Я ненавижу. Я помню. Я люблю

Асока не смотрела на Энакина. Она смотрела на звёзды, бесконечную тьму космоса, на приборную панель. На свои шрамы на костяшках пальцев — одни из многих. Но только не на него. Никогда и ни за что на него. Бывший учитель был раной; глубокой, кровоточащей. И эта рана так и не зажила в сердце юной девушки. — Надеюсь, ты не разучилась держать меч в руках, — произнёс Энакин, не отрывая взгляда от кварцевого стекла. Асока вздрогнула от звука его голоса. Холодного, полного ненависти. Чужого. — Надеюсь, вы надеетесь не слишком сильно, — в тон ему ответила тогрута. — Столько времени ушло на восстановление. Вы когда-нибудь видели свою почку? Я вот свою — да. Ах, да! Вы об этом и так знаете, рыцарь Скайуокер. — Шпилька, — из его уст это звучало хуже, чем ругательство. — Не смей, — коротко сказала Асока. Она мелко дрожала. От страха, от волнения, от боли. Она не была готова вступать в бой, но на кону стояла жизнь Оби-Вана, а потому Асока приказала себе оставаться сильной. Кеноби спас ей жизнь, доставил в безопасное место и дал новый смысл существования, когда прежний рассыпался в прах. Ради него Асока пойдёт на что угодно. Неделю назад его корабль попал в ионную бурю где-то над планетой Алдани. Ситуацию осложняло то, что он был на перехватчике, а не на своём Переговорщике. После того как вся электроника вышла из строя, связь с мастером была утеряна. И кого же Совет отправил тому на помощь? Двух его падаванов — прошлого и нынешнего. Асока старалась уважать решение глав их Ордена, но это выглядело как издёвка. Ладно, Энакин не понёс наказания за то, что он сделал. Асока даже не была уверена, получил ли он выговор. Но то, что из всех джедаев ей дали именно его? «Лучше бы я в одиночестве отправилась за Оби-Ваном», — подумала Асока, пытаясь незаметно сменить положение. Повреждённая спина нещадно болела. — Мы на месте, — проинформировал её Энакин. — Спасибо, капитан, а то сама бы я не догадалась. Сидела бы и терялась в теориях: почему это наш корабль остановился именно тут и стремительно снижается, — ответила Асока, упрямо сложив на груди руки. Энакин усмехнулся. Резко он наклонил штурвал в сторону и тогрута, не ожидавшая этого, впечаталась в стену корабля, безмолвно распахнув глаза. Увечья давали о себе знать при любом удобном случае. Асока вернулась в кресло, пробуя отпустить боль в Силу. Хотелось плакать, но она не позволила ни единой слезинке скатиться по щекам. Нет Эмоций — есть Покой. — Сволочь, — прошипела она, сквозь стиснутые зубы. — Пристёгиваться нужно, падаван Тано. А вдруг враги? — Вдруг? Вы же прямо тут сидите. Это был первый раз за год, когда Асока и Энакин столкнулись лицом к лицу. Сначала тогрута и вовсе не покидала больничного крыла, изломанная с головы до пят. Буквально. Ни один целитель не давал ей шансов, но Асока слишком своенравная, чтобы умереть. Она боролась. Пробовала учиться жить заново. Сидеть. Есть твёрдую пищу. Ходить. Сражаться. Спать и не видеть медленно приближающегося Энакина. Иногда у неё получалось. Кровь подруги на руках была тяжёлой ношей… Как и поступок некогда самого близкого человека. Только завидев его в коридорах Храма, Асока направлялась в противоположную сторону. Рыцарь совершил посадку рядом с обломками корабля, которые едва дымились. Отвратительно пахло жженным металлом и кровью. И совсем немного — озоном. Асоку замутило, но она стойко выпрямилась. — Если Оби-Ван здесь и был, кто-то заботливо выволок его, — сказал Энакин, задумчиво смотря на кровавый след в траве. — Уверена, вы с этим существом быстро подружитесь. Ещё не встретились, а уже столько общего. Может, любимые способы пыток обсудите, — ответила девушка. Она одёргивала себя, повторяла, что месть — не путь джедая, но как же хотелось причинить боль в ответ. Может, не действиями, но словами. Напомнить, расковырять рану. И оставить с ней, как сделал сам Энакин. Не дожидаясь его, Асока пошла вниз по склону, куда указывала алая полоса. Год назад Оби-Ван спас ей жизнь. Кто знает, возможно, если она вернёт долг своему мастеру, она сможет избавиться от призраков прошлого. Она так устала от них… Энакин снова усмехнулся, но ухмылка погасла, когда тогрута отошла чуть дальше и на неё попал солнечный свет. Энакин отчётливо увидел ярко-белый шрам, простилающийся вдоль всей её спины. Рваный, неровный. Оставленный его руками. Асока всегда отдавала предпочтение открытой одежде. Ещё с тех времен, когда он обучал её, Энакин не мог сосчитать всех топов и коротких маек, что у неё имелись. Но сейчас её вещи стали вызывающе-открытыми. Она не хотела прятать ни один из полученных шрамов. Каждый из них кричал: «Я встретилась с этим и я справилась. Я не жертва, я выжившая». — Красиво? — спросила Асока, не оборачиваясь. Она знала, что он смотрит. Все смотрят. Вот уже год, первым делом люди замечают именно шрамы, а уже потом её саму. И то не всегда. Энакин поник. Он не имел права на чувство вины. Но… Это же его Шпилька? Это всё ещё его Шпилька? Сейчас, всё произошедшее на Альдераане, казалось страшным сном. Но день за днем он сталкивался с ужасающей реальностью. С реальностью, в которой не было Падме. Не было Асоки. Не было его учителя. Не было никого и ничего, кроме боли. Тьма светлее того, во что превратилась его жизнь. Он почти помнил. Кровь Падме, её предсмертные хрипы. Ярость, застилающую разум. Это Асока виновата в случившемся, напоминал себе рыцарь. Она должна заплатить. Гораздо более смутно он помнит, как откидывает Силой Бейла, прочих безликих сенаторов. Как запирает двери. Падме, ещё живую на тот момент, и Асоку, которая в ужасе пятится от своего учителя. — Прошу… — молит она, не веря, что Энакин ударит её. Падме смотрит на них, но сделать уже ничего не может. Асока вскидывает в защитном жесте руки. Джедай безжалостно приковывает её к стене, занося над ней клинок. А дальше сплошное месиво из крови, криков и, в конце концов, гневного и испуганного голоса Оби-Вана, который отталкивает его в сторону. Наверное, его вызвал Бейл. Энакин не знает. Последнее, что он видит, прежде чем его сознание настигает тьма — Асока. Её кровь, вывихнутые конечности, куски мяса, свисающие с поломанных костей. Последнее, что он слышит — её стоны боли. Она не плачет и уже не кричит. «Она жива. Асока жива», — всё, о чем может думать Скайуокер. Он не может понять: это мысль облегчения или негодования. Падме любила Асоку. Падме мертва по её вине. Энакин любил Асоку. Энакин её ненавидит. Но, знает Сила, ненавидеть её было куда легче, пока он не увидел Асоку сегодня. Сидя долгими вечерами в своей квартире, он игнорировал тот факт, что ему до ужаса не хватало его падавана. Боевого товарища. Друга. Больше некому было прикрывать его спину. Больше некому было утешить, после тяжёлого сражения. Батальон презирает его, Оби-Ван презирает его. Другие джедаи, с которыми у него и раньше отношения были так себе, презирают его. И Энакин может жить с этим. Он говорит себе это каждый раз. Но мир безнадёжно опустел без Асоки. В её комнате всё ещё лежат её вещи. Так, как она оставила их, отправляясь на Альдераан. Она не забрала ничего. Однажды, на столе в кухне, появилась её падаванская косичка. Это произошло примерно через полгода после того рокового случая. Он вернулся после задания и увидел тонкое плетение из бисера, одиноко сверкающее в лучах закатного солнца. Энакин не думает о прошлом, но падаванская коса его бывшей ученицы лежит в скрытом кармане мантии — у самого сердца. Асока ненавидит его не меньше, чем он её, но метафора разрушенной связи между ними служит рыцарю своеобразным амулетом. Молча он идёт за тогрутой. В какой-то момент, она поскальзывается на мокрой траве и сердце Энакина пропускает удар, когда он видит, что её, собранные заново, ноги не могут удержать равновесие. Он не замечает, как оказывается рядом и ловит её. Одно короткое мгновение, когда он держит её в своих руках. Асока вздрагивает и с силой отталкивает Энакина, падая на холодную землю. Она не смотрит на него. — Не смей ко мне прикасаться, — говорит она так тихо, что рыцарь едва может расслышать её. Спина болит ещё сильнее и Асока кусает губы. Период лечения позади. Некоторые повреждения никогда не заживут полностью, но она должна учиться справляться. Ради Оби-Вана. Иногда Асоке кажется, что для её бедного мастера это было бо́льшим испытанием, нежели для неё. Когда, спустя долгий месяц, она очнулась и увидела осунувшегося от горя Оби-Вана… Это было больно. Тело тоже болело. Энакин садится рядом с ней и Асока отворачивается, пытаясь подняться. Он касается её падаванской косы. Эта — новая, заплетена из нитей оранжевого цвета. 212-й принял её, как родную, хотя она мало чем может помочь. Но Асока старается. Каждый день. Сквозь все мучения, она старается. Асока мотнула головой и нити легко выскользнули из его пальцев. — Оранжевый тебе не идёт, — говорит Энакин. — Твои цвета всегда были синими. — Пока мой мир не окрасился в алый — возможно. Энакин грустно улыбается, но Асока этого не видит. Она с трудом поднимается. Живот сводит спазмом. Тогрута медленно считает до десяти на всех известных ей языках. Нет страданий — есть безмятежность. — И что же ты планируешь делать? — спросил Энакин, уводя разговор от прошлого обратно к их миссии. Первой за год. Энакин не может в это поверить. — Спасти мастера Кеноби, — отвечает Асока. След в траве прерывается и она разочарованно осматривает лощину, куда он завёл их. — Ты не чувствуешь его через вашу связь? — У нас её нет, — Асока не вдаётся в разъяснения. Она слишком травмирована, слишком жаждет контроля, чтобы случившееся больше никогда не повторилось. Слишком, чтобы открыть своё присутствие в Силе кому-то ещё. Но её мастер терпит, позволяя тогруте пережить эту боль. Терпеливый, любящий Оби-Ван. Он не упрекает её, не торопит. Лишь молча поддерживает, и она отвечает ему тем же. Энакин был для него братом. Он любил его. — Где бы не был после крушения Оби-Ван — здесь его нет. Мы спустимся к поселению и поищем его там. Может, его видели, — вдумчиво говорит Энакин. В его словах есть смысл, но Асока с тоской смотрит на многие километры вниз, которые придётся пройти. Энакин подходит ближе. — Хочешь, я понесу тебя на руках? — предлагает он и на мгновение его голос звучит совсем как раньше. Асока фыркает и идёт в выбранном направлении, не удосуживая бывшего учителя ответом. — Как происходит твоё обучение? — спрашивает Энакин, догоняя девушку. — Зачем ты это делаешь? Пытаешься завести разговор и… — Асока запинается. Она не может сформулировать «и» что. — Просто зачем? — Чтобы не сойти с ума от скуки? — это всё, что может предположить Энакин. Коса тогруты издевательски развевается на ветру ярко-оранжевой лентой. — Поищи другое развлечение, — огрызается Асока. Дальше они идут молча. Лощина сменяется равниной, а та в свою очередь — редким лесом, скорее похожим на запущенный парк. Никаких намёков на присутствие разумных существ или хотя бы просто живых. Только трава и деревья на многие метры вокруг. Они одни. Дорога даётся Асоке нелегко. Джедаи идут так долго, как могут. Точнее — как может Тано. Девушка не жалуется, но спустя пару километров она начинает заметно хромать, а её лицо кривится от боли всё чаще. Энакин видит, как сводит слабой судорогой одну из её ног. Видит, как она кладёт на живот руку. По её виску течёт струйка пота и он физически ощущает, как тяжело тогруте. Асока настойчиво продолжает путь. Энакин знает, что не имеет права на чувство вины, но… Она была его Шпилькой. Он должен был о ней заботиться. Энакин злится на Совет из-за того, что её так рано выпнули на поле боя. Да, идёт война, но Асока ведь едва держится! И это из-за него. Энакин запрещал себе об этом думать. Повторял, что она заплатила за свою ошибку справедливую цену. Но уйти от правды, увидев её, не получается. Все шрамы Асоки нанёс ей именно он — её учитель. Не помнить об этом было легче. Но вот она — его Шпилька. Стоит перед ним и кошмар становится явью. Он её ненавидит. Он хочет ей помочь. Очередной раз Асока спотыкается и, не сумев удержаться, падает. Её ладони разодраны до крови от жёстких веток. Она зло бьёт руками по земле, от чего количество ран только растёт. Энакин вздыхает и опускается рядом. Едва ли не силой он усаживает её на ковёр из листьев, прежде постелив на них свою мантию. Асока замирает, становясь похожей на камень. Энакин достаёт из рюкзака походную аптечку. Берёт её ладошки. Вытирает кровь и наносит бакта-мазь. Асока усмехается, но упорно отводит взгляд. — Уже темнеет, — говорит Энакин. — Надо разбить лагерь. — Я не оставлю мастера Кеноби, — качает головой тогрута. — Никто и не предлагает, но ты ничем ему не поможешь, если свернёшь себе шею. — Хотите свернуть мне её первым? — спрашивает Асока. Её голос — слишком уставший для семнадцатилетней девушки — тонет в наступающих сумерках. Энакин не отвечает. Он оставляет тогруту там же, а сам идёт собирать хворост для костра. За технологичным Корусантом всё ещё властвует дикая природа, и в кои-то веки Энакин благодарит умения, полученные в подростковом возрасте: он умеет с ней справляться. Вот только с собой справляться он так и не научился. Возвращается на поляну. Разводит огонь. Оттяжками привязывает между двух деревьев тент из непромокаемого материала. Очищает землю под навесом. Расстилает коврик: плотный и тёплый. Асока в это время сидит, прислонившись спиной ко мшистой коряге. Её кожа бледно-персиковая и узоры едва заметны на ней. Она тяжело дышит. Энакина снова захватывает злость. Что, по мнению Совета, она тут делает? Он не сомневался, что напади на них сепаратисты, Асока будет сражаться. Он лишь сомневается, что она выстоит дольше пяти секунд. — Отдохни, — говорит он. Асока не находит в себе сил спорить. Она поднимается и проходит в подобие палатки, сворачиваясь в дрожащий комок. Энакин поднимает с земли свою мантию, отряхивает и накрывает тогруту. Не удерживается и ласково проводит по лекку. Асока смеётся и его кровь стынет в жилах от этого пустого смеха. — Какой вы заботливый, учитель, — говорит она, выделяя последнее слово. — Я всегда был таким, мой падаван, — не уступает ей Энакин. Тано быстро засыпает. Её лицо расслабляется и судорожно-напряжённые мышцы становятся мягче. Энакин не может заставить себя отойти от неё. Он сидит рядом, охраняя её сон. Напротив потрескивает костёр, озаряя ночь золотыми искрами, в лесу стрекочут цикады, а тёмное небо украшено звёздами. Где-то в вышине шумят кроны деревьев, передавая с лёгким ветром свою песню. Но тут тишину Алдани разрезает крик. Отчаянный, полный боли. Едва ли способный принадлежать человеку. — Прошу… — повторяет раз за разом Асока, пока пытается сделать вздох. Она кричит так громко и так неистово… Энакину больно. Словно очнувшись от транса, он приподнимает девушку и прижимает её к себе, укачивая в своих объятиях. Она перестаёт кричать, переходя на неразборчивый шёпот, и утыкается носом в его шею, все ещё пребывая во власти кошмара. Энакин гладит её по спине, по рукам, по лекку. Он словно желает стереть с неё следы своих более ранних прикосновений. — Прошу… Учитель… — приглушённо просит она. В её голосе — сплошная мольба и надежда. — Я не буду, не буду… — говорит ей Энакин, пытаясь успокоить. — Я люблю тебя. Ты в безопасности. Я люблю тебя. Клянусь: я люблю. Он прислоняется щекой к монтралам и не замечает, как из его глаз текут слёзы. Память услужливо рисует дюны Татуина. Жаркое солнце, песчаный лагерь и его мать, умирающая в кольце его рук. Тускены виновны в её мучениях. Они должны были заплатить. Но даже с ними он обошёлся милосерднее, чем с его дорогой и хрупкой Шпилькой. Они погибли быстро. Всё, что он сдерживал месяцами со дня трагедии, вырывается наружу. — Я виноват, — произносит Энакин. Но все слова мира не способны изменить прошлого. Его признание ничего не меняет. Горячая от страха и боли Асока всё ещё мечется в путах сна. Ее шрамы никуда не исчезают. Как и её ненависть. Асока не просыпается, но, кажется, оковы кошмара спадают. Девушка судорожно выдыхает и погружается в спокойный сон, сжимая в ладошке тунику рыцаря. На утро он не упоминает о случившемся. Молча он протягивает тогруте питательный батончик и чай, который заварил из того, что нашёл в лесу. Асока принимает скромный завтрак. Она не смотрит на Энакина. Не говорит с ним. Они сворачивают лагерь и продолжают свои поиски.