Маленькая смерть

— Что скажете про него? — Сандэй капризно указывает на одиноко сидящего за барной стойкой мужчину — катает темную жидкость по ребристым граням стакана и кивает сам себе, будто соглашается с одному ему известным аргументом во внутреннем споре; в ожидании ответа поглядывает через плечо на Галлагера — тот стоит позади, заложив руки за спину, но один вскользь брошенный взгляд Сандэя заставляет подойти ближе и чуть склонится к нему. — Ему приглянулись акции Вашей компании. Если бы чуть больше половины принадлежало ему, то он был бы только рад. — Сандэй хмыкает — еще бы — и размеренными шагами движется вдоль перил балкона: чувствует спиной, как Галлагер следует за ним шаг за шагом и почти накрывает своей тенью — от его присутствия рядом не исходит безопасности, но Сандэй привык к этому. Делает глоток шампанского — легко жмурится от приятно шипящих на языке пузырьков, — и указывает пустым бокалом на возрастного мужчину, отчаянно пытающегося зажать молодую девушку в углу: — Про него? — Он бы просто хотел оказаться на Вашем месте, господин Сандэй. — Галлагер равняется с ним: их плечи едва касаются, и Сандэй тянется к подносу мимо проходящего официанта, чтобы поменять пустой бокал на наполненный — на деле, делает шажок, чтобы придвинуться ближе к Галлагеру; Сандэй же знает, что тот падок на его легко считываемые намеки: легкое касание есть желание касания большего — Галлагер понимает, забирается пальцами под свободный пиджак и ведет пальцами по его пояснице, а складки легкой рубашки щекочут кожу под их настойчивостью — короткого касания отчаянно не хватает и хочется большего. Сандэй грозно смотрит на Галлагера — вовсе не подозревает, что из-за разницы в росте всякая грозность уступает разве что капризному лепету юного господина, — но не решается ничего сказать: он впервые замечает насыщенный коньячный оттенок его глаз — здесь, на веранде самого высокого небоскреба Пенаконии, в бесконечном разрезе закатного солнца, их цвет играюче переливается от коричневого с золотым отливом до оранжевого, словно и правда вмещающего в себя последние лучи перед маленькой смертью на ночь. Сандэй пьяно улыбается — Галлагер хмыкает и мягко щурится, и это взаправду похоже закат. Сандэй жмется чуть ближе — какая разница, если время для бесконечных в своей бессмысленности разговоров о бизнесе давно прошло, и теперь все увлечены своими делами, — и делает глоток, после — тихо посмеивается: чем больше Галлагер хочет казаться верным псом и оберегающим от всех потенциальных опасностей телохранителем, тем меньше Сандэй верит ему — давно же раскусил его и разузнал о его работе на кого-то другого, чье лицо только предстоит узнать; пусть даже так — все равно оба аккуратными и выверенными шагами движутся к точке невозврата, — но Сандэй не может отказать себе в чувстве лести: то ли от хорошо взрощенного в себе притворства, то ли от искренней падкости на тонкие черты Сандэя, его легкую и до странного привлекательную капризность, гармонично сочетающуюся с хваткостью и решительностью — то ли в совокупности всего, Галлагер ловит каждый намек и ведется на каждую манипуляцию; Сандэю не стыдно — должно ли быть, если сам прекрасно знает и чувствует, что каждый жест Галлагера — такая же игра, как и его, попросту водящая за нос с целью усыпить бдительность и утопить в иллюзии взаимного желания, чтобы позже царапнуть острым когтем на тонкой коже загривка? Галагер до ужасной убедительности верный пёс, но то лишь потому, что удобно: вот как сейчас, когда его пальцы поглаживают поясницу, иногда соскальзывая под ремень — мимолетным, тут же исчезающим касанием, находят левую ложбинку, чтобы едва соскользнуть в нее и вернуться обратно так, словно и не было никакого движения на грани дозволенного. — Даже так? — Сандэй зажимает кончик галстука Галлагера меж пальцев… — Что ж, я не планирую никому уступать его. — …и стискивает его в кулаке, притягивает Галлагера к себе — теперь их лица друг напротив друга, и Сандэй улавливает сладковатый аромат ликера и тонкий мускусный запах. — Как насчет убежать отсюда? По лестнице на перегонки? Так, по-бунтарски? Сандэй не дожидается его ответа: тянет за галстук — мол, пойдемте скорее, — и широкими шагами идет в сторону пожарной лестницы — виляет между бизнесменами и гостями, успевает ловко прошмыгнуть мимо несущегося с полным подносом пестрых коктейлей официанта и парочки партнеров, искавших разговора с ним целый вечер — Галлагер поспевает за ним и проскальзывает на лестницу, плотно прикрывая дверь за собой. Они спускаются вниз: порой Сандэя заносит на пролетах, отчего тот крепко цепляется за перила, но продолжает резво щелкать каблуками по ступенькам — стук за стуком эхом разносится в пустоте пролетов, сплетаясь со звуком тяжелых шагов Галлагера; время будто замедляется, вместо него — искусственный отсчет этажей, нарисованный красными цифрами: где-то на середине — номер даже не запоминается, — Сандэй измученно вздыхает, и Галлагер не может упустить повода для издевки: — Уже жалеете, господин Сандэй? А как же бунтарский дух? — Сандэй лишь бросает надменный взгляд из-за плеча — отчего-то легко верится, что он мог бы передразнить или даже показать язык, потому что смешки Галлагера всегда вызывают в нем странную жажду паясничать; он спускается дальше и больше показательно не вздыхает. Где-то на пролете двадцатых этажей Сандэй останавливается и излишне грозно — без причины — осматривает Галлагера — тот поднимает руки, мол «я ничего не собираюсь говорить». Вместо этого говорит Сандэй: — Спасибо за информацию. — Старается произнести слова на выдохе, будто бы и правда вкладывает в них искреннюю благодарность; пытается изобразить ее на лице — мягко, скорее устало, улыбается, смотрит на Галлагера из-под легкого прищура. У него получается — тот выглядит непривычно растерянным, — и это заставляет Сандэя рассмеяться: его юношеский — искренний — смех эхом раскатывается в мертвой тишине пролетов — похоже на лопнувший мыльный пузырь, разлетевшийся после своей маленькой смерти на маленькие влажные частички. На пролете тринадцатого — Сандэй точно помнит, — Галлагер останавливает его касанием ладони: обхватывает его тонкое запястье, после — переплетает их пальцы, и Сандэй теряет опору в виде поручня — чувствует себя удивительно беззащитным. Галлагер подходит ближе: два тихих шага украдкой, и его широкая грудь жмется к тонкой спине Сандэя — тот чувствует ее спокойные вздымания и непроизвольно дышит в такт им. Обволакивающее когтистыми лапами тепло его тела, украденное и больше не принадлежащее Сандэю дыхание, оставляющие ожоги на белесой коже следы его пальцев и дрожь собственного тела, волнами спускающаяся вниз то ли от взорвавшегося пузырьками шампанского возбуждения, то ли от ощущения собственной наготы — он позорно пойман, и нет смысла пытаться убежать от Галлагера. Чувствует, как чужие пальцы аккуратно перекидывают пряди волос с одного плеча на другое, затем — как мимолетный след на тонкой коже загривка — миг, и он испаряется, — обжигает прикосновением губ: от теплого дыхания бегут мурашки, и становится так неожиданно холодно, что Сандэй ежится плечами. Губы Галлагера растягиваются в улыбке — чувствуется по рваному дыханию и еще одному поцелую. Сандэй стискивает челюсть и крепко жмурится: хочется накричать на него за несоблюдение субординации — да разве сможет ли он выговорить это слово под настойчивостью его прикосновений, которые ощущаются так шиворот-навыворот, так бесконечно правильными и до ужаса приятными, но вместе с тем такими грязными, — хочется оттолкнуть его и вернуть себе хотя бы дыхание — настоящее предательство от тела, которое отдалось такту движений Галлагера, — хочется приказать прекратить, но разве тот остановится — слишком своевольный, слишком вне рамок преданности, слишком хорошо изучивший потаенное желание Сандэя о потере контроля, чтобы со всей наглостью воспользоваться им. Галлагер прикусывает кожу загривка, целует выпирающую косточку, скользит по изгибу шеи и вниз по плечу. Сандэй делает глубокий вдох ртом — в этих жестах нет ничего романтического; наоборот, безмолвная угроза — осторожнее, я подобрался слишком близко и имею волю, чтобы сделать так. Галлагер утыкается носом в изгиб шеи, и Сандэй чувствует его бродящий взгляд по его зажмуренному лицу. Тот хмыкает: наверняка, его веселит растекшийся по лицу и груди Сандэя румянец, заметный даже в противно белом свете едва мигающих ламп. Такой же свет словно бы режет глаза, когда Сандэй переходит по ссылке и видит на главной странице желтушного портала их с Галлагером фото. Они и не особо сдерживались, но теперь — на загривке снова отчего-то ощущается фантомное прикосновение шершавых губ, — не по себе: то ли от того, что фото с закрытой вечеринки просочилось и мимолетно расползлось по сети, то ли от того, что их поймали в момент уязвимости — явно не Галлагера, потому что камере не под силу поймать его едва заметную заинтересованность в глазах, но зато легко — пьяную полуулыбку Сандэя и его мягкий пьяный взгляд на губах Галлагера, хватку на галстуке и капризную нужду в теле напротив. Сандэй стискивает телефон в руке и не решается листать дальше — вовсе не до чтения: фото с той же самой вечеринки, фото из офиса — кто-то успел поймать момент их тесного общения, — фото из ресторана — тогда выдалась тяжелая неделя, и они решили вместе поужинать, и за этим не было ни одной мысли о романтике, как за всем, что им приписывают теперь; фото из автомобиля — Галлагер возит Сандэя от его апартаментов до офиса, потом обратно, сопровождает на встречах и мероприятиях, конечно, они ездят вместе, и вряд ли бы журналистам удалось поймать момент, когда Сандэй вскользь касался запястья Галлагера, пока тот сжимал рычаг коробки передач; отрывки фраз и рваные слова меж фото смешиваются в кучу — невозможно выцепить одно, они настойчиво лезут на картинки и почти что водят хоровод по квадратным границам — «юный Сандэй», «его телохранитель», «спят ли?..», «обреченные отношения или бизнес-скандал?..». Сандэй злится, мельком смотрит на спокойно ведущего машину Галлагера: тот сосредоточен на дороге и не замечает озлобленного косого взгляда — притворяется, Сандэй знает. Как и то, что эта статья — чрезмерно глупая и совершенно безумная в своем предположении о каких-либо романтических отношениях между ними, — пропитана следами рук Галлагера: правильно пойманные ракурсы, выверенные места и заснятые события — кто лучше него знает о каждом шаге Сандэя; лишь тот, кто подобрался слишком близко — настолько, что легко предугадывать дурные намерения и идти нога в ногу в попытках поймать их в чужих глазах, претерпеть их на своей коже и дальше оттаптывать друг другу ноги, чтобы не уступить в этой игре на двоих. Сандэй понимает: Галлагер хочет сбить его с толку — его наглость плещется через край, раз считает свое влияние на Сандэя таким большим, — но то бессмысленно, потому что оба знают и оба чувствуют напряжение — неприятное и зудящее, заставляющее желать большего лишь от одного присутствия рядом. Галлагер с отличием отыгрывает притворство, но Сандэй лишь улыбается на это — очевидно, он есть его слабое место в любом предполагаемом действии дальше — что ж, это приятно. — Разберитесь с этим. — Хочется съязвить и добавить: «Вам же не составит труда найти тех, кого Вы сами и подкупили, не так ли?» — но душит желание на корню; отворачивается и с легкой ухмылкой на губах наблюдает за ярким солнцем, то и дело промелькивающим меж небоскребов. Галлагер лишь смешливо хмыкает. И Галлагер разбирается. Сандэй улавливает взглядом всплывшее окошко с сообщением — «Я тут. Открывайте», — и, отложив мобильный на кухонную стойку, бредет к входной двери: мягкие тапочки сглаживают нервозность его шагов, пальцы тянутся к без того туго затянутому поясу легкого халата — дергают за кончик, и узелок ослабляется, — поднимаются по тонкой вышивке вверх, по вороту и оттягивают его — кажется, что слишком прилегает к шее и неприятно сдавливает. Сандэй ненавидит волноваться: то ли потому, что гул быстро бьющегося сердца, ощущаемом на кончиках пальцев, то ли из-за сдавленности в груди, которую приходится лишь терпеть и терпеть, пока не удастся утихомирить беспокойные мысли в голове. Делает глубокий вдох и открывает дверь: на пороге — потрепанный Галлагер; стоит, оперевшись на дверной косяк, чешет пальцем разбитую губу — ссадина кровоточит, и от его неаккуратных — а Галлагер никода не аккуратен по отношению к себе, и это почему-то воспринимается абсолютно естественно, — движений по щетине расползся алый след. Галлагер заходит в квартиру, захлопывая за собой дверь, и произносит — скорее, отчитывается: — Поговорил с теми журналистами. Сандэй подходит ближе: носки его мягких тапочек соприкасаются с мысками грубой обуви Галлагера; хочется провести ладонями по его плечам, хочется ощупать кончиками пальцев его грудь, почувствовать спокойный пульс на его вечно обмотанных бинтами запястьях, но пока позволяет себе короткий вопрос: — Успешно? — Как видите. — Сандэй кивает: пытается не улыбаться, но на уголке губ мазком расплывается ухмылка. Сандэй кладет ладони на его плечи и, встав на мысочки, целует в уголок губ — туда, где кровоточит и саднит сильнее всего; чувствует, как кровь отпечатывается на его коже, и на языке остается пара капель; кажется, что каждый уголок прихожей пропах этим неприятным въедливым запахом железа. Галлагер не шевелится — не отталкивает господина Сандэя, но и не поддается поцелую; Сандэй сам отстраняется и строго смотрит в уставшие глаза Галлагера — явно ждет объяснений. — Господин Сандэй. — Галлагер осаждает его спокойным тоном, но пальцы коротко касаются его локтя — словно пытаются удержать на месте. Тот горделиво отворачивается и уходит в ванную, после — находит Галлагера, сидящим за кухонной стойкой. Он забирает пухлый набор из рук Сандэя, ненарочно касаясь пальцами его ладони — Сандэй не обращает внимания — будто пытается показать, что такая мелочь как короткое касание и вовсе не стоит его реакции, — и садится напротив, смотрит на мелькающие ночные огни через панорамное окно и аккуратно прислушивается к тихому шипению Галлагера. — Даже не спросите, чем закончился разговор? — Галлагер откладывает впитавшую кровь с губ ватку и тянется за новой — наверняка, чтобы оттереть оставшиеся следы на щеках. — Нет смысла. Если у Вас разбита губа, то даже думать не буду о том, что стало с бедными ребятами. — Сандэй нервно поправляет пояс халата; чувствует на себе сосредоточенный взгляд, и легче не становится. — Бедными, — Галлагер усмехается, — …еще чего. Сандэй успевает поймать его кривую улыбку: когда Галлагер улыбается, то левый уголок его губы дергается, оттого изгиб кажется неправильным, и излишне резким, будто улыбается не от доставляющей какое-то странное удовольствие гордости Сандэя, а от мысли, что вскоре снова придется кому-то навалять бока; свежая ссадина заставляет его улыбку выглядеть более устрашающей, но Сандэю — чего лукавить, — нравится: со всеми давно зажившими ранами и шрамами, с его наигранно преданным до умиления взглядом, но вместе с тем редкими тоскливыми взглядами и нежными, совершенно не подходящими ему, жестами; с язвительностью и слепой уверенностью, что Сандэй искренне покорен им, потому и позволяет себе словесно кусать его и раз за разом спокойно продавать конкурентам — все это делает Галлагера похожим на старого вредного пса, живущего на последнем издыхании, но все равно дающего себе волю кусать и рвать хозяйские тапочки — словно и не проскакивает мысли о том, что от такой псины легко избавиться парой патронов. Несмотря на это, дает Сандэю себе приласкать: все же, рука первого хозяина запоминается на всю жизнь — она куда желаннее и милее, к ней взрощена слабость, и по сравнению с ней все остальные — чужие. Поэтому Сандэй выдает спокойное… — Может, я недостаточно хорош? — и подкладывает ладонь под щеку: играюче постукивает пальцами по виску и любуется Галлагером из-под мягкого прищура. Тот, рассматривая разбитые костяшки, отвечает: — Как раз-таки слишком хороши. — И звучит это так обыденно и просто, словно Галлагер произносит подобное ежедневно: если бы оно так и было, то Сандэй давно перестал бы использовать гордость для привлечения его внимания — давно обнаружил, что Галлагер падок на его капризы и изящные жесты рук. Сандэй недовольно хмыкает и придвигается ближе — почти ложится грудью на стойку, отчего сползший ворот халата приоткрывает белую грудь. — Раз так, то что же мне сделать, чтобы мой телохранитель обращал на меня больше внимания? — Сандэй улыбается, съедаемый волнением. — Не как на объект, но как на мужчину. Галлагер смотрит в ответ застывшим взглядом — Сандэй замечает оставшиеся на его щетине пятна крови: — Я уже. — Да? Галлагер поднимается — Сандэй встает следом: — Поэтому надеюсь на свою выдержку и совесть. — Наверное, Галлагер собирается уйти в свою холостяцкую берлогу с забитым до отвала пивом маленьким холодильником, неудобной кроватью и вечным мраком — его привычная среда обитания, и куда ему до возвышенного и утонченного Сандэя, его дорогого вина в бокале с тонкой ножкой, его панорамных окон на высоком этаже и аристократической белизной, соперничающей с блеском крупного жемчуга на его шее. Сандэй цепляется за его запястья: — Галлагер… На его лице — абсолютное спокойствие: — Неужели, господин Сандэй, Вам так нужен старый потрепанный пес? — Вот какого Вы мнения о себе. — Сандэй смеется и придвигается ближе, — что ж, да. Вы наконец-таки спросили, чего хочу я. Сандэй обхватывает пальцами подбородок Галлагера и тянет на себя, но тот улыбается, жмуря глаза: — Я грязный. Сандэй цокает: сам тянется к его лицу своим, вставая на мысочки, и целует — не в уголок, а губы к губам; прижимается теснее к груди Галлагера, обхватывает его щеки ладонями и не может сдержать улыбки от щекотки — пусть следы от щетины останутся чешущимися покраснениями на коже, но сейчас легкий дискомфорт напоминает, что Сандэй все идет по задуманному им плану. Цель — Галлагер, и тот с энтузиазмом отвечает на поцелуй и держит его молодое тело в своих руках — проводит ладонью по изгибу поясницы и медленным касанием поднимается вверх по спине, чтобы пальцы наконец нашли тонкую кожу загривка. Галлагер прижимается губами к изгибу шеи — к ложбинке над ключицей, в которой нашла свое место одна из крупных жемчужин: сдвигает ее кончиком носа и целует ключицу; слышит учащенное дыхание Сандэя — тот, потерянный от простой ласки, тихо выдыхает на ухо, руками цепляется за его широкие плечи, словно желая слиться в одно целое. Сандэй тянет их в сторону спальни: делает два шага назад, Галлагер — повторяет за ним, в такт им оставляет два поцелуя на оголившемся плече; Сандэй останавливается и снова целует его в губы — привкус железа на губах становится привычным, отчего-то роднится с Галлагером, и Сандэй не может отрицать, что ему не нравится это; повторяют еще шаги друг за другом, и Галлагер, беря Сандэя за ладонь, помогает ему сесть на край кровати: полы халата разъезжаются сами собой, легкая ткань очерчивает изгибы его стройных ног. Галлагера тянет к ним: он садится перед Сандэем и отодвигает ткань в сторону: пальцы скользят по аккуратным полукружьям коленей, стекают вниз к изящным лодыжкам — оставляет на их косточке поцелуй; сталкивается взглядом с Сандэем — тот затаенно наблюдает за ним и тянется ладонью к его лицу, смахивает челку и гладит по щеке: — Нравится? Галлагер не отвечает, а Сандэй — в этот раз — не требует ответа — знает же, что да: вместо этого развязывает халат, и ткань окончательно стекает с его тела. Тот снова оставляет поцелуй на выступающей косточке, затем — плывет вверх, оставляя след своих губ на коже, целует колено и не забывает приласкать давно въевшийся в тело крошечный шрамик, оставшийся еще с детства. Сандэй затаенно наблюдает, стараясь ровно дышать — не хочется показывать, что внутри грудной клетки распирает уже от таких простых касаний, — и просто голодно запоминать каждую деталь такого Галлагера, склонившегося перед ним и обожающего каждый кусочек тела: его растрепанные волосы, щекочущие ноги Сандэя, его нервно подрагивающие ресницы от каждого поцелуя — Сандэй хмыкает, потому что вот оно что, Галлагер тоже съедаем волнением, — его мятую рубашку и неряшливо висящий на шее галстук; но это мелочи — так, лишний раз смутиться и закусить губу с непривычки от чувствительности и редкой нежности Галлагера. Тот небрежно закидывает ноги Сандэя к себе на плечи — громкое «Эй!» сменяется полустоном от того, как Галлагер прижимается носом к коже внутренней части бедра и коротко дышит — Сандэю бы рассмеяться от легкой щекотки, но совершенно не хочется, потому что сам чувствует, как к члену приливает кровь. Один короткий поцелуй, второй — уже чуть выше, третий — долгий и тягучий, словно бы Галлагер просто хочет пометить его тут — голова идет кругом, Сандэй цепляется за одеяло и задерживает дыхание, поджимая пальцы на ногах. Все же срывается на стон, когда замечает тесный бугор в штанах Галлагера — и вот это — первый любовник, у которого встал член лишь от поцелуев к его коже, — жутко тешит самолюбие. Ладони Галлагера поднимаются вверх по изгибу его ног: оглаживают стройные бедра и цепляются за бока, подтягивают Сандэя ближе к краю кровати — лодыжки, до этого свободно болтающиеся на плечах Галлагера, скрещиваются сами собой, словно так и надо, и Галлагер коротко прижимается лицом к бедру, колет его щетиной — Сандэю отчего-то страшно представлять красные полукруглые пятна раздражения на тонкой коже. Но он перестает — попросту теряет возможность, — думать о чем-либо, когда Галлагер стискивает его ягодицы в своих ладонях и, спускаясь ниже, обхватывает губами его член — Сандэй вскрикивает и непроизвольно хватается за прядь волос Галлагера, и ее жесткие, немного колющееся, кончики слегка приводят в чувства. Сжимает губы, кусает щеки изнутри — на языке снова железный привкус крови, — но тело содрогается, пуская волну жара — то вниз, отчего каждое движение умелого языка Галлагера кажется последним — тем самым, которое уничтожит последнюю выдержку, — то вверх, выбивая весь воздух от быстро вздымающейся груди и заставляя жалко хватать его ртом. Галлагер широко мажет языком по уздечке, проходится по всей длине, — Сандэй срывается на громкий стон, — и его нос утыкается в жесткие волосы на лобке — Сандэй тянет Галлагера за пряди. Тот стонет в унисон от намеренной грубости, и эта приятная вибрация — а может, приятная узость его горла, — раздразнивает еще сильнее. — Я… сейчас… — Галлагер выпускает его член изо рта, и Сандэй позорно скулит — пытается грозно смотреть сверху вниз, но спальная такая неожиданно замыленная, и Галлагер такой неузнаваемый из-за своего искреннего желания принести удовольствие. Сандэй несильно ударяет его пяткой по широкой лопатке и шипит — кажется, что все еще жалостливо скулит потерянным котенком, — почему? Галлагер посмеивается и стирает каплю спермы с уголка рта: — Мне просто нравится то, как Вы лишаетесь контроля над самим собой. — Пробегается голодным взглядом по обнаженному раскрасневшемуся телу Сандэя: грудь того быстро вздымается, и в приглушенном свете спальни кажется, что жемчуг, все также мирно оплетающий его тонкую шею — Сандэй готов поспорить, что Галлагер мечтает оплести ее так своими пальцами и сжать до первого вырвавшегося хрипа, — жемчуг поблескивает переливами, но Галлагеру он совершенно не интересен — тянется пальцами к подтянутому животу и мягким касанием ведет вниз, медленно и дразняще, отчего Сандэй вновь путается в ощущениях. — Очень красиво. — Я бы помолчал на Вашем месте. — Сандэй ловко изворачивается и вот, стоит на коленях у края кровати: хватает кончик галстука Галлагера и заставляет его подняться — стоя, тот выше, но у Сандэя преимущество в виде намотанной на кулак шершавой ткани. — Почему же? — Галлагер криво ухмыляется — Сандэй нервно расстегивает его жилетку, затем — пытается зацепить пальцами крохотные пуговицы рубашки, хотя очень хочется дернуть ткань как следует и попросту выкинуть ее куда подальше — та лишь преграда между губ Сандэя и телом Галлагера. Шипит — «Помогите», — и тот окончательно расстегивает ее, сбрасывая на пол. — Потому что Вам хватило смелости сливать меня конкурентам… — Сандэй цепляется за бляшку ремня и дергает ее на себя — Галлагер, качнувшись, подходит ближе; вскользь пробегает ладонью по давно вставшему члену Галлагера — тот запрокидывает голову и низко стонет, отчего Сандэй посмеивается, но раздраженно продолжает, — …и платить журналистам за позорные статьи, но не хватило смелости с самого начала трахнуть меня, да, господин Галлагер? Сандэй выдергивает ремень из шлевок и бросает вслед рубашке, расстегивает пуговицу и ширинку, нетерпеливо хлопает Галлагера по бокам — мол, снимайте быстрее: тот зачем-то склоняется и мягко целует Сандэя — так, напомнить, что торопиться некуда, и он тут, в богатой спальне его апартаментов, и он никуда не денется. Сандэй опешивает, и стоит Галлагеру отстраниться, как в ту же секунду одолевает невнятная и дымчатая тоска по легкому привкусу крови на его губах; фантомно улавливает привкус сладкого ликера, но то лишь кажется — может, в тот самый вечер убедил себя, что губы Галлагера и правда ликерные, и теперь сойдет с ума, если это окажется его дурацкой фантазией. Едва Галлагер успевает стянуть брюки, за ним — нижнее белье, как Сандэй притягивает его ближе к себе — забрасывает руки на плечи, ладонью на затылке заставляет его лицо приблизиться к своему. Галлагеру приходится сделать шаг — теперь их обнаженные тела плотно прижаты друг к другу, и так опьяняюще чувствовать чужое возбуждение, что оба одновременно тянутся за поцелуем, глубоким и неспешным — на короткий миг одурманивает мысль, что они и правда пара, но она — абсолютное сумасшествие для обоих. Ладони Галлагера скользят вниз по телу: сдавливают бока и поглаживают ягодицы — очевидно, его любимая часть тела Сандэя, — проскальзывает пальцами меж них; отрывается от губ Сандэя с восхищенным вздохом — тот не сдерживается и коротко целует его вновь, после прикусывая ямку на подбородке. — Вы уже… — Галлагер целует тонкую линию челюсти — пальцами проникает в горячее нутро, и Сандэй жмурится. Раздраженно шепчет: — Мистер Галлагер опять просчитался. Сандэй тянет Галлагера на постель — толкает на подушки, заставляя лечь, а сам забирается на его бедра и елозит, задевая его член; Галлагер стонет и хватается ладонями за тонкую талию — хочется двинуться ближе к нему, лечь на его грудь и ловить ее частые вздымания, хочется изнемогать от жара его дыхания на своей шее и не сдерживать себя в стыдливой просьбе целовать больше, глубже и больнее — так, чтобы на утро было стыдно за сиюминутные слабости. Сандэй прикусывает губу и, приподнимаясь, медленно, с неожиданно взявшейся терпеливостью, насаживается на его член — оба перестали дышать; Галлагер легкими касаниями пальцев поглаживает щеку — будто готов ловить слезинки от возможной боли, — проводит по трясущимся губам и ловит слетающие с них судорожные вздохи, заправляет выбившиеся пряди за ухо — бессмысленно, но в этом маленьком жесте чувствуется что-то большее, и это мимолетное нечто хочется как можно скорее забыть. Сандэй окончательно теряет контроль: сдается под напором грубых сильных толчков, проезжающихся внутри так, как надо — так, как давно хотелось, — и рук, одновременно с этим держащих его обмякающее, почти безвольное, тело по-странному бережно, будто бы за их близостью и правда стоят чувства, а не обоюдное желание подобраться как можно ближе, сделать больнее и ткнуть в чужие слабости: неожиданная слабость Галлагера — Сандэй, и тот громко рассмеялся, поймав эту странно волнующую догадку за хвост и надежно спрятав за пазухой, чтобы в нужный момент использовать ее — себя самого, — чтобы показать: «Я всегда был ближе, я всегда знал о твоих секретах»; еще большая неожиданность Сандэя — Галлагер, по началу вызывающий лишь раздражение на коже своей зубастостью и язвительностью, после — внезапно проникнувший под кожу преданностью и почтительностью к его вечным капризам, сейчас же — вызывающий искреннее желание придушить подушкой за то, что своим предательством разрушил то, во что Сандэй уже успел искренне поверить и поместить в отдельном, огороженным высоким забором, кусочке сердца; может, его и правда стоит придушить — пусть журналисты добровольно напишут статью про мертвого телохранителя в постели юного бизнес-дарования. Очередной толчок — громкий стон на грани срыва голоса, — и его колени разъезжают по мягким простыням: Галлагер ловит его, мигом садится и притягивает ближе в свои объятия — Сандэй сцепляет руки в замочек за его плечами, а голова Галлагера помещается в изгибе его плеча — тот утыкается носом в жемчуг и низко стонет, прерываемый короткими поцелуями вперемешку с глупыми бормотаниями. Галлагер крепко обнимает его — сейчас они похожи на кокон, — и замедляет темп — то лишь хуже, и Сандэй чувствует накатывающий волнами оргазм: толчок — уставший стон и судорожные поглаживания крепких лопаток, еще один — жар внизу становится невыносимым, и он едва трется о живот Галлагера, третий толчок — Сандэй перестает видеть. Перед глазами — ослепляющая вспышка, в теле — невероятное облегчение, легкий мандраж и прохладные мурашки, бегущие по рукам. Сандэй вздыхает от облегчения, но тут же жмурится: внутри — приятное чувство наполненность; ему бы злится на самовольную выходку Галлагера, но вместо этого он тянется к нему за ленивым поцелуем. Тот роняет их на подушки, и Сандэй наконец-то устраивается у него на груди — слышит, как бешено бьется его сердце в такт его собственному, и едва-едва впадает в сон из-за его пальцев, перебирающих растрепанные волосы. Сандэй прикрывает глаза: в миг, когда граница между сном и реальностью почти стирается, как будто бы издалека слышится писк и шорох от прокручивания колесика зажигалки. Сандэй будто бы слышит его снова и просыпается — глубокая ночь, он все также лежит на Галлагере, и тот приобнимает его за талию. Он аккуратно высвобождается и поднимает его мятую, сохранившую мускусный аромат, рубашку; надевает ее и шлепает босиком на кухню — жутко хочется пить. Держится за край стойки и пьет глоток за глотком: мечтает о том, чтобы вернуться в постель и лечь под бок Галлагера — да, с утра будет неловко, но это проблемы будущего. К нему прижимаются сзади — полудрему сдувает, и тело сразу же напрягается от неожиданности: Галлагер ловит Сандэя в капкан своих рук — расставил их по бокам от него, — и выглядывает из-за плеча, внимательно всматриваясь в расслабленное сонливое лицо. Внезапно спрашивает: — Ты уже обо всем догадался? Давно? — Сандэй хмыкает и делает еще один глоток. Отвечает со вселенским спокойствием: — Давно. Год назад. — И ты все равно решил… — В голосе Галлагера — смятение: Сандэй бы, наверное, улыбнулся, находись бы он в одиночестве — бедный, он так еще и не понял. — Да. — Отвечает также спокойно — теперь Галлагер не страшен ему, также как и отсутствие чувства безопасности рядом с ним. Отчего-то легче дышится. — Имей смелость признаться, что ты хотел этого не меньше моего. Галлагер ничего не говорит — довольно красноречиво, — и скользит пальцами по столешнице, накрывая ими ладонь Сандэя — вместо ответа. — Вот как. — Сандэй делает последний глоток и поворачивается к нему лицом — замечает уставший взгляд, и в темноте кажется, что его коньячный карий похож на бездонно черный. Сандэй сдувает его взлохмаченную челку, упавшую на лоб: выходит совсем по-ребячески, но ему все равно — он радуется маленькому триумфу. Галлагер стискивает его пальцы своими, и Сандэй произносит как последнюю истину, — мы оба — маленькие смерти друг для друга, и тебе придется смириться с этим.