Старый дом на две квартиры по соседству давно пустовал.
Помню, ещё когда был маленьким, его целиком занимала большая семья: бабушки с дедушками, их дети, внуки. Потом, со временем, они один за другим подались в город, пока не осталась одна баба Люба. Управляться с такой доминой в одиночку она не могла и жила, по сути, в одной комнате из почти десятка — даже межкомнатные двери заколотила, чтобы зимой не отапливать лишнего. Мои мама с папой помогали ей: то дрова наколоть, то в магазин за продуктами и лекарствами сходить; бывало, что подвозили её на собственной старенькой чёрной Волге в райцентр.
А три года назад баба Люба преставилась в возрасте более ста лет. С тех пор дом стал ничейным, хотя и условно. Вроде бы приезжали наследники, делили, пытались продать, даже скандал какой-то случился; с грехом пополам его выкупила районная администрация, и на том жилище опустело окончательно.
До нынешнего лета.
Сначала одна половина дома обрела новых хозяев, а я — нового одноклассника Славу. Для нашей небольшой деревни пришлые стали новостью чуть ли не международного масштаба. Надо сказать, новоиспечённые соседи не подвели местных кумушек, оказавшись охочими на разговоры.
— Это ты подожди, скоро ещё дядь Серёжа с тётей Светой приедут, — сказал мне Слава, когда я водил его по местным достопримечательностям. Коих было немного: места, где можно купаться, огромный камень у водопада местной речушки, в честь которой называлась наша деревня, и конечно же местный «лес» на две берёзы и три сосны, промеж которых даже заблудиться нельзя. — Мы-то сразу подхватились, а у них там с документами нелады из-за Ольки… это так их девчонку зовут. Она у них с особенностями.
— Психичка, что ль? — хмыкнул я, одновременно начав прикидывать, чем обернётся для меня соседство с «особенной» девчонкой. Если просто с физическими уродствами, то ничем, а вот от слабоумной можно ожидать неприятностей.
— Не, приёмная она, — отмахнулся Славка. — И все аж трясутся, чтоб она об этом не узнала. Чёс-слово, уржаться можно, там ж всё сразу ясно.
— А что именно?
— Да сам увидишь. В целом, она ничего так, хотя учится на два класса младше нас.
— На два… это сколько ей там лет получается? Четырнадцать, пятнадцать?
— Не, шестнадцать ей недавно стукнуло, — мотнул головой Слава. — Она меня чуток больше, чем на год младше.
Всё-таки слабоумная или буйная. Не представляю других вариантов, по которым в шестнадцать лет только в восьмой класс идёшь.
Очаровательно: самое буйство гормонов плюс какое-либо уродство — «весёлая» жизнь для окружающих.
Терпеть не могу, когда от меня что-то утаивают: в голове словно открывается сосущая дыра, пытающаяся собрать как можно больше информации. Собрать досье, разложить по воображаемым полкам. Что досаднее всего, я видел по лицу этого увальня, как его прямо-таки распирало выложить всё на духу. Но он крепился, а это могло значить, что ему строго-настрого запретили трепаться.
— А чего вы разом уехали? — решил подойти я с другого бока. — Эвакуированные, что ль?
Признаюсь, на следующий эффект я не рассчитывал: парень чуть не споткнулся об совершено ровный ковёр травы, по которому мы шли, и уставился на меня полными ужаса глазами.
— Ты как догадался? — просипел он.
— Да это по тебе видно, — хмыкнул я, импровизируя на ходу. — Так что случилось-то?
Оглянувшись по сторонам — до деревни километра полтора и ни души, кроме нас — Слава придвинулся ближе и понизил голос:
— Мне велели говорить, что переехали из-за закрытия школы, но на самом деле да, нам сказали оттуда уезжать. Мы ж из-под Омска, и там нашу деревню и ещё соседний посёлок расселять стали. А нахрена — непонятно. Вроде как в соседней области новую атомную станцию испытывали, и она чем-то в нашу сторону пыхнула, но это гонят. Не, говорю тебе, это у нас там, скорее всего, или нефть нашли, или какую-нибудь секретную ракетную базу решили построить.
Рассказы его родителей тоже не добавили ясности. Нет, они разговаривали много, но по фактам на удивление скупо. Мне удалось уяснить только, что после того, как их деревеньку официально объявили покинутой территорией, они переехали сюда, чтобы и дальше жить привычной деревенской жизнью со всеми её прелестями: работать в огороде летом, заготавливать дрова по осени и оными же топиться зимой, а попутно — чистить снег и пытаться не утонуть весной от очередного паводка. Романтика, мать её!
Правда, оставалась одна несостыковка, которую, кажется, заметил только я: кто нашёлся столь щедрый, что массово скупал дома на расселяемых землях — причём не за бесценок, а за столько, чтобы хватило и на довольно дальний переезд, и на обустройство на новом месте? И не только жилые дома: Слава обмолвился, что их школу знатно отремонтировали прямо перед его отъездом, а теперь она отойдёт непонятно кому. Конечно, на Руси-матушке чего только ни видывали и ни творили, но по моему мнению, вот так в открытую продавать здание школы — полная наглость. Часть социальной инфраструктуры или как там правильно называется.
* * *
Время шло. Уже июнь закончился, Славка влился в нашу ребячью гурьбу — а вторая половина окон в доме напротив так и оставалась тёмной. Мне даже следить специально не нужно было: из моей комнаты открывался вид на крыльцо в общие сени, больше напоминающие застеклённую веранду, так что я невольно мог наблюдать за жизнью соседей.
И всё-таки знаменательный момент вселения новых жильцов я пропустил. Расслабился и с преступной небрежностью наслаждался каникулами, купался в местной речушке и в целом бездарно проводил свободное от прополки и полива грядок время.
Поэтому меня откровенно застали врасплох, когда в один знойный июльский вечер вторая семья переселенцев пришла с нами знакомиться. Несколько секунд я таращился на лошадь, которую они привели с собой. Маленькую лошадь, с какой-то стати одетую в блузку и длинную юбку с вырезом для хвоста.
Лошадь застенчиво смотрела на меня неожиданно большими глазищами.
— Знакомьтесь, это Оленька.
«Вот живут же люди», — подумал я и даже успел подумать, что новым соседям придётся срочно строить конюшню или хотя бы навес, где могла бы находиться эта пони. Из более-менее сохранившихся построек во дворе остался только дровник, да и тот покосился.
— М-м-м… здравствуйте, — губы пони задвигались, выговаривая слова неожиданно приятным девичьим голоском.
И меня озарило, что это и есть наша новая соседка.
Разумная, говорящая совсем как человек, только пони.
* * *
Правду говорил Слава: «Уржаться можно». Я бы сказал, что испытал не стыд даже — стыдобищу испанскую, пока слушал болтовню моих родителей и «мамы» Оленьки.
Все мы, как полагается при знакомстве, собрались на большой кухне за чаем, вареньем и свежевыкачанным мёдом, что плавно перешло в ужин. Болтали, в основном, мои родители и «мама» Оленьки, я же сидел и запоминал, аки попавший на секретное совещание разведчик. И заодно ловил на себе взгляды кобылки, которая по-собачьи сидела на положенной на пол подушечке и боком прижималась к ноге своего «отца»: немногословного мужика, который заговаривал, только когда к нему обращались. Поступал он мудро, на его месте я тоже не пытался бы перебить обильный словопоток изо рта жены, ради собственных же нервов. Он всё вертел в руках толстую самокрутку, сдерживаясь закурить немедленно или выйти на улицу и закурить уже там — создавалось ощущение, что он просто забыл с собой спички. Ну и старался произвести какое-никакое первое впечатление.
Услышал я довольно многое: и о том, как были Оленькой беременны, и как Оленьку рожали, и прочие истории из младенчества. Порой «мама» девчонки увлекалась и путалась в мелких деталях; даже если бы Слава ничего мне не рассказал, сейчас я всё равно бы сделал стойку. Сама Оленька всё это время деликатно похлюпывала из кружки, которую невесть как удерживала донцем на копыте.
Какой-то смысл в потоке женской болтовни появился после того, как девчонке в рассказе исполнилось три года, и она стала новопони. Несостыковки сразу прекратились — зато появился главный вопрос: с какого ляда Оленька вообще превратилась в кобылку. Но ничего внятнее «так надо было» я не услышал.
Решив, что дань вежливости отдана, я потихоньку ретировался из кухни; за что люблю сидеть у самого выхода, так за возможность уйти, когда пожелаю, порой незаметно.
Закрывшись у себя в комнате, я сразу вышел в интернет.
Персональный компьютер в деревне имелся у немногих. В том числе и у меня, с доступом ко всемирной сети через беспроводной модем телефона по дешёвому и чрезвычайно медленному тарифу. Ограничение в скорости, впрочем, было не из-за тарифа, а из-за ужасного качества связи мобильного телефона, работающего у меня модемом и висящего на гвоздике в специально подобранном месте, где сигнал ловился лучше всего. Но для моего любопытства это не стало преградой. Однако после часа поисков я вынужденно признал, что ничего конкретного про новопони нигде не сказано. Нашлись всего-то несколько мыльных фотографий в СМИ и подзаконный акт, приравнивающий «превращенцев» к людям и дающий равные права и обязанности.
Последний я честно прочитал от корки до корки. Продираться через бюрократические формулировки было то ещё мучение, но — эй! — кто был в числе победителей какого-то юридического всерайонного конкурса и в качестве награды примерил судейскую мантию и в таком виде моя фотография вышла в районной газете? Правда, тогда же я успел посидеть в клетке на месте обвиняемого — в шутку конечно же — и поприсутствовать на настоящем суде. Плюс послушать истории настоящего судьи как легко выносятся решения суда. И решил для себя, что уголовные правонарушения лучше не совершать — уж слишком большой разброс наказаний. И ещё окончательно понял, что быть юристом, как мой старший брат, или ещё кем-то похожим — точно не моё, хотя бюрократические тексты меня по-своему привлекали.
Как бы то ни было, для меня внезапно открылась настоящая «информационная дыра», касающаяся практически всего, связанного с разумными копытными. Нет, теперь я достоверно знал, что лет тридцать назад в России появились разумные пони из параллельного мира, следом за ними — новопони. И на этом всё.
Классический трюк: если хочешь что-то спрятать — положи на видное место. Так обстояло и с пони: их существование признавалось, но не обсуждалось. И ведь сработало! Даже я со своей ненасытностью к познанию того, что для моих ушей не предназначено, до сих пор не интересовался подобным. Мол, ну существуют пони, что такого?
Я почувствовал, что во мне поднимает голову огромный монстр, который хочет сделать «ням» новой информации. Кто я такой, чтобы отказывать своему старому другу?
* * *
Поначалу Оленька редко выходила на улицу, разве что шустрой мышью до уличного туалета и обратно. А если и выходила по-настоящему, то мы с ней пересекались редко, пускай и жили по соседству. Да и разговаривали не особо: так, здоровались и прощались — игнорировать соседей в деревне не было принято.
Хотя в чём-то её можно было понять: почти все взрослые в деревне тут же окрестили её «инопланетянкой», а мелкая детвора прямо-таки дежурила неподалёку день-деньской. Надо отдать Оленьке должное, она стойко выдержала оборону в первые дни и начала высовывать нос из дому только тогда, когда страсти поулеглись.
Признаться, до неё мне дела было ровно столько же, сколько до какого-нибудь занимательного факта вроде того, что летучие мыши-вампиры не могут жить без крови больше двух суток. У меня оставалась ещё середина лета перед десятым классом, и я откровенно маялся от ничегонеделания. Отчасти из-за этого мне в голову пришло заняться очередной попыткой
себя убить собрать из радиокомпонентов чего-нибудь высоковольтное и потенциально смертельное. В этот раз этим «чем-нибудь» стал умножитель напряжения, которым можно будет зажигать сгоревшие метровые палки люминесцентных ламп, пару которых я нашёл на мусорке за школой.
Должно быть вы уже догадались, что во время школьных каникул я почти не общался ни с кем, предпочитая общество самого себя.
Усилия нескольких дней не могли не принести плоды: всё-таки физика рулит. Поделка заработала, яркий холодный свет заполнил комнату — я получил себе хороший источник освещения по цене мусора со свалки. Осталось только упаковать схему в корпус, нормально спаять и подвесить на стену повыше от посторонних рук: даже после выключения конденсаторы могли долго хранить смертельный заряд. В схеме, разумеется, наличествовали и предохранители, но это больше от аварийных коротких замыканий, и шунтирующие мегаомные резисторы, через которые в выключенном состоянии будет стекать накопленный электрический заряд, но от этого менее смертельным поделие не становилось.
Сейчас поделка была разложена поверх кровати, на стол она не влезала, а покрывало вполне было диэлектриком. В это время в открытую дверь комнаты постучали, затем заглянула мама.
— Антон, тебя можно?
— Да, — после удачного опыта настроение у меня было вполне благосклонным. Приподняв сварочные очки на лоб, я повернулся к ней — и замер, увидев выступающий из-за косяка характерный кончик конской морды.
— Тут Оленька попросилась к тебе зайти. Она говорит, что это ненадолго…
Знаете, вот не люблю, когда кто-либо заявляется ко мне незваным: очень уж это напоминает «объявление без предупреждения». И мама об этом прекрасно знает, как и о том, что я и взрослого могу послать в пешее эротическое, не говоря уже об более младшевозрастных.
— Ну, пусть попробует, — хмыкнул я, очень выразительно глянув на неё.
Клянусь, я по кончику носа увидел, как кобылка напряглась. Да и мама поджала губы. Но со мной такие фокусы не прокатывают: никогда не испытывал уважения к старшим просто из-за возраста. У меня было много друзей среди взрослых, в том числе и пара учителей из школы. Последним я даже помогал печатать и оформлять учебную документацию — разумеется не забесплатно.
Поэтому сейчас я ждал весомого аргумента в пользу того, почему я должен впустить к себе постороннего.
— Разрешите мне, — нарушила напряжённую тишину пони, подойдя ближе и показавшись в проёме по передние плечи. — Мне нужна помощь умного человека. И в школе посоветовали обратиться к тебе.
Она посмотрела на меня своими глазищами в упор. И дважды быстро сморгнула.
А лесть, хоть и грубая, даже со мной иногда срабатывала.
Выдержав паузу, я кивнул:
— Ладно, заходи.
Замешкавшись, Оленька всё-таки ступила внутрь, тихонько цокая копытцами. А я прошёл мимо и тут же закрыл дверь, напоследок переглянувшись с матерью.
После этого я уселся на стул, кобылка уселась на ковёр напротив. Лампа так и светилась на кровати, я лишь попросил к ней не подходить.
Несколько секунд я просто рассматривал её. Вблизи она действительно походила на настоящую пони, но лишь общими очертаниями. Обычные лошади таких размеров напоминали пузатенькие колобки на копытцах из-за крупной грудной клетки. Оленька же со своим узким торсом была ближе к человеку, которому вздумалось встать на четвереньки и отрастить себе лошадиные ноги. Вот только и они у новопони отличались — по крайней мере передние: никаких раздутых суставов на передних ногах, которые при этом всё же как-то сгибались, словно у неё всё же были локти, как у людей.
И морда у неё далеко не лошадиная: не составляет одно целое с головой, и переход между носом и лбом виден отчётливо, отчего «морда» превращается в симпатичную «мордочку». А масть — мышастая: серая с голубоватым отливом, как у русской голубой кошки. Тёмно-блондинистая грива уходила по шее до лопаток, ниспадая на лёгкую футболочку. Глаза у неё оказались под стать шёрстке: серовато-голубые, как озёра по осени.
— Итак, — сказал я, слегка удивившись накрывшему меня приступу лирики. — Я слушаю.
— Мне нужно, чтобы ты помог мне с математикой, — на одном дыхании выпалила Оленька.
Хорошо, признаю: ей удалось меня удивить.
— С какой стати?
— Мне в вашей школе дали тест, — тихонько всхрапнула пони, — чтобы понять мой уровень знаний и всё такое. И решить, оставлять меня на второй год или нет. Получилось так, что для восьмого класса у меня в целом всё нормально, кроме математики. Она мне никогда толком не давалась. Директор предложила, чтобы я походила на дополнительные занятия к математичке, но та подняла крик… в общем не согласилась.
Кобылка скривилась, а я удивился: с нашей учительницей математики я дружил. Предмет она знала твёрдо и, рассмотрев во мне способности, частенько подбрасывала дополнительные материалы. Уж чего-чего, а ксенофобии я от неё не ожидал.
Что ж, это лишний раз доказывает, что не существует идеальных людей.
— Тогда директор сказала, чтобы я обратилась к тебе, — закончила Оленька. — Потому что ты самый умный человек во всей школе после учителей.
Некоторые учителя в моей школе тоже не отличались широтой знаний, но это мнение я придержал при себе. Вместо этого задумчиво посмотрел на ждущую ответа кобылку.
Всё-таки знать школьный предмет и уметь объяснять его — две большие разницы. И желания терпеть чужую тупость у меня было немного: если человек не понимает, что ему говорят, со второго раза, то не поймёт никогда; в лучшем случае просто зазубрит и будет повторять как попугай, без проблеска мысли в стеклянных глазах.
— Я уже спросил, — повторил я, — с какой стати мне тебя учить?
Пони нахмурилась.
— Послушай, я думаю, мы сможем расплатиться…
— Не расплатишься, — скрестил я руки перед грудью. Если не хочешь браться за что-то и при этом — терять лицо, заставь другую сторону отказаться самостоятельно.
Смешавшись, кобылка подумала — и назвала цену, в которой я узнал обычную таксу у учителей в нашей школе. Звучало неплохо, но опять же…
— А кто сказал, что мне нужны деньги? — наклонившись вперёд, я опёрся локтями о колени и положил голову на ладони; и пока кобылка опять хмурилась, сказал негромко, но отчётливо: — Хочу трахаться. Вот моя цена за помощь с математикой.
Решение мне показалось гениальным: в меру грубым, чтобы кобылка отказалась, и в меру непристойным, чтобы она не растрепала кому-либо. Лицо даже не пришлось специально удерживать серьёзным.
Округлившиеся глаза Оленьки стали ещё больше, а в отвисшем рте мелькнули белые зубки. Её уши при этом почти спрятались в гриве, а хвост с шуршанием обернулся вокруг задних ног.
Мне же оставалось только расслабиться и дожидаться, когда она встанет и, неловко попрощавшись, уйдёт. Всё равно к началу учебного года всё забудется, и можно будет свести всё к пошлой шутке. А если она затаит на меня смертельную обиду, то даже лучше, не будет больше приходить с подобными просьбами.
Но после минуты тягучего молчания Оленька встала и медленно двинулась вперёд. Вот только мой мозг не сразу отметил, что двинулась она не к выходу, а чуть в сторону — ко мне. Встала вплотную, и теперь уже мне пришлось бы впору прижимать уши, потому что пони оказалась крупнее меня.
— Я согласна, — медленно сказала она. Быстрым движением нырнула головой вперёд, и я почувствовал мягкие губы на своих.
Раздался тихий «чмок».
Чё?!
