Блять, Юра!

— Блять, Юра! Лицо Юры медленно вытягивается, как в мультиках. Его очки смешно ползут вверх по лбу, опережая брови. Никита стряхивает с рубашки зелёную жидкость, с отвращением морщась. Он подносит пальцы к носу и морщится ещё сильнее. — Ты на бакалавриатный экзамен принес… тархун блять? Ты, — Никита вздыхает со смесью восхищения и ужаса, — ёбнутый, боже. — Бля, бро, сорян, — Юра поджимает губы в рвущемся смехе и нелепо трётся рядом, то и дело протягивая руку, чтобы помочь стряхивать с груди Никиты липкий напиток. — Реально, прости, пожалуйста, я совсем тебя не заметил. — Конечно он, блять, не заметил, очки он для красоты носит, — Никита бьёт его по пальцам во время очередной попытки помочь очистить рубашку. — Даже нахуй не цуйка, а ебаный тархун. У тебя вообще совести нет? Как ты собираешься сдавать экзамен по румынскому, грузин ты, бля. Чего ж ты сразу долму в школу не притащил? Юра стыдливо прячет глаза в своих разноцветных шнурках и пристыженно шмыгает носом. Хотя есть все основания полагать, что он так прячет смех. — Долма не грузинское блюдо, а азербайджанское. А ещё мне экзамен сдавать только в следующем году. Никита многозначительно поднимает брови и Юра понятливо затыкается. Хотя, кажется, улыбается себе под нос, вот же придурок. Никита отвешивает ему подзатыльник, прежде чем этот патриот успеет выдать что-то ещё более гениальное. Юра то ли хихикает, то ли обиженно фыркает, и спрыгивает по щербатой лестнице. Солнце чешет его обгоревшие щеки и сальные волосы, и Никита в который раз удивляется, как сумел подружиться с этим фантастическим придурком. — Чё приходил-то, если не сдаешь? — улыбается Никита, щурясь на линяющего со школьного двора Юры. Ну дурак дураком, с тархуном в руках, батиной майке и пляжных шортах. Зависнуть бы с ним на чьей-нибудь хате или сбежать из города на последние деньги, распивая фруктовое пиво. А не сдавать экзамен в душном июле. Тем более в липнущей к груди ядерно-зеленой рубашке. Юра улыбается и издалека эта улыбка смазывается на лице. Клёны вокруг школы шумят и слова отскакивают от потрескавшихся бетонных плит в разные стороны, как каучуковые мячики. — Тебе удачи пожелать! *** — Блять, Юра! Юра низко гогочет, тыкается бухой рожей в зелёное дно (наверняка это скользкие противные водоросли) и собирает пальцами ржавые монетки, кинутые кем-то на удачу. Никита тянет его за воротник, больно царапая пузо о горячий парапет, и матерится так громко, что становится непонятно, кто из них себя хуже ведёт. Юра в руках дёргается, как большая собака, тянет его к себе и замирает, но Никита не настолько лох, чтобы купиться на это секундное спокойствие, за которым последует рывок. Символически закатав джинсовые шорты, он лезет за ним (да, эти водоросли противные и скользкие), и хватает за руку. — Нихуя себе, Никита! И ты здесь! — Юра восторженно визжит, но приближаться опасается: отходит дальше, к бронзовой статуе девушки с венком, из которого бьёт струйка воды. — Смотри, ебать! Как для меня поставили! Самое время сесть этой бабе на лицо. Никита глубоко вздыхает, растирая мокрыми руками лицо. Теперь кожа наверняка воняет тиной и на лбу вылезут еле заметные прыщи. Супер. Он в два шага догоняет Юру, дёргает его на себя и тот по жучьи падает на спину, барахтаясь на глубине полуметра. Никита буксирует его тело к парапету и, перехватив под руками, вытягивает на сушу. Юра мокрый, довольный, как псина в середине лета, сбежавшая валяться в сырой земле. Разве что руки Никите не лижет, на этом и спасибо. Гуляющие мамочки и пенсионеры на пробежке такого бы точно не выдержали. Посадив его на лавку под каштаном, Никита падает рядом. Этот бухой еблан пытается шутить, но получается только икать, мычать и смеяться, заваливаясь на ближнего своего, отчего футболка ближнего окончательно теряет шансы остаться сухой. Ну похуй, не октябрь месяц, высохнет. Солнце гладит щеки и мокрый живот. Май дышит на них летним теплом, но не зноем. Юра смеётся и шипит что-то про карасей в пруду, а Никита лениво спорит, что в их озере только утопленники, никаких карасей, и сам, кажется, теряет трезвость, дыша сахарно-ватным угаром этого идиота. — Ники-и-ит, а купишь кукуркурузу? — Ты себе шпажкой ебало проткнешь. — А ты без шапжки возьми. — А есть ты как будешь? Вместо ответа Юра икает, а Никита со вздохом пересчитывает мелочь в кармане. — Семь лей должен будешь. — Нихуя инлфлягция. — Ну а хули ты хотел. *** — Блять, Юра! Юра ржёт совсем неприкрыто, прижимая палец к губам. Никита громко вздыхает, показательно осуждающе и злобно, и с немым вопросом кивает на самокрутку в пальцах Юры. — Это насвай. — Ты еблан? Насвай не курят. Он гордо улыбается, ставя ногу на пластиковый унитаз, как на картинах, посвященных всяким генералам-полководцам. Вот только у Юры из войск полков пара барыг, а в руках не сабля. И вот здесь бы можно было пошутить про хуи и дрочку, но Никита слишком вошёл в образ строгого старшего, чтобы выдавать свои гениальные мысли. — Ты выдернул меня с пары, заставил переться через весь универ, искать тебя по туалетам, отговаривать завхоза рейдовать в поисках травки, и все это потому, что тебе захотелось покурить насвай? — О да, дружище Скуби-Ду, ты все правильно понял, — Юра неумело подмигивает, отчего его очки опасно ползут к кончику носа. — А я тебе?.. — Никита прислоняется к деревянному проёму двери, ощутимо напрягаясь, когда та скрипит. Первое правило леса: никому не доверяй. Первое правило курения насвая в общественных местах: не становись спиной к двери. — На шухере! Как в старые добрые, — он глупо хихикает. — Юр, — Никита хмурится и растирает пальцами глаза. — А ты знал, что, ну, таким можно… Дома заниматься? М? Мы квартиру для этого и снимаем! Юра цокает, закатив глаза. — Ты ничего не понимаешь, — он обиженно тыкает ему в грудь самокруткой. — Это романтика! Вот мы чай с тобой в летнем лагере курили? — Курили, — со вздохом соглашается Никита. — Траву в старшей школе курили? — Курили, — Никита ещё сильнее мрачнеет, опуская глаза. — Камыш у бабушки курили? — Ку… че блять?! Не, это не со мной было. — Ну, не с тобой так не с тобой, дела не меняет, — пожимает плечами Юра и продолжает свою философскую проповедь. — Короче, я это к чему. Всему свое время. Люди рождаются и умирают, страдают, радуются, любят. Приходит время выходить замуж, писать докторскую, заводить детей, становиться дальнобойщиком. А нам пришло время курить насвай. — Говоришь ещё так убедительно, вот говнюк. Никита улыбается, а Юра шутливо задирает нос. — А-то. Какую, думаешь, я пару прогуливаю. — Еврейскую подлость у нас не преподают, значит, философию. — Оф корс, как сказал бы Ансельм Кентерберийский. — Он так-то итальянец, — хмурится Никита, задумчиво почесывая подбородок. — Ин таль казо си, черто, — ни на секунду не запнувшись, выдает Юра с ужасным акцентом и мемным итальянским «че вои». Никита сыпется, пряча смех в рукаве, и хлопает его по плечу. — Ладно, кури свой насвай. Расскажешь потом, как ощущения. *** — Блять, Юра! Никита садится рядом с унитазом на корточки и морщится. Юра прилип к унитазу, опустив голову настолько низко, что кончики волос разбросаны по стульчаку. Никита с отвращением собирает их и неловко связывает в узел на макушке, который тут же распадается, стоит ему убрать руку. — Бля, — Юра выныривает из унитаза и разбито щурится, пытаясь понять, кто перед ним. Когда наконец в его всраку бухих глазах мелькает узнавание, Никита вздыхает и цокает. — А чё ты тут делаешь? — Волосы держу, еблан. Очки твои где? Только не говори, что в унитаз уронил. — Не, я их… — он прерывается на то, чтобы выплюнуть не до конца пережеванный кусок пиццы и закашляться. Никита с радостью бьёт его по спине (может, с чуть большей радостью, чем требуется), — на раковине должны лежать. — Понято, — Никита поджимает губы, осматривая свои запястья, но с той сисястой блондинкой они знакомы ещё не до такой степени, чтобы она метила его своими вещами. — Резинка есть? — Конечно. У меня и смазки тюбик в правом кармане, давай, расчехляйся. Никита пару секунд тупо пялится на вымученную физиономию Юры, который даже в таком состоянии умудрялся отвратительно шутить. А потом прикладывает его лицом о стульчак и зловредно морщится на проклятья. — Юрий, я говорю с вами на полном серьезе, у меня рука устала вам волосы держать. — Можешь подержать что-то другое. — Ой, всё, иди нахуй. Сам себе блюй, — фыркает Никита так, как будто сейчас встанет и уйдет, но он, конечно, не встаёт и не уходит, а шарит по юриным карманам в поисках хотя бы ленточки или верёвки. В конце концов приходится достать из юриного (из чьего же ещё) кеда шнурок и завязать ему хвостик на затылке. Никита покидает туалет на пару минут, лавируя в накуренной толпе со стаканом воды и возвращается с недовольным возгласом под аккомпанемент новых рвотных позывов. — Юра, хватит блевать, тут люди между прочим трахаться хотят, а ты место занимаешь. Юра блевать и правда перестает, но, во-первых, только через пятнадцать минут, а во-вторых, явно ненадолго, судя по его зелёному лицу. Он глотает ржавую воду из-под крана и не сводит с Никиты сощуренных глаз. В старом туалете арендованной на ночь квартиры лиловый сериальный свет (наверняка кто-то из девочек потрудился обеспечить себе стайлишный секс на вписке) и странное чувство проплывающего момента. Вот он, главное подсечь и взять с поличным. Юность. Они сидят в молчании, только захлёбывается в кислотных песнях одинокая колонка и кто-то спорит на кухне. О футболе? О коммунизме? О девушках? О чем там они всегда спорят. У Юры глаза непонятного оттенка, опухшее лицо, нет денег и дрожат руки. У Никиты бессонница вторую неделю, запара с документами, все шансы не закрыть сессию и острое отвращение от сигарет, которыми он непонятно зачем давится. — Ты не пошутил про то, что это я в туалете трахаться хочу. Юра устало улыбается, прислоняясь к стене возле унитаза. Над его головой забавно висит втулка, как странная прическа на вечер в экстравагантном обществе. — У меня лимит гейских шуток исчерпан, а она тут как нельзя подходит, поэтому я молчу. Никита пожимает плечами. Оба продолжают молчать, пялясь ли то друг на друга, то ли на пятна на стенах, подслеповато щурясь. Никита прислоняется к раковине, скрещивая руки на груди. Сигарета тушится прямо в мыльнице. Юру снова тошнит. — И когда ты успел так нажраться? — Та хз ваще, я вроде не так много пил, — он утирает запястьем подбородок. — Может, отравился? — Отвёрткой? Апельсинчик не свежий был? — ехидничает Никита, но замолкает, когда Юру выворачивает чистой желчью. — Бро, хуево дело. Ты давно здесь? — Да полчаса точно. — Может скорую вызвать? Юра поднимает на него глаза и, то ли жалобно, то ли устало шмыгает носом. — Щас, дай выблюю все запрещённое, и вызовем. *** — Блять, Юра! Никита срывается с места и хватает его за ноги, подтягивая вверх. Господи боже. Господи боже блять! Он судорожно оглядывается в поисках табуретки. Подтягивает ее ногой. Кусок дерева падает с боку на бок. Юра в руках кряхтит и царапает плечи Никиты. Господи. Как же его… — Ты не сдохнешь в моей квартире, уебан. Табуретка встаёт наконец нормально и Никита карабкается вверх. Лось злоебучий хватается за его руки, он соскальзывает. Прижав его к груди, Никита сцарапывает с шеи эту хуйню. Юра громко дышит, хватается за него. Как утопающий. Они стоят на табуретке. Юра прижимается к нему и шумно дышит в волосы, хрипит. Никита гладит его по спине. Кажется, плачет. Господи. Что это нахуй. — Еблан, блять! — Никита отстраняется, разглядывает побелевшее Юрино лицо. Заплаканный и ужасно испуганный. Шею пересекает черный неровный синяк. Взгляд туда опускать страшно. — Что ты нахуй наделал, долбоеб! Господи. Ну ты и мудила! Никита снова прижимает его к себе, словно пиздюшечная табуретка уменьшилась ещё в двое. Юра только всхлипывает, не пытаясь оправдаться. — Боже, блять, ебланище, какой же ты сказочный уебан, Господи. Ты нахуй вообще не представляешь, как я испугался. Как ты меня заебал, придурок. Ты же… блять, что бы я делал без тебя, хуйлуша? Я ж люблю тебя, чё ты делаешь. Мне б сказал хоть, я не знаю, мы б разобрались, к психологу пошел бы. Я же твой друг. Юра зарывается носом в его куртку. В квартире становится тихо. Они долго сидят на кухне. Никита пьет подаренный на выпускной виски из кружки с отколотой ручкой, Юра — горячий чай с лимоном, потому что горло болит слишком сильно. Воздух пахнет слезами, стыдом и напряжением. Окна залеплены серым снегом, смеркается рано и все тонет в грязном свету. Они тонут в этой грязи. Пепельной, осенней, гнилой. Никита не помнит, когда они последний раз нормально говорили. Живут в одной квартире, а он даже не знает, что у Юры в жизни происходит. Это он виноват. Не заметил, не помог, не исправил. Надо было ему… — Я не хочу об этом говорить, — у Юры голос сипит так, что хочется плакать. Никита прячется в кружке и глаза ему жжет вонючий виски, да, только он. — Я жалею, что совершил это. Точнее жалею, что у меня не получилось. Но ты не волнуйся, второй раз пробовать я не осмелюсь. Я слишком жалок для этого. Никита жмурится так, что перед глазами плывут жёлтые круги и пятна. Он падает за маленький столик на два человека и тянет к Юре свои ледяные от страха руки. У Юры на внутренней стороне сгиба локтя расцветают лиловые васильки. — Я понимаю, что ты не хочешь этим делиться, но, пожалуйста, знай, что я рядом. Чтобы ни происходило, я буду на твоей стороне. — Никита рассматривает его заломленные брови, серые губы. Волосы выжжены до рисовой бумаги, а кожа на пальцах совсем загрубела. Когда же он его упустил? Юра роняет голову на их сцепленные руки, прижимаясь лбом к чужим ладоням. — Спасибо. *** — Блять, Юра! Никита страдальчески хнычет и прячет лицо в ладонях. Юра с наивной улыбкой тыкает в него пальцем, разыгрывая искренне непонимание причины такого смущения. — Что такое, Никит, тоже бабки захотелось? Мм, вкуснятина какая. Ты водочки хряп, а потом, опа, бабки занюхнул, и хорошо, ой, ой, ой, хорошо-то как! — Да с нее песок сыплется, ты посмотри, она еле-еле тиктоки снимает! — Так что песок, это самое то! Ты вот так дисконтной карточкой «острова чистоты» ей морщинки разгладил, а потом вот так вот семь тысяч ее пенсии в трубочку скатал, и ох, хорошо-о-о-о! И в баньку. — Мерзость какая, — Никита мотает головой, улыбаясь, и смотрит с наигранным ужасом на Юру, как будто он эту бабку при нем же и расчленяет. Хотя если Юра хоть ещё один раз наглядно покажет, как он занюхивает пыль с бабки, расчленять придется Никите. — Бля, ты посмотри на ее морду! — Юра со смехом заваливается на его плечо и они вместе передразнивают ужас на лице животного. — Бедная собака, ее из приюта забрали, в Тикток сняли и щас сожрут! — Бля, по-моему они казахи, — Никита наклоняется ниже к телефону, рассматривая разрез глаз главных героев. — Ты думаешь, у них в таком хозяйстве лошади не найдется? — Я думаю, что раньше бы ещё нашлась, но раз они перешли на собак, продовольственный кризис налицо. Юра смеётся, Никита вместе с ним. Разгоняют сначала про людоедов, от корейцев-людоедов спускаются до фурри, на фурри извиняются перед всеми тринадцатилетним и озабоченными сорокалетним, а потом прыгают на гендерный кризис Артема Графа, тут ещё раз извиняются, признаются в горячей любви и желании, а потом все же договариваются досмотреть видео с аккаунта @trahmaster. — Бля, — Никита вылавливает из кружки волос, морщась. — Как думаешь, это волосы того японца из секты с зариновой атакой? — Че? — Юра потешно хмурится, отчего его очки снова непредсказуемо меняют местоположение на лице. — Бля, ну как там, э, — Никита лезет в телефон и кивает, — «Аум Синрикё», о. Там чувак, гуру какой-то, продавал чай со своими волосами. А это как раз японский. Думаешь, меня пытаются завлечь в секту? — Нет, что ты, печай чайок, не думай ни о чем, а ну пей, бля, — Юра в шутку хватает его за основание шеи, а Никита жалобно верещит. — Откуда у тебя вообще этот чай? — Хз ваще, подарил кто-то, по-моему, — Никита задумчиво разглядывает чаинки на предмет зубов и ногтей. Мало что может быть дальше. Акула какая-нибудь. — Ну, Никит, есть вариант, что тебя просто кто-то не любит, — Юра с сочувствием хлопает его по спине. — Как меня можно не любить, я же милашка, — он улыбается в камеру, строя глазки, и уже прикидывая, сколько об этом будет комментариев. — Действительно, как можно тебя не любить, человек, который минуту назад оскорбил половину нашей аудитории! — Я не оскобляю, а нежно шучу! — Ага, вот так же к тебе однажды нежно придут и нежно отъебут накаченные кавказцы. — Но мы ещё не оскорбляли кавказцев… — Щас исправим! — Бля! *** — Блять, Юра. Никита кусает себя за ребро ладони и больно бьётся головой о стену. Он шипит и не может физически взгляд вниз опустить, или, не дай бог, в глаза посмотреть. Пиздец, какой-то, если честно. Юра ледяными пальцами гладит кожу на бедрах, Юра ощущается грозовой неприятностью, Юра делает не то, что должен делать адекватный друг. — Юра, блять, что ты делаешь. У Юры глаза вверх-вниз, как у последней сериальной шлюхи бегают, и руки дрожат. Он пахнет своим злоебучим парфюмом, который когда-то давно ещё в старших классах Никита подарил ему на день рождения со словами «чел, пиздец воняешь». Он пахнет как карамель, как лимонное мыло, как яблочная жвачка. Никита не должен этого чувствовать. Шутить про запах говна и пота от лучшего друга — да. Но вот так хвататься пальцами за края раковины в туалете рестика, куда пришли встретится с друзьями, нервно дышать и проклинать тот разгон о том, что секса у него не было уже почти год — определенно нет. — Расслабься, Никит. Просто помогаю другу. Юрины волосы щекочут щеку, когда он вылизывает шею. Как мартовский кот притирается к Никите, вычерчивая на тазовых косточках круги. Жмётся и жмётся, сжимая член через трусы, больно оттягивает кожу в укусе. С булькающим смешком ставит засосы на остром кадыке. Никита шипит и цепляется за его плечи, пытаясь то ли оттолкнуть, то ли на нём повиснуть. Но Юра крепко прижимает к раковине и если в этом туалете извращенцы-администраторы повесили камеры, то они должны явиться сюда прямо сейчас, прямо в эту минуту, иначе его тут натурально изнасилуют. Не совсем натурально, но да. — Послушай меня, ты сейчас хуйню творишь, Юра-а, — Никита рвано вздыхает, когда чужие пальцы скользят под резинку трусов. — Блять, Юра! Вторая рука ложится ему на губы, затыкая рот. Юра улыбается и шипит «тш-ш-ш». Никита то ли всхлипывает, то ли вдыхает слишком резко. Это ещё что за нахуй такой обнаружился. Всё не должно быть так. Вообще ничего этого не должно быть, ни так, ни как либо иначе. Холодная керамика врезается в поясницу так, что наверняка останется синяк. Юра осторожно двигает рукой, лукаво наблюдая за тем, как от малейшего движения Никита вздрагивает. — Тише-тише, ну что ты как девственник какой-то честное слово? — Юра шепчет на самое ухо, едва касаясь кончиками пальцев кожи на шее. — Будь хорошим мальчиком и не шуми, тогда тебе может и что получше перепадёт. — Да я даже не просил, блять, — шипит Никита, поднимая голову то ли чтобы спрятать взгляд, то ли чтобы Юре было удобнее оставлять на шее вишнёвые подростковые засосы. — Ну, словами нет. Но я ж твой кент, все понимаю. Бро. — Заткнись нахуй. Юрина рука в штанах останавливается и Никита ёрзает, поджимая губы. — Тебе не нравится? Мне не продолжать? Юра сжимает пальцы сильнее и Никита рвано выдыхает, пряча лицо в изгибе шеи. Запах лимонного мыла становится слишком сильным. Кружится голова. Никита мычит что-то нечленораздельное. Ещё чуть-чуть и у него как у скелета застучат зубы. Ещё чуть-чуть и он ебнется окончательно. – Я не слышу. – Продолжай. – М? – Пожалуйста. – Так-то лучше, – Юра сразу набирает темп, поднимая голову Никиты и лениво собирая с его губ обрывочные поцелуи. – Ноги раздвинь, мне неудобно. Как последняя шлюха, боже. До чего он опустился. Его лучший друг ему дрочит в туалете ресторана. Никита расставляет ноги шире и Юра тут же упирается своим коленом во внутреннюю часть его бедра. – Это нахуй какой-то, блять, – шепчет он в губы, растянутые в улыбке. Юра молчит. Юра молчит и это, если честно, просто какой-то ужас, отстой, кринж и пиздец. И глаза у него такие стеклянно-непринужденные, словно задумался, пока посуду мыл. Никите страшно. Никита бы предпочел сидеть в ресторане и шутить про друга-бомжа из Москвы. Но он в этом крохотном туалете с ебливой бежевой плиткой, терпит домогательства. Подставляет под насильственные губы свою шею и трётся джинсами своими уебскими о чужие коварные брюки. – Нахуя ты это делаешь? – Никита глотает тошноту вместе с всхлипом. Холодные кольца на горячих пальцах жгут кожу. И весь Юра такой. С горячими шутками, с холодными глазами, с горячей улыбкой, с холодными мыслями. В нем запутаться – раз плюнуть. – Лучше иметь друга, чем друг друга. Влажно целует под челюстью, выбивая из Никиты шумное дыхание, сбивчивое и испуганное. – Но просто мне так хочется. Просто мне так хочется. Просто Никита разводит ноги, просто плывет от поцелуев, просто срывает корочки на губах, просто давит стоны, просто шепчет маты, просто жмурится, стараясь не смотреть в глаза. Просто сходит с ума. Просто кончает и Юра просто моет руки в раковине, которая минуту назад под Никитой чуть не раскрошилась, а Никита просто суматошно приводит себя в порядок, прилепливая к шее вымоченные в ледяной воде салфетке в слабой надежде на то, что засосы, оставленные этим придурком, волшебным образом не появятся. Юра уходит, не озвучив даже банального «нужно идти не вместе». А Никита испуганно разглядывает свое отражение ещё пару минут. Что это нахуй сейчас такое было? Когда Никита всё же выходит и садится к остальным, на его красную шею и взъерошенный вид отпускают всего пару шуток про дрочку с самоудушением и благословенно отпускают. Юра на шутку про задушенного питона смеётся громче всех и добивает чем-то о сыре и мужских цепях, Никита уже не слушает. Блять, Юра.