Чувства, не ставшие спасением

Лучи солнца прощаются с землёй и озёрами, забирая с собой тепло ранней осени, прохладный воздух подкрадывается ощутимо. Всё равно тепло, но это не то, что нужно. Цзян Чэн глубоко вдыхает воздух, надеясь остудить мысли, обжёгшиеся собственными же словами. Словами, резкими и громкими, направленными на адептов, совершивших ошибки во время тренировки. Словами, так похожими на крики матери. Выдыхает. И вздох уносится порывом ветра, приятно ласкающим открытые участки кожи. Ещё один вдох и выдох. Цзян Чэн закрывает глаза, стараясь отделиться от внешнего мира, он стоит на самом отдалённом, нелюдимом пирсе, который почти даже не используется по предназначению, но шум слышен и здесь. Шутливые перебранки адептов, сплетни и разговоры прислуги, спор его помощников с торговцами, без предупреждения завышающими цены на поставку товара. Безупречный слух заклинателя высокого уровня или мир слишком громкий? Снова вдох, наполняющий лёгкие родным запахом лотосов, и внезапно он тоже обжигает. «Шиди, давай кто быстрее!» «Ты не понимаешь девиз нашего ордена» «А-Чэн, не расстраивайся, хочешь приготовлю твой любимый суп?» «Ты должен стараться лучше! Этого недостаточно!» «Я всегда буду рядом с тобой, Цзян Чэн» Огонь, уничтожающий дом, давно потух, но он словно остался здесь неудовлетворённым призраком, и по сей день преследует его, желая свести с ума. Он забывает выдохнуть, неосознанно задерживая дыхание. Выдыхает, растерянно и рвано, когда по руке тонкой нитью бьёт разряд молнии. Цзян Ваньинь открывает глаза и хмурится, недовольно взирая на цзыдянь. Злость снова начинает неприятно царапать изнутри грудную клетку, порываясь на волю. Ещё немного и Ваньинь сорвётся, духовным оружием разгромит пирс, на краю которого он стоит, и другие ближайшие постройки. — Цзян Ваньинь, — Тихие, но уверенные слова аккуратно просачиваются в тишину, пронизанную искрами молний, готовой вот-вот взорваться. Глава Цзян оборачивается, встречая взглядом тёплые ореховые глаза. И становится спокойнее от присутствия того, кто стал для него близким человеком, этот факт злит неимоверно, но радует само чувство, близкое к счастью, которое он редко ощущал после «Аннигиляции Солнца». — Яо, — Они условились, что Чэн может наедине звать его так, потому что «Гуанъяо», насмешка отца, звучало неправильно из уст Ваньиня, ставшим для главы Цзинь чем-то большим, чем просто друг, а титулы в непринуждённой беседе звучали неуместно. «Но "А-Яо" звучит лучше, не находишь?»: говорил тогда Ляньфан-Цзунь, на что другой закатывал глаза. — Почему вы до сих пор не отбыли? — Глава Цзян выгибает бровь, смотря, как заклинатель в золотых одеждах неспешно равняется с ним и устремляет взор на солнце, чьи красные лучи полупрозрачной дымкой легли на небо и землю, отражаясь в озёрах. — А-Лин уговорил остаться до утра, хочет напоследок больше провести времени с приятелями, — На озорство в чужих глазах Цзян Чэн только закатывает глаза. — Ты слишком балуешь его, он уже не ребёнок, — Чэн скрещивает руки на груди, отворачиваясь от лисьего взгляда. — Ребёнок, — Звучит терпеливо, не осуждающе, слово надёжной рукой ложится на плечо, и Чэн прикусывает губу, чтобы не выпросить настоящее прикосновение. Всё ещё сложно принять отношения с мужчиной. Но, пожалуй, это лучше, чем брак его родителей. Он и Гуанъяо также противоположны характером и нравом, как покойные Фэнмянь и Цзыюань, однако их отношения добровольны. Свет улыбки Цзинь Гуанъяо прогонял тучи с глаз Цзян Ваньиня, начинающаяся ссора со стороны Цзян Чэна не заканчивалась скандалом, потому что Гуанъяо шёл ему навстречу, всегда находил компромиссы. Несмотря на это, порой казалось, что Цзинь Гуанъяо это делает из своих соображений, все его слова словно шли не от сердца, а от расчётливого разума, который, пожалуй, всё же самую малость помутился от их близости. Чэн быстро прогонял эти мысли, душа желала простого человеческого тепла. Ещё сложнее было принять, что этому всему придёт конец. Он знает, что для них обоих важна репутация, и они не собираются портить её обрезанными рукавами. — В следующий раз никаких поблажек, — Твёрдо произносит Цзян Чэн, сжимая пальцами предплечья. Собеседник только хмыкнул, погружаясь в собственные мысли. Ветер дует им в спины, уносит с собой крупицы пыли и пыльцы, давно унёс лёгкое детство, но не горе, с сожалением думает глава Цзян, оно слишком тяжёлое, его так легко не поднять с земли. Тьма поглотила Вэй Усяня, ураган не снесёт все невзгоды. Улыбка Цзян Яньли померкла, воздуха невыносимо мало. Цзян Чэн виноват во многом и ничего не может исправить. — Не сочти за грубость или наглость, но, — Прерывает молчание Гуанъяо, пальцем проводя по своим волосам. — Я не очень хорошо был знаком с покойной госпожой Цзян, и всё же я считаю, что будь обстоятельства несколько иные… ты был бы таким же милым родителем, как и твоя цзе. Даже так, чем-то ты похож на неё. Ваньинь сильнее сжимает пальцы на руках, цзыдянь снова оживает и он не может это контролировать. Это были самые неосторожные слова, которые обычно Цзинь Гуанъяо старался избегать. Они самым кончиком ножа проходят по его сердцу, и это ужасно больно. — И чем же это обоснованно? — Цедит сквозь сжатые зубы Саньду Шэншоу, не смотря на лицо собеседника. Он знает, что не самый лучший цзюцзю, Цзинь Лин нередко обижается на него и не без причины. Наверное, действительно, сложись жизнь иначе, всё было бы не так плохо, но он понимает, до А-Ли ему очень, очень далеко. — Просто ты не видишь с моей точки зрения, — Гуанъяо слегка усмехается, пытаясь сойти с горячей темы, уже нагревающей воздух, до этого становившийся с каждой минутой прохладнее. — Не сочти за грубость, — Ядовито повторяет Ваньинь. — Но я не собираюсь наклоняться вниз, дабы видеть с твоей точки зрения, — Раздражение жгло, смешиваясь с неуместным облегчением: иногда ему этого не хватало — более открыто выражать свои мысли, не волноваться, что на тебя посмотрят с презрением, потому что человек напротив понимает, что лишь прикрывается язвительностью и гневом. Глава Цзинь посмеивается, когда Чэн всё-таки поворачивается к нему лицом. — И не боитесь же вы, глава ордена Цзян, грубить Верховному заклинателю, — Он лукаво щурится, улыбаясь чуть шире. В ответ Ваньинь молчит, долгим взглядом смиряя этого невозможного человека. И в этот момент он ненавидит себя ещё больше, слишком много эмоций переполняют его, накладываясь друг на друга, не уступая место одному конкретному чувству, они давят изнутри, слепые, неспособные найти выход. Так было всегда после осады Луанъцзан. Убивающая печаль, режущая тоска, гнев на всех и себя, ничего из этого не покидало его в моменты радости, лишь немного уходило на задний план, нашёптывая, что он не заслуживает покоя. Гуанъяо воспринимает это по-другому. — Ну извини мне мою бестактность, такого больше не повторится, — Он кладёт руку поверх его напряжённых пальцев правой руки, всё ещё крепко сжимающей предплечье, настойчиво тянет на себя и Цзян Чэн не сопротивляется. Вот только он не ожидал, что руку поднесут к горячим губам, и те приятно обжигают лёгким касанием тыльную сторону. — Не злись, тебе не идёт, — Вкрадчиво, хрипло, не отнимая губ от руки, держит в своей, поглаживая большим пальцем. Ваньинь вздрагивает от проникновенного взгляда, направленного на него. Сейчас хочется притвориться, что края лепестков лотоса не сожжены, что цветок не увядает. И он наивно тянется к солнцу.

…

Ночи не меняются, сколько бы лет не прошло. Счёт Цзян Ваньинь перестал вести после третьего года, оставившего позади события в храме Гуаньинь. Он сидит, скрестив ноги, на краю излюбленного пирса. Распущенные волосы сливаются со тьмой ночи, пустые глаза давно перестали лить слёзы. Гнев, ненависть, обиды, сожаления, горе, зависть, тревожность, всё это давно распрощалось с ним, оставляя внутри абсолютное ни-че-го. Всё светлое умерло ещё раньше. Цзян Чэн прекрасно осознавал, что его связь с бывшим главой Цзинь никогда не будет вечной, однако он надеялся сохранить дружбу, пришедшую на помощь израненной душе. Вышло лишь так, что ещё один человек врал ему и оставил его, уйдя в объятья смерти. Но вернувшегося Вэй Усяня он простил. Они так и не поговорили, ветер всегда разнимал и отдалял. И всё же простил, надеясь, что шисюн сделал точно также, что оба простили друг друга за то, что не держались друг за друга до последнего, предпочитая умалчивать о тревожащих душу проблемах. Мэн Яо он никогда и ни за что не простит. Пускай в нём больше не господствуют вспыльчивость и злость, Цзян Чэн не понимает и не принимает совершённое этим человеком, который заставил почувствовать себя любимым и желанным, а после жестоко ранил всплывшими на поверхность злодеяниями. Цзинь Лин и Цзян Чэн стали как никогда близки, помогая друг другу. А-Лину было тяжелее всего, Ланьлин Цзинь потерял былую мощь, на юношу давили и набрасывались старейшины. Потихоньку, хромая, но они двигались дальше. Цзинь Лин расцветал, становясь достойным мужчиной, заклинателем и главой ордена. Цзян Чэн шёл вперёд лишь для того, чтобы поддерживать племянника. Силы были на исходе и он остановился, когда убедился, что Жулань твёрдо продолжал шагать к светлому будущему. Чэн тянется к указательному пальцу, свободному от привычной тяжести цзыдяня. Интересно, А-Лин уже нашёл духовное оружие в своих покоях? Он мнёт палец, запрокидывает голову и смотрит на чистое небо. Звёзды молчат. Пустота внутри начинала утомлять, хотелось чем-то заполнить её. Как вариант, можно утопиться в алкоголе. Цзян Чэн опускает голову и проводит кончиком указательного пальца по воде, скопление пышных и красивых лотосов далеко от него. В воде родных озёр тоже можно.