даже сказал бы что это был необычный вечер. Таки обычно стычки между поэтами были хоть и незначительны, но крупнее, нежели это было сегодня. Как только люди начали расходиться, имажинисты все вместе вышли на улицу, что-то обсуждая. Пошарив по карманам мужчина понял что сигареты остались дома. В голове даже мелькнуло картинкою место, где они должны были бы лежать в его квартире. Что странно, спички в карманах пальто все-таки нашлись. — Держите, балалаечник, — протянул сигарету Маяковский. Сергею ничего не осталось кроме как пожать плечами и благодаря, принять сигарету. — Недешевая… — тихо заметил мужчина, внимательно взглянув на сигарету. — Разумеется. Да, коммунисты считают, что грешно хвастаться богатством. Но если я могу купить сигареты за, скажем рубль, а не двадцать копеек. Это сигареты импортные. Знакомый привозил. Там табак лучше, хоть я и не уверен, что они и впрямь стоят тех денег. — Не думал, что у вас и такие друзья есть. Вы все в перчатках, Володя? — Есенин, что мы обо мне, да обо мне. Как вы? Говорят на вас Троцкий не ровно дышит? Чем же вы его привлекли? — Да, черт их знает. Я поэт! О политике как-то не особо. Даже не понимаю ничего толком. Говорит стихи. Мол, поэт деревни, ну а я что? Зато теперь не тронут! Побоятся! — Не думается мне так, балалаечник. У них с этим строго. А Троцкий все равно не всесилен. Помяните мое слово, найдут, как и кем подкопаться, чтобы даже Троцкий не помог. — Ладно уж. Пошли лучше… — Может не будем деньги тратить? Пойдем ко мне? В шкафах должна быть какая-то выпивка. — Тоже друг привёз? — Возможно. Я уж и не помню. Без дела на полках пылятся. Ну а что? Приходят гости — отказываются. Видите ли им стыдно или что-то такое. Одному пить скучно. Лиля с Осипом уехали куда-то. Даже не сказали, — с толикой горечи в голосе проговорил Маяковский. — Володь, да не переживайте вы так! Все устаканится… когда-нибудь. Но, Володь, правда, все будет! Просто попробуйте не думать о Лиле. Ну пока она уехала. Так легче. Может поймёте что вообще она не ваше, соберёте чемоданы и уедете в… — блондин на секунду остановился и задумался. — Вот ко мне, например! Возьмёте и уедете!       Есенин едва поспевал за широкими шагами Маяковского. А в попытках угнаться за Владимиром даже не понял как они дошли. Мужчина приглашающим жестом впустил блондина в квартиру. Квартирка была убрана и отмыта до блеска. Даже здесь сказывалась чистоплотность старшего мужчины. — Красиво, — вслух отметил Сергей, сняв ботинки. Он привык снимать их, наступив носком на пятку, не наклоняясь. В ответ на это действие он получил взгляд полный укора и упрёка от черноволосого. — Да что я сделал? — возмутился Есенин, непонимающе глядя то на ботинки, то в глаза мужчины напротив. — Обувь замараете, — сухо пояснил Маяковский. — сами же мыть будете. Не жалко? — Володь, это не важно. — Ваше дело, — пожал плечами Владимир и прошёл на кухню. Он вытащил фужеры и какую-то бутылку, а затем начал протирать ранее вытащенную посуду.       Когда жидкость из бутылки была уже в фужерах, мужчина протянул один Есенину: — За вас, Сергей, и Троцкого. Терпения ему, с вами таким.       Есенин взглянул на Маяковского, резво отвечая: — Володя, а не уж вам терпения не надо? Или вам меня терпеть не приходится? Не уж в радость моя компания вам?       И если для Сергея эти речи были не более простого смешка, колкости в сторону футуриста, то для Владимира это было странно и непривычно слышать. Редко когда едва знакомый поэт сидит на излюбленном месте Маяковского, да ещё и нагло заигрывает. Темноволосый смутился и кажется даже немного покраснел щеками от подобных слов Есенина. — Краснеете, Володь, — как бы между прочим упоминает Есенин. — Замолчите… — смущенно отвечает Владимир и отворачивается. — Володя, а не слишком ли вы груб со своим гостем? А что если донесут? Придумают же что-нибудь. — Не напоминайте. Знаю, что даром никому тут не нужен. Не возьмётся никто защищать. Скажут расстрелять, а кто им что сделает. Это у вас… Я все-таки из Грузии. Как не крути, да русским я не нужен. Ну зацепит пару строк и пройдут. Но несмотря на это доносов я не боюсь. Я все ещё достаточно уважаемый человек, а государство видит, как я перед ними честен и стремлюсь помочь. Так что может и не поверят. — Успокойтесь и выпейте наконец. Хватит тут ваших речей.       Сергей потягивал алкоголь из стакана и смотрел на собеседника. Владимир поднял фужер, разглядывая цвет жидкости внутри. Есенин уже видимо позабыл, о том как быстро пьянеет, как легко развязывается язык. — Володь, ты красивый… — совсем серьезно, пьяно шепчет мужчина. — Серёж… Что вы несёте? Нельзя, это неправильно!       Сказать, что Владимир растерялся, ничего не сказать. — Да брось, Володь! — блондин уверенным движением поднялся со стула, сразу после пошатнувшись. — Не вставай… То есть… Не вставайте так резко, — брюнет резко подрывается, дабы подхватить Серёжу, — Вот упадете. Мало ли что разобьёте? А если что-то сломаете? Что мне-то делать? — Что мне будет? Не упаду я. Сам могу стоять!       Мужчина отчаянно размахивает руками, когда наблюдавший за его сопротивлениями Маяковский улыбается. — Выглядите, как птенец, пытающийся взлететь. — опять крайне беззлобная усмешка расцветает на губах Владимира. — Что? — начинает было возмущённо имажинист, но обрывается на полуслове. — Володь, ты чего? А Лиля, али я все же лучше буду?       Есенин будто не всерьез смеётся, а сам ждёт ответа. Когда он заглядывает в глаза Маяковского, что не сводит взгляд ни на секунду с голубых, словно море, глаз, сразу же отворачивает голову, будто вовсе не пытался найти ответ в глазах мужчины. — Да. — Что «да»? — немного застенчиво интересуется курчавый. — Вы…да как это сказать…лучше вы, Серёж, — выпалил темноволосый, алея щеками сильнее. — всё! Хватит! Не давите на меня… И вообще идите лучше уж спать. — Что прямо даже не прогонишь? — Сам вы не дойдёте, идти с вами тоже не вариант, ну и остаётся, оставить вас спать. С утра встанете, уйдёте и все будет как раньше. — А если я не захочу? Так как было раньше. Володь, да, честно бестолку иногда. Ну что ты за урод, все время давишь на больное. Но ведь ты хороший. Вон даже улыбаться умеешь!       Есенин бросает взгляд в окно. Темень, только горят редкие фонари. Пару человек таки мелькают на улице. — Смотри как красиво, — вдруг, непонятно к чему говорит блондин.       А ведь правда, поворачиваясь к окну, Маяковский видит обычную, но если присмотреться, действительно красивую картину.       Вдруг щеки Владимира касаются мягкие, суховатые губы. От неожиданности отойдя на шаг, повернул голову мужчина. Сергей улыбается, невинно наклонив голову в бок. — Володь, у тебя профиль красивый, — признаётся Есенин, все также улыбаясь. — Есенин, — строго говорит мужчина. — спи иди, честно, сил на тебя нет.       Блондин и шагу не делает. Он неуверенно кладёт ладони на шею и щеку Владимира, подтягивая его лицо вниз, на уровень своего собственного. — Серёж, вы так не шутите, — грозит Маяковский, а сам все же тянется ближе к Сергею.       Они сталкиваются губами. Неловко, буквально через несколько секунд отстраняясь. Старший мужчина бормочет черти что. Не то это извинения, не то просто какие-то обрывки слов. Есенин прикладывает ладонь к губам, которые тут же растягиваются в улыбке. Стоило ли говорить, что для обоих пара секунд были бесконечно долгими, наполненными чего-то непонятного, но того что было нужно именно в этот момент времени.       Они молчали с минуту. Тишину прервал тихий голос белокурого: — Володь, да и весь ты красивый. Можно ещё раз тебя поцеловать? — Что же вы со мной творите, Серёжка… Да ладно, что уж будет, — отвечает тот и вновь приближается к лицу смущенного Сергея.       У него от ласкового «Сережка» покраснели уши и все затрепетало. Он тут же стушевался, глаза забегали. Смотрел то на мужчину напротив, то на окно, то стол, комната, шкафы, дверь и снова его лицо. Подняв голову, теряется ещё больше, не зная куда смотреть и что делать. Есенин вдруг опустил голову. Маяковский без перчаток обвил его руками, прижав к себе. Не брезгуя грязной одеждой на Серёже. — Вов, ты чего? Ты же… Ну, — он сбивается. — Я же грязный, ты же вроде боишься всего не дезинфицированного.       Есенин улыбается и хочет ещё что-то добавить, но Владимир не даёт, таки припадая к губам блондина. Сергей ещё раз теряется, прикрывает глаза, понимая, что находится в объятиях Володи на его кухне, из окна которой, к слову, их может быть видно.       Но им так плевать. Они целуются. Долго, медленно, тягуче, не спеша отрываться друг от друга. Серёжа отстраняется из-за шума со стороны двери. Кажется, кто-то настойчиво пытался справиться с дверным замком.