Монастырь

И я опять сижу с ним в этой каморке. Что делаю - не пойму. Дороги все равно возвращают меня к нему. Он тоже молчит – удивительно не взволнованный нашими встречами. Я смотрю на его запятья, скрытые за рукавами, тяну к себе и будто хочу что-то сказать, но не знаю что. Он воспринимает жест по своему и обвивает мою шею руками. Я, не долго думая, обнимая его в ответ. От его тела исходит жар, как от печи – мутные глаза блестят в потемках. Я целую его беспорядочно – в лоб, глаза, ключицы – спускаюсь. Он пахнет чем-то непонятным – его запах забивается в ноздри, мешает дышать, обволакивает все. Он как Дьявол. Я не понимаю, как мог с ним повестить, но это случилось. Наверное, именно так Дьяволы и заманивают в свои сети – тихо, незаметно. А не как в книгах – громко хохоча и искушая всеми удовольствиями. Я лезу рукой ему под рубаху. Он послушно поддается. Мягкий, как патока, податливый, как воск. Я ненавижу его и себя за это. Его за то, что такой, а себя – за то, что ведусь. Он падает на спину, разводит ноги. Я устраиваюсь поудобнее. Внутри клокочет, рвет, ненавидит, а я его целую – спокойно, нежно, будто вожусь с цыпленком. Он дрожит в моих руках, подставляется под ласки, стонет тихо. Дверь совсем тонкая: вздохни лишний раз - услышат. Я стаскиваю с него штаны. Он подбирает ноги от холода. Я кладу свою накидку под него и продолжаю ласкать. Могу посчитать его позвонки, провести по каждому ребру, ощупать таз, выпирающий под кожей. Все это осознается как-то оторванно, нереально, будто не со мной это происходит, а с кем-то другим – другим мной. И подо мной лежит не он, а кто-то другой – тот, кого я никогда не знал. Он тянется ко мне, садится на колени. Трогает, гладит, проходится губами. Если б я не знал, что он меня ласкает, в жизни бы не заподозрил. То, с какой неловкостью он это делал, вызывало во мне сомнения – знал ли он вообще, что мы делаем? Потом я думал – а знал ли я? Раз продолжал. Он трогал меня руками, пока я не выдохся. Затем сполз с колен. Устало уселся на накидку. Его голые плечи будто излучали свет. Потрогал – холодные. По какому-то непонятному наитию завалил его обратно на спину. Он взглянул на меня удивленно. Обычно после разрядки мы расходились. – Я еще хочу. Это все, что я сказал. Он прикрыл глаза – на его лице проскользнула эмоция, которую я не смог разобрать. И сейчас не могу. Я опять целовал его, а он опять тяжело дышал. Разводил ноги, сводил – я коснулся его и понял, он опять возбужден. Скользя по его ногам, я опустился вниз и вобрал его в себя. Он вскинулся. Застыл, затем зажал себе рот. Я не знал, что делал, просто делал. Он задрожал и кончил. Я даже распробовать ничего не успел. Только солоность. Поднял на него взгляд – он тяжело дышал, будто из него силы все высосали. Нездоровый румянец щипал щеки. Я приподнялся, снова нависая над ним. И смотрел, смотрел, смотрел на то, как он пытался отдышаться. На его мутные глаза. На плечи, огрубевшие руки, веснушки, рассыпавшиеся по лицу. Все было странно. То, как я себя с ним вел – то, что он со мной себе позволял. Его будто ничего не мучило. Меня тоже. Я лишь думал, перебрасывая мысли из одного угла в другой, но ничего не делал. Что-то делать казалось мне обременительным. Что-то говорить казалось мне лишним. Мы и так друг друга прекрасно понимали. Без слов. Он не строил в своей голове воздушных замков, как я понял. Я не мог понять, что строю в своей голове. Строю или рушу? Через время мы поднялись. Он неустойчиво стоял на ногах. Я, мучимый и рассеянный, вызвался его проводить. Он не стал возражать. Его комната со всеми остальными детьми находилась в западной части, моя – на северной. Все спали к тому моменту, как мы дошли – он заглянул внутрь, посмотрел на меня и вошел. Постояв перед закрывшейся дверью, я пошел к себе. Накидку кинул в прачечную. Ночью было холодно. Одеяло не грело, но грудь моя почему-то горела. Будто я долго простоял у костра. С этой неявной мыслью я закрыл глаза и не заметил, как уснул.