Танго и вечность

      — Что Вы делаете?       Воланд, неспешно вошедший в жилище Мастера, тотчас кинулся к огню, в котором уже начинали обугливаться желтоватые листы. Голыми руками он полез в печь, не задумываясь ни о чём: сейчас важно было спасти, сохранить. Воланд знал роман наизусть, но значения это не имело — случилась беда, если тетради, исписанные не карандашом, а силами, болью и страхом, догорают.       Жар опалял ладони: от сильнейшей боли его спасала лишь привычка к огню геены.       Мастер молчал, когда Воланд ногой затаптывал не погасшее ещё пламя. Он не проронил ни слова, когда поврежденные страницы бережно, как ребёнка, сложили в потрёпанную кожаную папку. Только когда Воланд на мгновение зажмурил глаза, негромко попросил, будто очнувшись:       — Дайте посмотрю.       Ладони были красные и повреждённые. Если человек мучался бы огромными волдырями, то Дьявол отделался легко, хотя и двинуть ладонями не мог.       — Не думал, что Сатана боится огня. Зачем Вы туда полезли?       — Вы сейчас правда этим интересуетесь? — практически прошипел Воланд, безвольно откидываясь назад, — Глупый мальчишка! Что за муки творчества?       — Давайте сначала разберёмся с Вашим здоровьем, Мессир, потом уже с судьбой этой злосчастной книжки, — примиряюще заметил Мастер, роясь в тумбочке: там лежала мазь для больного колена его частого гостя. Он полагал, что и от ожогов это спасёт.       Бережно дуя, Мастер втирал её, касаясь легко, будто крыльями бабочки. Воланд задушенно простонал сквозь зубы.       — А вот не надо было лезть, куда не следовало. Сидите теперь, дуетесь, — не удержался Мастер от того, чтобы легко пожурить.       — Ну прямо гроза, — протянул Воланд, — Мастер, Вы понимаете, что говорите это Дьяволу?       — А что я могу поделать, даже если через тысячи лет Дьявол продолжает дурить?       Долгое время сидели молча. Воланд, на правах больного, острой скулой привалился к мастеровскому плечу и потёрся об него, как большой кот. Он дышал тихо, почти неслышно, наслаждаясь тактильными ощущениями тёплого, сильного тела. Так спокойно ему было редко: в преисподней всё обжигало, но совсем не грело, а касаться тамошних обитателей не хотелось даже тростью. Брови его были нахмурены: руки продолжали саднить, хотя и заживали на глазах. Мастер аккуратно, словно чего-то боясь, положил ладонь ему на бок, забравшись под широкий пиджак. Гладил бережно и неторопливо, будто не понимая, что делает.       — Болит?       — Почти нет. Расскажете, что случилось? — Воланда удивляло спокойствие Мастера. Он мог залезть в мысли писателя, но не хотел: это казалось предательством и недоверием.       — Давайте мы просто посидим. Хотя бы недолго, — Мастер бережно взял узкую ладонь чуть повыше костяшки и подул, — Вы читали Достоевского?       — Разумеется. Вспомнили о Ганечке?       — Ощутил себя Настасьей Филипповой, знаете ли. «Коли вытащишь — вся твоя!» Мне бы пошёл красный, да, Мессир? — Не хохмите, Lieber. Лучше уж молча дуйте.       Мастер осмелел и сильнее прижал к себе тело Воланда. Чужое дыхание казалось медитацией, метрономом, под который бьётся сердце.       — Вы совсем погрустнели, драгоценный. Совсем не fatale Мастер. Так бы и лежал вечность в Ваших объятиях. Жаль, нельзя.       Эти слова будто ранили писателя, он глубоко вздохнул и напряг грудную клетку.       — Вы же уйдете теперь? Роман дописан, Вас больше ничего не держит, — Воланд вдруг усмехнулся, — Я потому и бросил его в печь, что Вы сказали, что будете приходить за новой главой. У меня в жизни три вещи дорогих: роман, Маргарита и Вы. Маргарита любила больше этот роман, чем меня: мы расстались с ней недавно, она наконец вернулась к мужу. Уверен, что её ждёт счастье в жизни: он добрый и хороший человек, а Маргарита наконец развеяла свою скуку. Остаётесь Вы и роман. Вас я никогда не смогу сжечь.       — Но сегодня попытались, — печально улыбнулся Воланд, выпрямляясь, — Неужели Вы думаете, что так просто от меня избавитесь?       Мастер покачал головой и вопросительно посмотрел в разные глаза Дьявола. Привязанность к вечной силе: что может быть смешнее?       — Мне очень жаль, что я заставил Вас так переживать. Прошу: в следующий раз говорите со мной прямо, не надо жертв, — Воланд внимательно посмотрел в голубые, слегка водянистые глаза Мастера, — Конечно, Вы мне дороже романа, но я могу не успеть. Мало ли, что ещё Вы придумаете.       — Так Вы останетесь?       — Я не уйду навсегда, не бойтесь: не забывайте, во всяком случае, что люди смертны и в вечности мы точно будем рядом. Впрочем, до этого ещё очень долго. Давайте лучше выпьем за свободу бедного прокуратора: у меня как нельзя кстати есть вино, — голос его понизился до интимного шёпота, — ровесник Пилата, — тут в его руке оказалась запылённая тёмная бутылка.       За фужерами или стаканами вставать не хотелось: решено было с узкого диванчика не подниматься и пить из горла.       — Так даже лучше! — успокоил Воланд, когда Мастер заметил, что такой напиток даже из хрусталя пить грешно: лучше бы из венецианского стекла, — Это как отправить в письме поцелуй.       Ладони Воланда зажили почти окончательно, о недавнем инциденте напоминала лишь небольшая краснота.       Чуть кисловатое вино, впрочем, пилось легко. В уютной тишине, нарушаемой лишь треском свечей и едва слышным треском цикад. Воланд пришёл к окончательной гармонии: рядом сидел удивительный человек, не отнимающий руки от его тела, запах жжёной бумаги совсем рассеялся, а по телу быстро разливалось приятное тепло — пили они без закусок.       — У Вас есть патефон? — Воланд первым нарушил тишину, выскальзывая из чужих объятий       — Был где-то…— Мастер зевнул и потянулся, разминая затёкшие от долгого сидения мышцы, — Неужели Вам не хватило музыки на балу Лиходеева?       — Но там мы так и не станцевали! — Воланд рассмеялся так заразительно, что и Мастер улыбнулся широко и искренне, — Вы же историк, Вы должны знать, что танго — танец изначально мужской. Давайте попробуем!       — Тогда сегодня в жертву принесутся не только Ваши руки, но и ноги. Я совершенно не умею танцевать, — продолжая счастливо улыбаться, прошептал Мастер, оказавшись совсем близко от губ Воланда.       — Ради танца с Вами я не намерен мелочиться, — едва сдерживая хохот, ответил Воланд.       Мастер отстранился и направился к высокому шкафу. Патефон быстро нашелся, он сдул с него пыль и оглушительно чихнул. Даже пластинка с чем-то, напоминающим танго, на удивление, оказалась рядом. Винил заскрипел и полилась чуть скрипучая, но довольно громкая мелодия.       — Ваша задача — отзеркаливать мои движения. Давайте, попробуйте, это несложно, — Воланд чувствовал себя до безобразия счастливым: наконец в этой небольшой квартирке всё прояснилось и успокоилось. Он мог больше не переживать о слишком дорогом сердцу Мастере, — Я Вам помогу.       Он обхватил талию Мастера и вытянул руку. Мастер послушно повторил, также успешно скопировав широкий шаг. Даже поднять ногу у него вышло.       — А Вы переживали! Но на Ваше серьёзное лицо уморительно смотреть, mein Schatz, расслабьтесь — это же удовольствие.       — Это не серьезность, а нескончаемая дума о ваших прелестных стройных ногах, Мессир, — Мастер рассмеялся, когда Воланд закружил его, — Я слишком ими дорожу.       — А теперь откиньтесь, — Воланд резко опустил руку, тут же подхватывая слегка пошатнувшегося Мастера, — Вполне грациозно.       — Дафна, Вы опять ведёте! — едко заметил писатель.       — У каждого свои недостатки, mein Lieber.       Впрочем, танцевать Воланду расхотелось быстро — захотелось впиться в чужие губы и целовать до горящих лёгких. Мастер наконец почувствовал себя в своей стезе — от него теперь требовались знакомые движения, суть которых он понимал по наитию.       Раздеть профессора труда не составило — руки послушно прошлись по пуговицам, не сорвав ни одной. Воланда он шлёпнул по рукам, когда тот потянулся расстегнуть ремень.       — А теперь веду я. Вам надо расслабиться, Вы сегодня из-за меня понервничали.       Воланд согласно промычал, выгибаясь под сильными руками. Когда зубы коснулись его шеи, слегка прикусывая, то он впился ногтями в спину, оставляя едва заметные следы.       — Тише, родной мой. Выдохните, расслабьтесь. Вам нужно отдохнуть, — вполголоса попросил Мастер, спускаясь пальцами до груди и чуть надавливая на выступившие при судорожном вздохе рёбра. Когда тяжёлая рука провела по ноге, доходя до внутренней стороны бедра, то профессор громко ахнул и окончательно растёкся в чужих объятиях.       — Я слишком Вас люблю, мой Мастер. Вы человек, а я Вас люблю. Вы удивительны, Вы прекрасны, Вы талантливый, Ваши руки… — зачастил Воланд, будто в бреду. Мастер почувствовал, как его самого захлестнула горячая волна желания. Но изнывающий под его руками, наконец отпустивший все тревоги Сатана был важнее.       А Воланд действительно, впервые за многие сотни лет, смог кому-то открыться и, доверяя, открыть болезненную спину с острыми выступающими лопатками.       — Вам не больно, если я до них докоснусь?       — Это старые шрамы, ничего страшного, — задыхаясь, прошептал Дьявол.       Мастер самыми подушечками пальцев невесомо провёл по неровным, бугристым следам на спине. Воланд замер, как увидевшая хищника лань. Писатель понял, что так не делал никто из его многочисленных любовников — не хотели или не было позволено.       — Вы до сих пор красивы, как ангел.       Спустя считанные мгновения Воланд вспомнил ощущение полёта — горячие пальцы и сухие губы, будто касающиеся всего тела сразу, заставляли плавиться от удовольствия, сжимать простыни до треска. Он не стеснялся громких криков, извиваясь и подставляясь под дарящие эйфорию касания.       — Как… Как же Вы были глупы… Думая… Только о романе… — Воланду отчаянно не хватало воздуха, чтобы проговорить фразу целиком.       — Забудьте о нём. Сейчас Вы — главная ценность.       Пик настиг резко: Воланду показалось, что на мгновение он ослеп и оглох. Мастер, глядя на судорожно содрогающийся живот, тоже отпустил себя.       Когда Воланд очнулся от наваждения, то смахнул со щёк что-то, щекочущее скулу.       — Вам плохо, Мессир? Что-то болит? — обеспокоенно приподнялся лёгший возле Мастер. Воланд ответил недоуменным взглядом, — Вы плачете.       — Да?.. — Дьявол неожиданно судорожно рассмеялся, — Это от счастья, mein Schatz. От того, что Вы рядом со мной и больше не пытаетесь натворить глупостей. Сердце Мастера сжалось: кто бы мог подумать, что за долгие годы у Дьявола ни разу не было возможности расслабиться, подумать только о собственном удовольствии? Хотя ожидать отпусков от Ада было бы, по меньшей мере, забавно.       — Вы ошиблись, родной, — вдруг тихо засмеялся Воланд, —Сегодня я был весь Ваш. А Вы меня из огня вытащили. Из Ада, преисподней — называйте, как хочется…       — Вы — мой ангел. Я очень Вас люблю, больше всего на свете. Вы так устаёте, мой дорогой, так устаёте…       Воланд прикрыл глаза и уткнулся Мастеру в затылок, горячим дыханием щекоча волосы: — Но я готов станцевать с Вами танго ещё раз.