Алое молоко

— Привет. Снова.       Горячий язык прошелся по тонкому хрящу уха. Дрожь. Окостеневшее тело обмякло в руках Френсиса, не пытаясь, даже не имея сил сопротивляться. — Спасибо, что пропустила. Напугает тебя это или нет, но я сейчас достаточно сыт, чтобы не убивать тебя сразу. Мне чужда благодарность, но обычный человек бы почувствовал именно это, правда? — липкая от крови рука легко прошлась по телу консьержа от шеи до низа живота. И противно, и страшно. Мужская ладонь медленно гладило место, где располагается матка. — Пока утолял голод местными близняшками, подумалось, что вас, женщин, можно было бы не убивать, а оставлять для разведения. А потом подумал, что ждать девять месяцев ради того, чтобы получить пару килограмм мяса — ужасно невыгодно. Хотя это интересный эксперимент. У вас же и двойни, и тройни рождаются. Я, наверное, очень разговорчивый. Это проблема.       Он на секунду отпустил женское тело, чтобы развернуть его к себе и вглядеться в последнюю жертву. Холодный ужас в глазах, недвижимая, теплая фигура. Молодая, лет двадцать, будет вкусно. Такой молодняк для Д.Д.Д. как расходный материал, консьержи постоянно меняются. Побледневшие губы приоткрылись. А может патруль все-таки рядом? Она из последних сил набрала воздух в легкие, чтобы закричать, открыла рот — и не смогла издать и звука, потому что Френсис прикрыл ее крик своими губами. Неумело, странно, это первый опыт двойника в поцелуях: он неуклюже прислонился к ней, проникая в рот языком. Алекс почувствовала насыщенный вкус крови. Скорее всего, крови ее соседей. Рвотный позыв, но все чувства, вся тошнота застряла в горле. Страшно. Некомфортно — это очень мягко говоря. Ощущение яркое: это не поцелуй, а необычный способ попробовать человека на вкус. И, судя по тому, что двойник не отлипал, продолжая исследовать ее языком, довольно мыча от вкуса слюны — ему нравится.       Отпустил. Посадил на стул, где напряженно прошли три месяца работы молодого консьержа. Поставил руки на стол, нависая над женщиной. — Ну разве не романтично? Прости, но у меня настроение поболтать. А у нас есть еще много-много времени, — он снял шляпу, заигрывающе надев ее на человека перед собой. Она молча дрожала, обняв себя руками. — Так долго искал хороший образ. Женщин я играть не умею, а красивых мужчин в округе мало. Фрэнсис же подошел идеально, ведь так? А я еще лучше. Человеческий слишком закрытый, слишком легко утомляется. А я живой! И харизматичный, что скажешь?       Алекс продолжала молчать. Она неподвижно смотрела в точку перед собой — сейчас ее взгляд расфокусировано блуждал между пуговиц окровавленной рубашки. Двойник вздохнул, взял ее лицо в свои руки и несколько раз поднял и опустил, изображая кивок. — Прекрасно, ты согласна. Не бойся ты так, у тебя есть еще минут десять жизни, это огромное богатство.       Алекс подняла голову. Стеклянным взглядом уперевшись в хищно прищуренные глаза почти настоящего Фрэнсиса, она снова открыла рот, чтобы закричать, но в итоге только бессильно раскрыла губы. Закрыла обратно. — Смирилась? Да уж, у вас такая разная реакция. Несколько мужчин из этого дома пытались драться. Даже одна дамочка, боевая такая, с родинкой на щеке. Понятия не имею, как ее зовут. Ты же знаешь? Конечно, я давно вокруг хожу, ты работаешь здесь достаточно долго, чтобы всех запомнить. Впрочем, парочка пыталась убежать. Некоторые умерли слишком быстро, чтобы как-то среагировать. Сегодня и правда прекрасный день. Лотерею выиграл, так сказать. Даже удалось стащить шляпу у настоящего Фрэнсиса.       Он улыбнулся. Зубы обычные, человеческие, только десна вся окровавленная. Лампочка в помещении тревожно замигала, погаснув на секунд пять, загорелась снова. — Я сегодня сыт только благодаря тебе. Честно? Все еще плохо понимаю ваши чувства. Только базовые. Например, мне радостно из-за тебя. А тебе? Грустно или страшно? Пожалуй, мне стоит дать тебе право выбора: умереть медленно или быстро. Обычно все хотят быстрой смерти. Знаешь, разные любители бывают. За всю мою жизнь было два человека, которые только обрадовались тому, что они стали моими жертвами. Это я так хорош, или у них с головой не в порядке? Не могу представить, чтобы я почувствовал радость, попавшись хищнику. Женщина издала тихий звук. Шепот. Фрэнсис вздрогнул от неожиданности и радостно наклонился ближе к ней. — Повтори! Умоляю тебя, повтори, ты сказала что-то? — Глория. Мужчина выпрямился. Нахмурив брови, он ненадолго замолчал. — Ты уже с ума сошла или я тебя не расслышал? Глория? Кто? — "Боевая дамочка с родинкой на щеке", — прошептала она чуть громче и снова замолкла. Углубилась в себя. Она почти не слушала его, но начала понимать, когда он заговорил о соседях. Остаток ответственности давил мозг — все погибли из-за нее. Настоящий Фрэнсис устранен. Она подняла голову, еще раз вглядываясь в него. Идеальная копия, только лишь измазанная кровью и хитро улыбающаяся. Это лицо — последнее напоминание о том, что здесь кто-то жил. Отвратительно.       Плечи задрожали. Первый всхлип, второй. Она разрыдалась, перестав понимать, что происходит вокруг. Несколько минут она глотала слезы, безуспешно вытирала рукавом сопли, всхлипывала снова и снова. Нервы окончательно перестали выдерживать происходящее, женщина просто задыхалась в своих рыданиях. Фрэнсис терпеливо ждал, пока ее тело достаточно устанет, чтобы прекратить истерику. В закрытом помещении эхом возвращались к ней ее хрипы, она закашлялась, задыхаясь от плача — а откашлявшись, принялась рыдать с новой силой. Мужчина вздохнул. — Ну, так не пойдет. Из-за тебя я радуюсь, а ты из-за меня плачешь. Это то, что называют чувством несправедливости?       Он аккуратно поднял ее на руки, сел на ее место, посадив к себе на колени дрожащее, захлебывающееся в слезах тело. Подтянул ее колени, чтобы она сидела калачиком. Должно работать? Фрэнсис с неудовольствием вспомнил, что люди не любят кровь, а он полностью ей измазан. Тем не менее, он, прижав ее к себе сильнее, поцеловал соленые от слез щеки. Вкусно. Погладил по голове, медленно качаясь вперед и назад, продолжая покрывать легкими касаниями губ ее покрасневшее лицо. Веки умилительно опухли. Не то чтобы Фрэнсис считал себя хищником-садистом, но происходящее приносило ему беспредельное удовольствие. Мог бы размножаться — он бы точно возбудился и занялся сексом с этой несчастной женщиной. А так он лишь терпеливо успокаивал ее, без остановки поглаживая человеческую макушку. Понемногу она успокаивалась. Опять безысходное смирение. Тихие-тихие всхлипы. Вздох. Она молча дрожит, с липким ужасом вглядевшись в кровавые пятна на некогда молочно-белоснежной рубашке.       Нежно взяв в ладони ее заплаканное лицо, Фрэнсис снова поцеловал ее. Губы опухли, немного обсохли. Она, не сопротивляясь, немного приоткрыла рот, впуская его язык. Минута. Она обмякла, принимая свою судьбу. Кричать бесполезно. Драться бесполезно. Попытаться убежать? Невозможно. Похоже, последний ее поцелуй с привкусом чужой крови.       Хруст.       Свернул шею. Быстро, так, чтобы поблагодарить. За еду, за возможность попробовать поцелуй. Тело бездыханно обмякло, неестественно склонив голову назад. Был бы у этого двойника какой-нибудь друг, пожелал бы приятного аппетита. Неважно, у него и так прекрасный аппетит.       Он снял с нее одежду. Действительно, молодое, нежное тело. Пока не остыло, он трансформировал свои руки, чтобы достать сердце. Тонкая кожа, алая кровь, изящные, плотные мышцы над ребрами. Режутся когтями легко, как масло. С хрустом ломаются ребра, а он достает сердце. Блестящее от крови, еще недавно гонявшее кровь по этому бедному телу. Фрэнсис уже оскалился, готовый сделать первый укус, но услышал разговоры за дверью. Патруль все-таки есть. Он затих, пережидая, пока все уйдут. Наконец, он отрывает кусок сердца острыми зубами. Солоноватая кровь, сладковатая ткань. В два укуса с сердцем покончено. Есть его первым — скорее принцип. Ритуал. У двойников свои тараканы в голове, кто их знает? Фрэнсис сам не понимает, почему всегда это делает.       Самая вкусная часть — мозг. Снимает скальп, снова хруст, но теперь черепа. Мозг мягкий, сладко-горький. Отчего-то действительно очень вкусный. Готовить он не пробовал и не собирается. Хищникам это ни к чему.       К сожалению, ест он быстро. А надо много. Поддерживать такую форму, чтобы быть абсолютно идентичным человеку — очень энергозатратно. Хотя теперь это ни к чему, настоящий Фрэнсис мертв, правда?       Костный мозг не самая его любимая часть. Слишком кремово, чересчур сладко, язык сводит. Само его существо не должно чувствовать вкуса, а просто питаться. Но интереснее сохранять промежуточную форму между человеком и нечто, чтобы было возможно ощущать вкус и легко расправляться с освежеванием и расчленением. Внутренние органы. Каждый по-своему отличается на вкус, горькую печень Фрэнсис выбрасывает, если не чувствует жуткого голода. И сейчас такой момент. Почки тоже горчат. А матка сладкая и мягкая. Он внимательно осмотрел и ощупал это место, вспоминая свои рассуждения в начале этого вечера. Похоже, консьерж была в состоянии овуляции. Жалко, можно было и попробовать воплотить эту идею в жизнь. Основное блюдо, самое объемное — мышцы. Их много, они тяжело жуются. Ягодичные самые насыщенные.       Эта трапеза была дольше остальных. Сам не понимая почему, Фрэнсис старался растягивать удовольствие. К его сожалению, от Алекс остались одни почки и печень. И окровавленная одежда. Он порылся в кучке грязного тряпья, доставая из-под них бейджик с именем. Странно, но у него было желание сохранить его на память.       Привести себя в порядок — дело долгое. Был уже полдень, когда он выбрался из опустошенного здания и направился в сторону соседнего. Сытость одурманила мозг, он был настолько уверен в себе, что совершенно перестал заботиться о своем внешнем виде. Расслабленной, медленной походкой, забыв об окровавленной одежде и прохожих людях, зашел в здание.       Местный консьерж, парень в очках, опешил. Ни документов, ни приветствия. — Потерял все документы, представляете? — Фрэнсис пожал плечами. — Я вас не помню... — консьерж озадаченно перебрал бумаги. — Вы здесь не живете. Все хорошо? Почему вы весь в крови? — О, это? Это не кровь, — Фрэнсис продолжал оскалисто улыбаться, жадно осматривая сотрудника. — Я молочник. А это алое молоко.