Ты моя.

Отвратительное ощущение — чувствовать себя виноватым. Это хуже, чем быть тем, кого обидели. Особенно если человек тебе дорог. Я раньше не задумывался об этом, но, глядя в умоляющие глаза Маши, в которых застыли слезы, понял. И все же не смог вести себя как ни в чем не бывало — слишком сильно было потрясение, вызванное ее ложью. Я знаю: если бы я не доверял ей столь безоговорочно, если бы она не была столь дорога мне, обман не смог бы меня так ранить. Я бы переступил через эту ситуацию, как часто делал в прошлом, когда люди разочаровывали меня. Но с Машей я так не могу. Поэтому сейчас мне нужно успокоиться самому, прежде чем обсуждать с ней Фролова, его выходки и последствия ее общения с ним для нас. Той ночью я долго лежу без сна с открытыми глазами, невидящим взглядом уставившись в потолок. А когда засыпаю, даже во сне борюсь с желанием наплевать на свои принципы и пойти к жене, от которой меня отделяют стены квартиры и собственная гордость. Незадолго до рассвета меня будит телефонный звонок. Сонно взглянув на экран, я сразу понимаю, что произошло что-то плохое — иначе папа ни за что не позвонил бы мне в пять утра. — Что с мамой? — бормочу в трубку, ощущая, как тело прошибает холодный пот. — Увезли на скорой, сынок, — говорит он глухо. — Скоро буду. Тревога за маму делает свое дело. На несколько часов я полностью отключаюсь от окружающего мира, в молчании меряя шагами тесную комнату ожидания в клинике. Потом иду за кофе, пытаясь как-то ободрить отца. Когда звонит Маша, я не могу придумать ничего лучше, чем сослаться на дела. У нее и так непростой день - день рождения ее матери, не стоит добавлять ей переживаний за мою семью. Около двух из палаты мамы наконец выходит врач. — Кризис отступил. Ей нужно отдыхать, но вы можете зайти к ней на несколько минут. Мы оставим ее под наблюдением до завтра. — Иди первый, — говорит отец сипло, старательно отводя глаза, в которых блестят слезы облегчения. - Я зайду через минуту. Мама выглядит бледной и осунувшейся, но, когда она открывает глаза, они вспыхивают неподдельной радостью, озаряющей все ее лицо. — Сынок, — говорит она нежно. — Ты нас напугала, - мой голос дрожит, когда я беру ее хрупкую руку и подношу к губам. — Я не хотела. Папе не нужно было вас беспокоить. — Мама переводит взгляд с моего лица и смотрит куда-то за спину. — Маша дома, — отвечаю я на невысказанный вопрос. — Она спала, и я не стал ее будить. — Машу не тревожь. С ее мамой такая трагедия произошла — не нужно ей обо мне беспокоиться. И свой праздник не вздумай отменять из-за меня, - мама ласково гладит меня по щеке, и я вновь ощущаю себя мальчишкой, который ищет у родного человека поддержки. — Мне уже лучше. Папа побудет со мной. Поезжай. Я возвращаюсь домой, собираясь обнять Машу и, уткнувшись носом в ее волосы, сказать, что я сожалею о вчерашнем, но квартира пуста. С минуту я мечусь из комнаты в комнату, пока не замечаю на кровати упакованный подарок. В этот момент я забываю, как дышать. Мысль о том, что красиво оформленная коробка, подписанная Машей, - это прощальный жест, сдавливает сердце тисками страха. Сейчас я с особенной ясностью понимаю, что не могу и не хочу потерять ее. Вся эта история с Фроловым не стоит того, чтобы попусту прожигать время. Как доказывает история моих родителей, оно чересчур ценно. Отгоняя дурные мысли, я набираю ее номер. Несколько гудков, которые кажутся мне вечностью, и ставший таким важным голос, который сейчас звучит отстраненно и холодно. — Привет. — Где ты? — я готов придушить себя за этот грубый вопрос, не находя оправдания даже в том, что я страшно боюсь услышать ответ. — Дома. В своей квартире. Я оставила для тебя подарок. — Это я заметил, — сглатывая горечь, произношу отрывисто. — Когда ты вернешься? — Я не... Я приеду сразу в ресторан, — говорит она тихо. — Если ты, конечно, все еще планируешь отметить день рождения. Она приедет. Она не ушла от меня. Эта мысль стучит в голове, позволяя мне немного расслабиться. — Я ничего не отменял. — Значит, в семь? — в ее голосе звучат печаль и надежда. Я облегченно выдыхаю: — Да, в семь. Несмотря на то что у меня совсем нет настроения что-либо праздновать и десять минут назад я всерьез думал о том, чтобы все отменить, сейчас я не могу дождаться того момента, как приеду в ресторан и увижу Машу. Если это горячее нетерпение, тоска и постоянное возбуждение при мысли о ней не любовь, о которой так много говорят, то я не знаю, что это. Потому что я уверен — свою жену я люблю. Как это случилось и почему, я не понимаю, но разве теперь это важно? Через полтора часа Космос встречает меня в дверях своего ресторана и заключает в медвежьи объятия. — С днем рождения, брат! — говорит он, хлопая меня по плечу. И до того, как я успеваю его поблагодарить за поздравление и за организацию этого вечера, он задает вопрос, на который я бы сам хотел получить ответ. — А где твоя очаровательная жена? — Скоро приедет. — А почему вы не вместе? — спрашивает он с подозрением. — А ты что, моя матушка? Он цокает языком и расплывается в насмешливой улыбке. — Засранец ты, Пчёлкин, неблагодарный, ну да ладно. Проходи, некоторые из твоих гостей уже здесь. Я отлучусь ненадолго. Важное дело. В приглушенном свете ресторана я различаю щедро накрытый стол и горстку самых близких друзей. Сегодня я хотел не только отпраздновать свой день рождения, но и познакомить всех с Машей. А вместо этого иду в одиночестве, надеясь, что жена скоро появится. Со своих мест, чтобы поздравить меня, встают Миша Рогов и Макар Галицын с девушкой Лизой. Когда я наконец выслушиваю их поздравления, знакомый приторно-сладкий запах духов заставляет меня поморщиться и обернуться. Что Лика здесь забыла, я не представляю. Я ее не приглашал. Космос тоже не мог этого сделать, зная о моих отношениях с Машей. Значит, она пришла без приглашения? — Витя, дорогой, прекрасно выглядишь, — щебечет она, откидывая за спину копну волос. — С днем рождения! — Спасибо, — говорю сухо, делая вид, что не замечаю обращенного ко мне призывного взгляда. Ей здесь не место. У нас есть определенное прошлое, которое там и должно остаться. Но и выгнать я ее не могу. Абсурдная ситуация. Где Космос, когда он так нужен? Я оглядываюсь по сторонам в поисках хозяина вечеринки, а в это время Лика вдруг прижимается ко мне всем телом, обвивая вокруг меня свои руки. Я кладу руки ей на талию, чтобы отодвинуть от себя и закончить этот фарс, но ее слова меня останавливают. — У Фролова вывих челюсти. Он рвет и мечет. И собирается написать на тебя заявление в полицию. Мне становится смешно. — Он просил передать тебе, что откажется от этого, если ты оставишь в покое Воронину, - продолжает она. — Начнем с того, что она не Воронина, а Пчёлкина, — говорю надменно, недоумевая, как этот тип при всей своей жалкой натуре умудряется поддерживать имидж мачо. — Он может писать заявы сколько и куда ему угодно, это не изменит того факта, что моей жены ему не видать как своих ушей. А если он попробует еще хоть раз сунуться к нам — вывихом не отделается. Раз уж ты добровольно взяла на себя роль почтового голубя, так ему и передай. С этими словами я подчеркнуто вежливо отодвигаю от себя Лику и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на ВХОД. Столько времени прошло, а Маши все еще нет. Может быть, она все же передумала?