****
Чутьё меня не обмануло: мальчишка действительно был из семьи охотников, лишённый родителей и взятый под опеку родственниками со стороны отца. Сложно было определить, кто из них действительно занимается охотой, а кто едва ли в курсе о тёмной стороне мира, скрытой за завесой сказок и старых легенд. Родителей мальчишка потерял в возрасте десяти лет и к моменту нашего контракта уже успел дорасти до пятнадцати. Признаться, мне было любопытно: редко когда выпадает шанс так близко столкнуться с охотником и уйти без прорезанной пентаграммой пули в спину. Первые годы контракта были относительно спокойны и тихи. Мальчишка получал образование, гулял с кузиной и успешно вёл жизнь простого подростка. Лишь изредка выбирался «в походы» в сопровождении тётушки: развоплотить пару неупокоенных духов, загнать невесть откуда взявшуюся в этом регионе арахну да зачистить гнездо каких-то трупоедов. На что-то мало-мальски серьёзное в одиночестве его не выпускали, несмотря на его угрюмые, но не громкие протесты. Удерживать в безопасности вечно его не могли — и потому, едва отметив восемнадцатую зиму, он упорхнул из тёплого семейного гнезда во взрослую жизнь. Упорхнул — и тут же влип в неприятности. Мальчишка споро находил новую нечисть, выкапывал информацию, допрашивал свидетелей и устраивал расправу, словно отыгрываясь за упущенные годы до законного совершеннолетия. За неполные полгода он успел единожды попасть в травматологические отделение с ушибом рёбер, дважды провести ночь в полицейском участке и быть отпущенным за отсутствием обвинения, трижды поймать моих посыльных в демонические ловушки, расставленные в самых неожиданных местах — и пять раз ускользнуть от слежки на долгие недели, неожиданно умело заметая следы своего присутствия. Приказ о слежке и тихой защите уже аукнулся, грозя обернуться настоящей головной болью. И хотя моё личное присутствие пока не требовалось, постоянные жалобы от подчинённых начали угнетать. В самом деле, не мог же всего один смертный подросток вывести из себя с десяток отнюдь не столетних демонов. Возможно, всем им просто не хватало терпения.****
Утро могло начаться сотней разных способов. Утро начиналось одним из самых приятных: с чашкой кофе с плотной молочной пеной и на веранде частного домика в глуши гор, куда ещё не добрались загребущие лапы цивилизации и людских поселений. Туман, словно покрывалом, выстилал скалистую местность, почти скрывая из виду пышные, крошечные с такой высоты сосны и гремящие внизу водопады. Солнце расцветало нежно-розовой волной, ещё сокрытое за вершинами скал, но уже подсвечивающее дымку тумана, готовое встретить новый день. Утро начиналось одним из самых приятных образов, пока его не прервало бульканье из чаши с кровью. Она, оставленная на крыльце дома как экстренный способ связи, пузырилась голосом одного из моих помощников. «Господин? Простите, что прерываю Ваше уединение», — мутно-багряная капля стекла по стенке чаши, оставляя уродливую неровную полосу. — «Там Ваш смертный снова убиться пытается. Послать кого-нибудь?» И кофе враз стал не таким ароматным, и туманный воздух слишком стылым и влажно цепляющим за одежду. — Оставь. Разберусь сам. Чаша с кровью булькнула коротким: «Как прикажете» — плюнула лопнувшими пузырями и стихла. Чашка с кофе осталась забытой на деревянной скамье, а смольный дым перемещения затянул в свои объятия, мягко выпустив в другом конце земного шара. В каком-то ничтожном пригороде и гниющем трухлявом доме, невесть как ещё не развалившемся окончательно. В нос ударил запах свежей краски и совсем несвежей души, неупокоенной и горчащей своей злобой. Мальчишка выглядел хорошо. Юношеская угловатость отступила, сменившись изяществом почти взрослого, стройного мужчины. Возможно, пройдёт ещё пара лет — и жаркое внимание женщин ему будет обеспечено. Он заметил моё молчаливое присутствие, точно почувствовав — взгляд поймал мельком и губы успел скривить, прежде чем отвернуться и громыхнуть выстрелом солью из старого ружья. То был всего лишь вялый призрак, едва достойный охоты, и мальчишка справлялся лихо, сообразив прихватить железо и соль с собой. На брючинах джинс напылилась могильная земля и пепел — точно останки духа сжигал, предварительно откопав. И не ленятся же смертные собственноручно упокоивать духов, оставленных жнецами, не свою работу исполняя. Я засмотрелся, взглядом впитывая его новый образ, накладывая его на воспоминания трёхлетней давности, и едва не пропустил момент. Мальчишка прыгнул, чудом успев затормозить у самой решётки растопленного камина, и кинул в огонь старое на вид кольцо — видимо, привязку души к земному миру. Неупокоенный дух возгорелся, объятый пламенем, напоследок обдав силой, прежде чем окончательно сгинуть. Мальчишку отбросило в полёт через всю комнату. Я поймал, рассчитывая если не на благодарность, то хотя бы на поле для дальнейших подколов — а получил лишь локтём в лицо от брыкающегося пацана. Руки разжались почти машинально, роняя на пол, но он успел извернуться и приземлиться на ноги. Ещё и зыркнул так зло, словно я не от полёта из окна спас, а осквернил весь его покойный род вплоть до прабабки. — Ну и что ты здесь забыл? — Заглянул проведать. Ты не скучал? — Ага. Конечно, — сарказм едко просочился в голос, скривил губы усмешкой, обжёг холодом синих радужек. Я и забыть успел, какой ершистый мальчишка по отношению к демонам. Он скользящим взглядом проверил испачканное в саже кольцо, темнеющее среди враз прогоревших углей, и на выход пошёл. Не оглядываясь и не прощаясь, куда уж там до благодарностей. Я бы и пошёл за ним, может быть, из любопытства — только вот дальше двух шагов пройти не удалось. Нашёлся и источник запаха краски: распылённые из баллончика линии демонской ловушки пестрели на потолке, запирая меня за невидимым барьером. Не проблема, конечно, для демона моего уровня — и всё же и досадно, и раздражающе было так глупо попасться. Неудивительно, что подчинённые извечно доставали жалобами на мальчишку и его выкрутасы. Я сломил взглядом одну из потолочных балок, нарушая целостность круга, и получил осыпавшуюся штукатурку и щепки прямо на голову и плечи. Пылью тут же облепило костюм. Мелкий гадёныш. С улицы послышался звук заведённого двигателя и отдаляющееся шуршание шин.****
Мир надавил на плечи и сжался до тугой точки в центре живота, скручивался и тянул в стороны колючими иглами мрака, норовя растащить на куски — и грубо вытолкнул в центр круга. Мои тени обвили комнату, перекрывая солнечный свет, и погасили единственную ритуальную свечу. Принудительный призыв — вещь премерзкая, и сопротивляться ему можно, но сложно и крайне болезненно. Перемещение подобным образом тоже далеко не такое мягкое, как шаг через грань по собственной воле. Уже подумывал свернуть шею наглецу, посмевшему провести ритуал, как заметил его. Своего своенравного мальчишку с наглой ухмылкой, что небрежно развалился на стуле, отделённый от меня защитным кругом. — Давно не виделись, Себастьян. Мне бы удивиться точностью, с которой он успел откопать моё имя, ведь я никогда не представлялся. Не представлялся, но с другой стороны и не скрывался, отнюдь не тонко действуя, когда отдавал приказы о слежке. Раздражение не отступило совсем, но уже смешалось с ноткой любопытства и желанием подцепить, ткнуть в ответ и смотреть, как мальчишка ершится. — Теперь всё же успел соскучиться? Помнится, с нашей последней встречи не прошло и месяца. — Вот ещё, — он скривил губы, но не отвёл внимательных глаз. Подался на стуле вперёд, локтями упираясь в колени. — Тут ваши с ума сходят. Разберись. — «Наши» — это кто же? — Демоны. Нарушают сделки и сгребают души раньше срока. Внутри распустилось сомнение: никто из знакомых мне демонов не стал бы поступать так опрометчиво, ведь нарушение контракта рано или поздно откликнется обратно. Мне бы обвинить мальчишку во лжи — вот только в остром взгляде уверенность сверкнула до холодного жёстко. Обвинение было довольно серьёзное, и я не мог не проверить. Как выяснилось — совсем не ложное. Двое ушлых идиотов (а иначе их было и не назвать) действительно заключали контракты и завершали их раньше положенного десятилетия, подстраивая случайные смерти; уверенные в своей безнаказанности и мнящие о себе слишком много. Дважды за день я был поражён чужой наглостью — мальчишки с его призывом, а потом и этих демонов — а это уже рекорд за последние годы. Ничего не оставалось, кроме как утащить нарушителей в Ад и обещать мальчишке достойное наказание для них. Он моментом воспользовался, успев выторговать и расторжение всех контрактов на души, что они успели назаключать.****
— Итак. Что ты знаешь о веталах? — Извини? — вопрос без приветствия сбил с толку. Насколько я помнил, в тот момент ни один из моих демонов не находился на этой территории. И уж точно в моём подчинении нет и не было ни одной веталы. Меж тем, это был второй призыв за месяц. Кости ломило принудительным перемещением, и в этот раз не было даже энергии на раздражение. — В интернете информация противоречивая. Они и духи, и зомби, и вампиры одновременно. Так что из этого правда? — Мало чем отличаются от вампиров. Обычно похищают людей и питаются их кровью неделями. — Значит, снести голову будет достаточно? — Снести голову будет достаточно практически для кого угодно. «Кроме демонов и духов», — осталось несказанным, — «и ряда языческих богов». Он кивнул своим мыслям и выглядел так, словно был готов тотчас побежать за своей веталой. Я многозначительно посмотрел на круг призыва с линиями демонской ловушки по краям — в теории, я должен был быть заперт в кругу и то, как легко они ломаются на самом деле, демонстрировать не собирался. С мальчишки бы сталось извернуться в следующий раз и нарисовать сигилы покрепче. Неохотно поморщившись, он всё же стёр часть рисунка, надрывая защитный контур. — Ты действительно вызвал меня только за этим? — А зачем ещё мне тебя звать? — Больше так не делай. Быстрым движением я вытащил телефон у него из кармана и под оскорблённый вдох схватил за запястье, прижимая палец к датчику отпечатка, чтобы разблокировать. Мальчишка вырвал руку и попытался отобрать телефон — пришлось поднять его выше. Он уставился злым взглядом, не собираясь действительно прыгать за ним. Этот злой взгляд и стоил неприятного призыва, и веселил. Я вбил свой номер и, дождавшись гудков, сбросил вызов. Телефон он всё же выхватил, едва тот оказался достаточно низко, чтобы он мог дотянуться. — Теперь у тебя есть мой номер, — а у меня появился его. — Мы не в средневековье, чтобы использовать ритуал призыва каждый раз, когда захочешь поболтать. Он прищурился, всё ещё не довольный. И прекрасно: я тоже был не так уж доволен своим перемещением. — И давно у вас в Аду сеть провели? — Хочешь к нам на экскурсию? Сиэль поморщился, словно учуял что-то премерзкое, но и также быстро взял себя в руки: — А ты хочешь устроить? Подрабатываешь гидом? Захотелось отвесить ему подзатыльник — но я всё ещё был выше этого: — Обойдёшься. Сиэль сбежал искать свою веталу. Не позвал с собой и так и не извинился, что вообще меня выдернул. Я и не ждал, занятый своими делами, и тотчас исчез. Исчез, чтобы вернуться через пару часов — вспомнив, что не подумал сказать главное: веталы всегда охотятся парами. Вернувшись, застал пустой номер, конечно, и отправился на поиски. И вот я здесь — на каком-то пыльном складе на отшибе города, где вокруг ничего, кроме проржавевшей арматуры и трассы. И вот я здесь — с обрывками верёвки в руках, что оплетали мальчишку, надёжно привязав к бетонной опорной колонне. Мальчишка почти не противится помощи и почти не покусан — лишь поверхностные царапины с подсыхающей кровавой корочкой виднеются над ключицей. Одна из ветал, отброшенная мной, упокоилась возле стены, зияя проломленной черепушкой. Не совсем эстетично, но эффективно не меньше, чем отрубленная голова. Вторая ещё шипит и пытается ползти, волоча сломанные ноги. — Знаешь, — отрывисто бросаю я, подавая мальчишке руку. — Я вообще-то не обязан следить, чтобы ты не убился раньше срока. Этого в нашем договоре нет. Он закатывает глаза, но руку принимает, цепляясь крепко и шатко выпрямляясь, всё ещё прижимаясь спиной к колонне в поисках опоры. — Ну так и не следи. Сам же за мной притащился. Мальчишка отряхивается, окидывает меня твёрдым взглядом и совсем нетвёрдым шагом направляется к мёртвой ветале. Забирает у трупа свой пистолет и уверенно простреливает голову той, что ещё пыталась ползти. Уходит не прощаясь, и я не иду за ним, хоть и обошлось без ловушек. Чувствую — ещё не раз свидимся.****
Предчувствие оказывается верным, а следующая наша встреча — случайной. В столице, в частной выставочной галерее, где скоро должен начаться аукцион. Среди яркого света, выгодно подсвечающего краски картин. Среди людей в дорогих вечерних нарядах и негромких разговоров о стиле художеств и ничего не значащих для меня имён современных деятелей искусства. К тому моменту я уже практически соблазняю на контракт одинокую женщину с фальшивыми драгоценностями, украшающими тонкую шею. Она очарованно улыбается, откидывает не случайно упавшую прядь волос, привлекая внимание к изящным ключицам, а я замечаю знакомую макушку поверх её плеча. Мальчишка притворяется официантом, легко теряясь в толпе. Галстук-бабочка смотрится на нём смешно, как и нейтрально-вежливое лицо. Без привычного саркастичного излома губ он выглядит другим человеком. Мысль мелькает — он довольно красив, когда не пытается прожечь взглядом дыру. Мягко прощаюсь со своей собеседницей, тут же даже имя её забывая, и осторожно пробираюсь мимо людей, приближаясь. Мальчишка, словно почувствовав внимание, быстро оглядывает залу, замирая у дальней стены, и чуть не роняет поднос с закусками, едва замечает меня. Вместо приветствия я получаю косой взгляд и полный игнор. — Подрабатываешь между охотами? — Да, — звучит сквозь зубы и фальшивую улыбку. — Не говори со мной. — Разве персонал должен так грубить? Наверное, мне следует позвать управляющего. Напряжённый взгляд сменяется вспышкой отвращения и сморщенным носом. Очаровательно. — Так что же ты на самом деле здесь делаешь? Он вздыхает, словно говоря: «очевидно» — и кивает на одну из картин на стене. Красивая юная девушка смотрит с изображения мягким взглядом и даже не выглядит достаточно зловеще. Не похоже, чтобы в красках была кровь или что-то ещё — с другой стороны, возможно любой магический след находится на обороте. — Картина проклята. Все владельцы умирают. Нужно уничтожить её раньше, чем она снова кого-то убьёт. — Разве ты не можешь просто купить её? — Сейчас она не продаётся. И вчера в этом зале уже погиб уборщик. За моим плечом ахает какая-то женщина, услышавшая последние слова, и спешно утягивает своего кавалера подальше от нас. Теперь мы остаёмся совсем одни на краю зала, кажется, никем не замеченные. Мальчишка пятится дальше вдоль стены, словно пытаясь создать расстояние между нами, пока не натыкается спиной на выпирающую кнопку пожарной сигнализации. Он наконец останавливается — кнопка под пластиковой защитой не срабатывает. Он суёт мне в руки поднос, словно действительно ожидает, что я его возьму: — Подержи. Брать поднос, разумеется, не собираюсь. Закуски на нём выглядят прискорбно заветренными. — Тебе снова нужна помощь? Мальчишка жмёт плечами, оглядываясь на коридор, и проверяет время на телефоне. — Нет. Камеры отключатся через две минуты, и будет глупо потратить это время на тебя. Скоро поднимется шум. Мы встречаемся взглядами — наконец он смотрит прямо на меня, и по спине прокатывается покалывающее ощущение. Любопытство поровну с чем-то ещё селятся внутри, непонятные, но приятно щекотные. Мы стоим друг напротив друга, пока он наконец не опускает несчастный поднос на пол, а затем быстрым движением срывает защиту с сигнализации. Помещение наполняется отвратительным механическим голосом, и посетители, шумя, начинают толпиться в сторону выхода. Он не теряет времени — ловко уклоняется от локтей, пересекая поток людей, и срывает со стены две картины. Охранники в строгих чёрных костюмах теснятся у самых стен, не препятствуя потоку выходящих, и явно не намерены уходить. Провожаю взглядом свой неслучившийся контракт в искусственных изумрудах, а затем Сиэль пихает вторую картину мне в одну руку, хватает за запястье другой руки и тащит за собой против толпы людей. Мыслей вырваться не возникает — больше интригует, как мы собираемся выбираться отсюда с двумя, явно ценными, произведениями искусства. Нас замечают: несколько мужчин поднимают шум, перекрикивая толпу и обращая внимание охраны на нас. — Жди здесь, — командует мальчишка, едва мы оказываемся в тупиковом коридоре. Он бросается к заранее открытому окну и выбрасывает свою картину на улицу, а затем и сам прыгает следом. Даже со второго этажа, это всё равно не кажется удачным планом. Я успеваю лишь увидеть его исчезнувший силуэт, как меня обступают охранники и объявляют, что я задержан. И в этот момент я осознаю две вещи. Во-первых, Сиэль меня бросил. Во-вторых, Сиэль меня подставил, оставив стоять со второй украденной картиной. Паршивец.****
— Да чтоб тебя… Он стоит в дверях мотельного номера, уже сменивший форму официанта на мягкий спортивный костюм, и выглядит готовым ко сну. На самом деле, он даже кажется сонным, и волосы с одной стороны немного примяты. — Перед этим ты должен, по меньшей мере, угостить меня ужином. Конечно же, я нашёл его сразу после утомительного разговора с охраной галереи, пусть для этого и потребовалось пустить в ход всё своё обаяние и некоторые связи. Сиэль возмущённо фыркает, не спеша ни пригласить в номер, ни выйти за порог. По дверному косяку с внутренней стороны виднеются защитные знаки, нарисованные обычным мелом. — Что ты тут забыл? — Извинения и немножко благодарности, для начала. На тебя не объявлен розыск. Он не выглядит впечатлённым — и уж тем более благодарным: — Ладно. — Насчёт ужина? Я предпочитаю итальянскую кухню. — Ты же не серьёзно? — Очень серьёзно. Сиэль разглядывает меня ещё одно напряжённое мгновение, точно соринку, налипшую на ботинок. Такой взгляд мог бы быть неуютным для кого угодно ещё, но лишь забавляет меня. Затем он лениво жмёт плечами и исчезает в своём номере. Я не спешу за ним: проверять прочность очередной ловушки сегодня не тянет. Он возвращается менее, чем через минуту — всё ещё не одетый к выходу — и суёт в мои руки заламинированную карту меню. — Пицца. Итальянская. Закажи себе сам. И захлопывает дверь. Ах. Тогда, возможно, для ужина рановато — мальчишка ещё не проникся моим очарованием и приязнью интересной компании.****
Ужин всё-таки случается: спустя несколько месяцев и ещё одно спасение из когтей. В этот раз — оборотня. Я выжидаю ещё пару дней с последней нашей встречи, пока мальчишка бесцельно колесит по стране в поисках нового дела. Выжидаю, пока не получаю информацию, что он остановился — и вот я уже на пороге его временного жилища, нажимаю на звонок и прислушиваюсь к копошению за дверью. С бутылкой хорошего белого вина, потому что из нас двоих, очевидно, манеры и желание следовать этикету есть только у меня. Сиэль открывает дверь, и в глаза бросается заляпанный чем-то фартук в смешной голубой цветочек. — Опять ты. Уходи. Он действительно пытается закрыть дверь, но я успеваю просунуть ногу, мешая. Не в моей привычке получать постоянные отказы — как и навязываться, конечно. Мальчишка не выглядит слишком уж недовольным и артачится скорее для вида. — Тебе заняться больше нечем? — Нечем. И я с презентом и примирением, — протягиваю ему вино через порог, практически всовывая в руки, заставляя принять и подарок, и компанию. Сиэль закатывает глаза и, наконец, вздыхает: — Заходи. Соседи уже пялятся. Я оглядываюсь и успеваю заметить старушку в окне дома напротив. Она спешно задёргивает занавеску, словно маленькая девчонка, что боится быть пойманной за подглядыванием. Замираю у входа, не спеша проходить, и намекающее смотрю на придверный коврик. Мальчишка уже второй раз за минуту закатывает глаза, но всё же пинает носком уголок ковра, чтобы он задрался, и стирает одну линию защитного круга на полу. Во всём доме, вдоль каждого из окон, находятся дорожки из соли — с его жизненным опытом и набором вероятных врагов это отнюдь не пустая предосторожность. Возможно, я и сам сыграл роль в этой паранойе, регулярно посылая своих демонов следить за ним. Но кто же виноват, что мальчишка такой капризный и призрачно-неуловимый? Дома довольно мило: он двухэтажный, с уютным и продуманным декором, но явно арендованный. Безликий и лишённый личных мелочей, указывающих на постоянное проживание. В жизни Сиэля наблюдается интересный разбег от дешёвых мотелей на отшибе города до хорошего жилья почти в центре, явно не дешёвого. Возможно, ему просто всё равно. — Ты пытаешься это сжечь? С открытого окна тянет свежестью подступающей весны и готовых распуститься почек на ветках аккуратных кустов. И даже эта приятная прохлада не перекрывает запах вот-вот подгорящего мяса и овощей. Сиэль чертыхается и хватается за лопатку, принимаясь что-то помешивать в глубокой сковороде. Капелька соуса падает на светлые джинсы, пролетев мимо фартука. Кажется, это должно быть что-то вроде рагу — чрезмерно густого и тёмно-бордового от переизбытка томатной пасты. Мягко подталкиваю его в бок, бессловесно занимая место у плиты, и отбираю лопатку. Похоже, что кулинария не входит в список достижений мальчишки — и на его счастье, как раз входит в список моих. Добавляю воду, чтобы спасти консистенцию, и по-хозяйски открываю шкафчики в поисках специй. Всё довольно печально: ничего, кроме упаковок соли, здесь нет. Сиэль упирается плечом в стену, наблюдая за мной со смесью интереса и недоверия, но помешать и взять первенство в готовке не стремится. — Как ты умудрился чуть не испортить настолько простое блюдо? — Я в жизни ничего не готовил сам. Почему ты вообще умеешь готовить? — Потому что мне это нравится. Ты когда-нибудь слышал, что у людей может быть хобби? — Ты не человек. — Но я им был. При жизни я был гедонистом — и это также включало в себя действительно вкусную еду, дорогой алкоголь, женщин и довольно праздный досуг. — Когда ты умер? — В девятнадцатом веке. — Как? — Как и все смертные. Ты интересуешься моей личностью или просто хочешь узнать, где закопаны мои кости? Он фыркает: — Дался ты мне. Моя история могла бы уместиться в одно предложение: я жил, заключил контракт, умер и смог подняться в должности в Аду довольно высоко — и хотя это ещё не предел, мой послужной список довольно впечатляющ для едва двухсотлетнего демона. Мальчишка не кажется тем, кто действительно смог бы оценить. — Почти готово. Не мешайся пока. Сиэль жмёт плечами, усаживается за круглый столик и утаскивает единственное яблоко, лежавшее в вазе для фруктов. Кусает с хрустом, и я почти могу ощутить кисло-сладкий вкус сока, брызнувшего ему на губы. Закатный свет розовой полосой ложится на стол, а в макушку ему отсвечивает золотом лампа. Ясным сиянием умиротворение плещется в его душе, звуча нежным ароматом спокойствия. Тонкокостный, худой, словно подросток, он представляет собой завораживающую картину. Сиэль красив — той самой изящной красотой, которую никак не сможет сломить ни физическая активность, ни кочующий образ жизни, ни пренебрежение этикетом, которое он притворно, показно выставляет наружу, словно пытаясь откреститься от своего образования и происхождения. Он морщится кислому вкусу яблока и кусает ещё раз. Позволяю себе ещё мгновение любования и отворачиваюсь, незамеченный. Достаю бокалы и открываю вино, старательно игнорируя упаковку пакетированного псевдочая, стоящую на столешнице. — Зачем ты следишь за мной? — Из предосторожности, конечно, — ответ правдив лишь отчасти, ведь в основном мне просто любопытно. Мальчишка — один из немногих смертных, что успевает и заинтриговать, и раздражать своими дерзкими взглядами и странной непримиримостью. Его безразличие до странного задевает: редко какой смертный не поддаётся внешнему очарованию, и редко какой смертный не боится, узнав, кто я на самом деле. Я бы, может быть, и оставил его в покое, потерявшись на оставшиеся семь лет нашего контракта — да только вот совсем не хочется. Оставить его действительно было бы правильно. Но где «правильно» — и где я? — Тебе следует перестать, — отражая мои мысли, бросает Сиэль. — И хватит посылать других приглядывать за мной. Они раздражают ещё сильнее тебя. — Действительно. И тогда ты просто сбежишь, как только я отвернусь. Снова, — стараюсь смотреть укоризненно, но мальчишку так легко не проймёшь. У него даже не хватает такта выглядеть пристыженным, и он просто пожимает плечами в знак согласия. Подаю бокал вина, и он принимает с вежливым кивком. Рефлекторный почти жест, который он даже не замечает, перенимая из моих рук бокал и соприкасаясь пальцами. Тёплые. — Надолго ты здесь? — Недели на две, думаю, — жмёт плечами и задумчиво смотрит на бледный перелив цвета, отражённый в бокале. — Меньше, если найду что-то стоящее.****
— Один или два? — Что? — Выбери: один или два? — Допустим, два. Мальчишка кивает, принимая ответ, и тут же, словно потеряв интерес, обращается к продавщице мороженого: — Мне с ежевикой, пожалуйста. Он медитирует на скатываемый шарик, словно и правда в простом действии находит что-то завораживающее. Расплачивается и сразу же откусывает кусок от мягкого мороженого, успевая тайком довольно улыбнуться девушке за прилавком. Продавщица тает быстрее, чем полученное мороженое, сверкая смущённой улыбкой в ответ — непонятно, отчего становится становится приторно до скрипа на зубах. Мальчишке, кажется, нравится. Сладкое, конечно, а не сама девушка — о ней он забывает, едва отходит, целиком сосредотачиваясь на мороженом и щурясь на ярком свете. Аномально жаркое лето обжигает безоблачным, почти белым небом с раскалённым солнечным диском. Мальчишка бодро идёт к небольшому фонтану в центре парка и безмятежно усаживается на нагретый солнцем камень, не обращая внимания на летящие в спину редкие брызги. Он на удивление бодр в сравнении с другими смертными, изнывающими и ищущими укрытия на скамейках в тени деревьев. — Что было под номером один? — Что? — Ты дал выбор из двух. Что было под первым? — А. Вишня. Точно. Совсем мальчишка. Задравшиеся джинсовые бриджи оголяют острые колени, и вспоминается мне внезапно, как во времена моей смертной жизни в шортах ходили лишь дети. Подтаявшее мороженое капелькой стекает по вафельному рожку и пачкает палец — ещё немного, и капля упадёт на белую рубашку. Уже тянусь в карман пиджака, чтобы благородно подать платок, как он совершенно неприлично слизывает каплю. В самом деле, иногда и не скажешь, что он получил лучшее образование в школе для для богатых деток. С каждым годом манеры современной молодёжи всё хуже и хуже. Сиэль ловит мой неодобрительный взгляд и лишь дёргает уголком губ, давя ухмылку. Не удерживаюсь от лёгкого укола: — Тебе что, пять? Он лишь смеряет ровным, невпечатлённым взглядом и роняет невозмутимо: — Девятнадцать. А ты и с пятилетними контракты заключаешь? Сама идея эта оскорбительна. Никогда ещё я не опускался до контрактов с детьми: если подумать, то Сиэль и вовсе самый юный мой контрагент. Самый юный и самый проблемный из всех, что мне приходят на память. Возможно оттого, что раньше не доводилось так часто иметь дел с охотниками — и уж тем более участвовать в их играх в поимку нечисти. И всё же приятно до странного иметь возможность поучаствовать в выборе — в мелочах, не значительных совершенно решениях. Чувствовать зачатки доверия, что распускаются в яркой душе, до забавного лестно и до отвратительного светло. Лёд трогается, несмело и неспешно, откалывается крошечными льдинками и движется в водах — так ощущаются если не зачатки доверия, то молчаливое признание моей компании от мальчишки. Изменения становятся заметны в мелочах, пусть для этого и потребовалось ещё несколько неслучайно-случайных встреч. Угрюмость во взгляде разбавляется каплей принятия, ухмылки становятся не такими язвительными. Взгляды его только тяжелеют сильнее — они, наполненные острым вниманием и ожиданием подвоха, почти ощутимым весом касаются кожи. Он сторонится чуть меньше — всё ещё не зовёт с собой, но и не противится компании, коль уж встретились. Как и сейчас — после очередной охоты, ленный и согретый солнцем, не пытается ни прогнать, ни ускользнуть сам, наслаждаясь летним днём — и просто позволяя задержаться рядом. Как и пару недель назад — поддавшийся на предложение прогуляться по ночному городу, который собирался покинуть утром; незначительный, спокойный и почти приятельский разговор о прошлых охотах, разбавленный парой деталей о моей должности в Аду. Мелочи, подброшенные мной невзначай, но внимательно подцепленные им. Как и месяц назад — когда Сиэль в моём присутствии впервые достал свой револьвер и принялся чистить, не стесняясь и не тая особых пуль, что предназначены лишь демонам. Неясно до сих пор: предупреждением ли это было или проверкой моей реакции — но точно не случайной беспечностью. Сейчас — совсем другое дело, нежели наша вторая встреча полгода назад. Всё начинается казаться нормальным, вот только иногда кажется, что Сиэль — синоним слова «проблема». Вечно оказывается в центре хаоса — и, что ещё проблемнее, умеет сам его находить. Врывается в него с головой, острый и быстрый, невероятно гибкий и в решениях, и движениях своих — неотступный даже под прямой угрозой. Словно действительно бесстрашный. Что, конечно, совершенно не так. Я получаю прямое свидетельство, когда срабатывает тайком подброшенный мной ведьмовской мешочек — слабый совсем, и совсем не опасный, настроенный лишь на ощущение настоящей угрозы. Замираю у дальней стены, призванный и растерянный, укрытый в тени от лунного света, что полосами ложится на кровать с приоткрытых жалюзи. Очередной гостиничный номер, очередная безликая спальня — и никакой видимой опасности. Мальчишка совершенно не бесстрашен — что кристально ясно сейчас и до чего-то болезненного колкого отзывается внутри. Страхи выстилаются в его душе алым клеймом, страхи серебрятся сквозными нитями. Страхи истекают чернилами, проникая под сомкнутые во сне веки. Глаза бегают быстро за пеленой ресниц, пальцы цепляются в одеяло и тянут, вдохи больные и всхлипы рвутся наружу, пока не взрываются пиком напряжения — приглушённым, почти задушенным криком. И тогда Сиэль просыпается. И тогда Сиэль хватается за пистолет, спрятанный под подушкой. И тогда Сиэль наставляет пистолет на меня, держа ровной прямой линией совсем не дрожащую руку. — Что ты тут забыл? — голос хрипит отголосками уходящего ужаса, а из глаз совсем выветривается сонная растерянность. Он смотрит пристально, прямо в меня — как будто и правда может чётко различить мой силуэт в сумраке комнаты. — Не думал, что ты спишь, — что совершенно не ложь. Я думал, что он в опасности. Сиэль со стоном трёт веки, садясь и наконец опустив пистолет со своими особыми пулями. Остро мелькает мысль: такие могли бы навредить даже мне. Он тянется до телефона проверить время и снова издаёт поражённый стон, больше похожий на скулёж: — В три часа ночи? Тебе опять заняться нечем? — Вообще-то, да. Спасибо, что спросил, — и совершенно внезапно для себя ловлю желание разрядить обстановку: — Как насчёт чая? Сиэль смотрит недоверчиво, дескать: «Ты спятил?». Губы поджимает, а затем жмёт плечами: — Ладно. И сползает с кровати, сонно топая в крошечный кухонный уголок с единственным небольшим столом и двумя хлипкими табуретами. С щелчком включается электрический чайник, и Сиэль, зевая, сбрасывает в мусорку скомканные упаковки от какого-то фастфуда. В самом деле, ему следует лучше следить за питанием — я ещё ни разу не видел, чтобы он заказывал хоть что-то отдалённо похожее на нормальную еду. Чай оказывается ещё хуже, едва достойный вообще называться чаем. Пакетик плавает в кипятке уродливым мешочком, едва окрашивая воду в помойный коричневый. — Это ужасно. — Ты спутал мой номер с какой-то чайной? Могу послать по адресу. И всё же, горячая крашенная горечь выполняет свою часть работы и вымывает из него остатки напряжения. Сиэль неспешно пьёт, удерживая кружку в обеих ладонях, и расслабляется, окончательно отделяясь от пережитого кошмара. Лето ещё не прошло, но осенние ветра уже тревожат город прохладой и неизбежным приходом осени, застывшей на пороге. Мальчишка скрещивает лодыжки поджимая ноги под стул, потирает друг о друга босые ступни, согреваясь. Взгляд падает на простую белую футболку, явно большую на несколько размеров. В широком вороте виднеются по-девичьи тонкие ключицы. Короткие рукава не скрывают наливающиеся силой мышцы на руках — пока неявные, но неизбежные с возрастом при таком образе жизни. Над острым локтём белеет едва заметный шрам от пореза полугодовалой давности. Тишина обволакивает приятным, разделённая на двоих здесь, в убогом гостиничном номере, на шатающихся табуретах и с ужасным чаем в чашках. Этот тихий момент оседает в памяти чем-то до уродливого тёплым и до странного мягким. Сиэль не первый смертный, кто, пусть и неохотно, но поддаётся, расслабляется, опуская бдительность в моём присутствии — глупо, конечно, и совершенно зря. Всё всегда начинается с мелочей. Иногда он заваливает сообщениями, реже — звонит, первый инициируя разговор, выспрашивая информацию об очередной твари, на которую нацелился его острый взгляд. Иногда, как сейчас — не отмахивается от компании, без явной необходимости моего присутствия; иногда шутит почти беззлобно, смотрит почти приязно, улыбается почти мне. Иногда он рисует лишний символ в демонских ловушках — пропуск в его временное жилище для меня лично. Доверие ядом прорастает внутри, необоснованное и опасное — пусть и хрупкое пока. До острого осознаю, что выждать могу, когда оно окрепнет, надломить, смять, словно цветок — да только непривычно не хочется. Хочется ждать, к чему же всё это приведёт, ведь исход его уже предрешён. За мальчишкой хочется наблюдать. Выжидать. Мальчишка с возрастом всё хорошеет — давно уже юноша, почти мужчина — и сам знает, насколько красив. Пользуется этим вовсю, легко вызнавая информацию у случайных свидетелей, легко притворяясь и сменяя роли, точно актёр, легко даря мягкие улыбки, комплименты вежливые на грани флирта, если это требуется. И это восхищает так сильно, что даже нервирует. За мальчишкой хочется наблюдать — лицезреть его становление, его яркий рассвет жизни и выжидать, что же из этого вырастет. — На кого ты охотишься в этот раз? Как выясняется позже, охота идёт на вендиго. Мы просидели ещё с полчаса, пока мальчишка совсем не раззевался, сонно потирая глаза, и не бросил категоричное «Я спать», даже не дождавшись моего ухода. Утром я, конечно, вернулся — право слово, кто-то должен был сводить его в нормальное заведение и накормить человеческим завтраком, приготовленным на совесть, а не на масле. Всё пытался вбить ему в голову, насколько нездорово его питание сейчас, и едва ли на нём он протянет до окончания десяти лет, с его-то образом жизни. Сиэль, всё ещё не до конца проснувшийся, лишь зыркнул недовольно, но от комментариев почти воздержался. Только выторговал себе кофе. День застаёт нас на людной улице на пути к припаркованной машине. Я достучаться до мальчишки пытаюсь, насколько неразумно соваться к вендиго, вооружившись газовой горелкой — и как болезненно у него будут заживать ожоги, если он всё же исполнит задуманное. Сиэль кривится, бровь саркастично вздёргивает, язвит, не принимая ни одного аргумента. Не хочет передать охоту кому-то поопытнее. Артачится, словно мальчишка — которым он и является, даром что зимой отметит двадцатый день рождения. Мимо проносится ребёнок, едва не бросившись в ноги и почти выпрыгнув на проезжую часть. Одёргиваю его за шиворот, грубо поставив обратно на тротуар, всё ещё в поиске наиболее весомого аргумента. Шины резко притормозившего автомобиля царапают асфальт неприятным звуком. Сиэль прерывается на полуслове и смотрит… Странно. Неверяще, словно у меня на лице внезапно появилась неприличная надпись. — Что? — Ты только что спас ребёнка? Я оглядываюсь. Ребёнок уже теряется в толпе, попадая в объятия испуганной женщины. Кажется, неслучившегося инцидента не заметил никто, кроме самого Сиэля и водителя, что уже отъезжает, сливаясь с потоком машин. — Да. Не хотелось бы, чтобы ты рыдал над случайной жертвой, — слова вырываются сами: правдивые и нечестные одновременно, ведь ни о чём подобном я подумать и не успел. Взгляд мальчишки неприязно оседает на коже, словно пыль, и невесть от чего хочется оправдаться. — Не меняй тему. Я всё ещё считаю, что ты неразумен. — Ага. Точно, — скептицизм в его голосе всё ещё не звучит так уверенно. Он запоздало понимает, что ляпнул, и тут же исправляется: — Я не про себя… А-арх. Забей. Мальчишка прикусывает губу, будто в попытке сдержать улыбку каким-то своим мыслям, и замолкает, не заинтересованный в дальнейшем споре. Только нет-нет, но посматривает странно. Понять бы ещё, что у него на уме.****
Всё ещё тёплое осеннее солнце мягким светом касается щёк, отражённое от рябистой морской глади. Безлюдный песчаный пляж в дальнем уголке страны окутывает умиротворением и лёгким шелестом волн. Снова мою тишину и беззаботный, выкроенный лишь для себя день прерывает дёргающее внутри ощущение опасности — так срабатывает сигнал ведьмовского мешочка. Снова туман перемещения выбрасывает меня в пустой старый дом — в этот раз явно чище, готовый, вероятно к последующей продаже и, к счастью, без запаха краски. Снова вялый призрак — и неожиданно вялый мальчишка. Сиэля снова отбрасывает, почти в точности повторяя нашу первую встречу после заключения контракта, с той лишь разницей, что летит он не в окно, а с лестницы. Успеваю поймать его за руку, потянуть на себя, не давая слететь вниз, и движением кисти обрываю цепь, что держала кованую люстру под потолком. Люстра падает точно на призрака, временно развоплощая — большего сейчас и не нужно. Мальчишка вырывает ладонь, а потом сползает спиной по стене, словно потеряв равновесие. Присаживается на корточки, весь сжимаясь в комок и рот кулаком зажимая, сотрясаясь, будто пытаясь сдержать тошноту. Из горла раздаётся низкий хрип на вдохе, за которым следует тяжёлый, почти задыхающийся кашель. Щёки наливаются красным, а глаза слезятся. Возможно, всё хуже, чем я мог предугадать. Беру своего смертного на руки, к груди прижимая. Это неудобно — хотя человеческий вес мне нипочём, с нашей первой встречи Сиэль сильно дал в росте. Это сложно — Сиэль снова брыкается, между кашлем роняя злющее «Отпусти», и я снова получаю локтем в лицо. Это неловко — в основном для Сиэля, конечно, чья гордость сейчас изливается с шипением и ругательствами. Дом за спиной загорается пламенем. Моим пламенем — неестественным, сильным и яростным. Огонь вмиг охватывает всё здание, взвиваясь над крышей, точно флагом взмывая в предзакатное небо. Кости нашего призрака, вероятно, придётся жечь позже: едва ли Сиэль в состоянии рыть могилы сейчас. Не заморачиваюсь с человеческим перемещением, сразу перенося нас в его очередное арендованное жильё — в этот раз скромные, но чистые апартаменты. Сбрасываю его на кровать, и Сиэль тут же отползает в дальний угол и едва не шипит, снова напоминая того мокрого ершистого котёнка, что я впервые повстречал в затопленной зале. Он бы и рад, наверное, осыпать меня ругательствами, что нацеплял у грубого люда в своих путешествиях, но очередной сухой кашель не оставляет ему слова. Мне бы в больницу его отнести, сдать на руки медикам и на том испариться — но знаю же, что сбежит, упрямый и гордый. Люди слабы, но мой смертный упорно об этом забывает, каждый раз раздвигая границы возможного упрямства. Бросаю короткое: «Будь здесь» — и растворяюсь во тьме, направляясь напрямую к дверям ближайшей аптечной лавки. Стоять в очереди за дотошной старушкой, признаться, испытание моего терпения. Меланхолично мысль вьётся: «И как я до этого докатился». Вернувшись, застаю Сиэля всё ещё недовольного, но хотя бы уже не кашляющего, завёрнутого в мягкий плед и с чашкой чая в руках. Сообразил хотя бы это, уже хорошо. Ладонь как-то сама касается его лба — он горячий опасно — и не поверить же, что ещё вчера мальчишка выглядел здоровым. Он от руки отшатывается, словно от пощёчины, смотрит уязвлённо, словно насмешки ждёт. Но от лекарств не отказывается, сильнее кутаясь в плед: видно, знобит. Бурчит всё ещё недовольно, и я пропускаю мимо ушей оскорбление: «как нянька». Пассивно раздумываю, наверняка же они и правда были в его детстве. Возможно, нередко заменяли внимание родителей, когда те уходили на охоту. Сиэль укладывается на кровать, отказываясь расставаться с пледом в пользу тяжёлого одеяла. Упёртое ребячество, и плевать, что фактически уже взрослый. Вопрос рождается сам, и я не сдерживаю любопытства: — А кто сидел с тобой в детстве, когда родителей не было? Он словно угадывает, о чём я думаю, и головой качает: — Охотился только отец. Мама почти всегда оставалась со мной. Да и я не особо в курсе был тогда, считал всё это сказками, пока… Сиэль замолкает, обрывая себя на полуслове, как будто сказал больше, чем собирался. Губу прикусывает, раздумывая, а затем всё же продолжает: — Пока они не умерли. Тётя Фрэнсис потом рассказала больше. Хотела дать мне выбор, идти по стопам семьи или нет. Обучала, когда я согласился. Голос его неприятно хрипит, и я спешу подать стакан с водой, опасаясь новой волны кашля. Вскоре лекарство действует и мальчишку клонит в сон. Зевает, говорит, что могу проваливать — вот только без должного нажима это звучит слишком безвольно. Неправдоподобно. Ухожу лишь с одной целью — достать у местных ведьм отвары, что поцелебнее будут любых лекарств. Возвращаюсь менее, чем через час. Бужу мягко насколько могу, а он едва просыпается, совсем вялый, податливый, и без споров принимает отвар. Едва ли осознав происходящее через марево температуры, вновь засыпает. Я пульс проверяю, касаясь запястья — он пальцы сжимает, словно руку поймать пытаясь. Пустая ладонь раскрывается безвольно, так ничего и не поймав. Слишком доверчиво — совсем беззащитно. Внутри сжимается тяжёлое, ноющее неясно что. Провожу у его постели всю ночь, вслушиваясь в спокойное дыхание, рукой проверяя лоб, почти нормально тёплый после отпустившего жара. Отвары действуют как надо, и к утру он будет почти здоров. Почти — ведь ни одно лекарство, ни ведьмовское, ни человеческое, не может исцелить мгновенно.****
Зима занимается влажной погодой, едва переступив границу осени. Моросящие колючие дожди льют нещадно, прекращаясь и вновь возвращаясь, не давая передыху. В прогнозе обещают первый снег со следующей недели. Мысль скользит, внезапная совершенно: есть ли у мальчишки тёплая одежда или нам предстоит поход в магазин, который наверняка дастся с боем и непрестанным ворчанием. А если есть, то отчего он всё ещё носит свободную и слишком лёгкую для этого времени ветровку поверх толстовки. Это отвлекает от мыслей о салоне автомобиля, в котором мы сейчас заперты. Сидеть в тесноте из лёгкого металла и мягкой обивки кресел — занятие совсем не из приятных. Звуки работающего двигателя и свистящего за окнами ветра, малоразличимые для человеческого слуха, неприятно впиваются в мой. Запах пластика и бензина давит в виски. Угораздило же меня застать Сиэля на парковке, уже собиравшегося отъезжать по следу следующего дела — и кто же знал, что Сиэлевское «Это недалеко» окажется почти двухчасовой поездкой до соседнего города. Он ведёт машину, шустро перестраиваясь и легко набирая скорость на обгоне. Водит мягко и уверенно, но отсутствие собственного контроля ситуации нагоняет пренеприятные ощущения. За руль он, конечно, не пустил — ещё и посмотрел так, словно сомневается, что демон вообще может водить автомобиль. Мне следовало просто спросить адрес его прибытия — и переместиться сразу туда, но едва ли я сам успел заметить, как оказался на пассажирском сидении под лёгкую отмашку мальчишки и обещании подробностей. В конце концов, он впервые позвал меня пойти с ним; не вляпался в неприятности и принял помощь, а действительно предложил отправиться с ним с самого начала. Солнце выступает в прорехе из густых дождевых облаков косыми линиями света и падает через окно со стороны Сиэля. Свет чертит его профиль, просвечивает лучом сквозь тонкие мягкие прядки волос и ложится на маленькую трещинку на прокушенной губе. Она, вероятно, саднит — губы блестят, когда он задумчиво прикусывает нижнюю и тут же отпускает, внимательно следя за дорогой. Смотреть на него приятно, почти завораживающе. Куда лучше, чем думать о других машинах, движущихся на скорости навстречу, отделённых от нас лишь нарисованной линией на асфальте. Картина за окном удручающая — серый пригород с большими полями и редкими фермерскими домиками. Сиэль, кажется, не замечает наблюдения. Он уже загорелся новым делом — чередой странных, диких в нелепости смертей в студенческом городке. Все как одна объявлены несчастными случаями, свершившимися при большом количестве свидетелей. Какая-то девчонка умудряется утонуть в питьевом фонтанчике — со слов свидетелей, она пыталась вырваться, но её держало лицом в воде, как приклеенную. Какой-то парнишка до отвала объедается конфетами, не останавливаясь даже когда его начинает тошнить, и захлёбывается собственной рвотой. По прибытии Сиэль прикидывается студентом и даже умудряется проскользнуть на пару потоковых лекций. Легко теряется в толпе других учеников, легко забалтывает какого-то несчастного парнишку, притворяясь сокурсником с другого факультета. Интересно даже на миг, как он и имя его узнал, и расписание запомнил, и влился в быстрый разговор о совместных лекциях — и внезапных смертях местной спортивной элиты, конечно. Я весь день наблюдаю из тени. Ловлю себя на том, что любуюсь почти, зачарованный его игрой в распрос — и его улыбками, яркими, и блеском в глазах, по-дружески добрым. Ни на гран не искренними. И снова — не мне. Под вечер выцепляю своего смертного, внутренне сетуя, что тот снова забыл о еде, словно и не чувствует голода вовсе. Сиэль разрешает себя увести лишь после того, как стащил чей-то студенческий пропуск, собираясь вернуться на следующий день. — И не стыдно тебе воровать чью-то личность? — А тебе? Чьё у тебя тело вообще? — Моё. Его владелец давно мёртв. Не ложь совершенно: тело действительно моё, и я действительно давно мёртв. Ужин протекает в тишине. Сиэль задумчив, машинально отправляет в рот еду аккуратными движениями, не обращая, кажется, на вкус и толики внимания. Отпивает правильный чай, хорошо заваренный, с ярким ароматом диких ягод. Я сижу напротив, ограничившись лишь чашкой чая, и не спешу прерывать спокойную атмосферу. Наблюдаю за изменениями в лице — от лёгкой хмурости к какой-то мысли, почти сразу отброшенной, к толике понимания, к какому-то решению, видимо, созревшему и относительно устраивающему мальчишку. — Притворись следователем. — Прости, что? Он нетерпеливо делает глоток чая и поясняет: — Притворись следователем. Полицейским. Допроси студентов, допроси преподавателей — кто-то наверняка видел больше, кто-то может направить на нужный след. Он или она убивают местных «знаменитостей», главных задир колледжа. Их знали все, и не далеко не все были от них в восторге. Возможно, кому-то доставалось больше остальных. Я пропускаю мимо ушей слово «задир»: и кто тут из нас древний, а кто молодой парень? Разве так ещё выражаются? Кто-то явно слишком мало общается с ровесниками. Делано-задумчиво покачиваю чай в чашке. Уже согласный на предложение, заинтересованный в небольшом веселье, но не желающий соглашаться легко. Слишком уж просто он впутывает меня в свои дела. — И ты не займёшься этим сам, потому что?.. — Ты меня вообще видел? Не отвечай, — он сразу же сам отмахивается от слов, не давая мне шанса вновь назвать его мальчишкой. — Не важно. Важно, что меня уже видели в кампусе. И считают одним из студентов. Тебя ещё не видел никто и на следователя ты похож больше, чем я. — Допустим. И что мне с этого будет? — Большое спасибо от меня. Чего ещё ты хочешь? — Мм… Ты выполнишь одну мою просьбу в ответ. Сиэль напрягается, ожидая продолжения — меня не так уж и колет его сомнение. От любой сделки с демоном следует ожидать неприятностей. Но в этот раз цена будет малой: — Ты будешь есть только здоровую еду в течение месяца. И возьмёшь отпуск сразу, как только мы здесь закончим. Без риска для жизни. Его лицо того стоит. Рот приоткрывается в удивлении, и он тут же качает головой, словно услышал какую-то дикость. Сиэль фыркает, а с губ уже слетает новая колкость: — Признавайся, тебя подослала моя тётушка? Ты поэтому за мной ходишь, точно нянька? — Уверяю, я с ней не знаком. Но был бы не против познакомиться. Сиэль моргает, немного смущённый и вновь сбитый с толку откровенностью, и издаёт слабый смешок. — Ты бы ей не понравился. Она бы, вероятно, заставила тебя зачесать волосы. И разве твоё желание должно так касаться меня? — Твой отпуск так же означает и мой. Я, знаешь ли, не нанимался вытаскивать тебя из передряг. — Я, знаешь ли, и не просил. — Сейчас просишь. На это ему нечего ответить — он поджимает губы досадливо, но больше притворно, чем действительно уступая. — Ладно. Теперь поможешь? — Помогу. К нашему возвращению на следующий день университет сотрясает новость: ещё одна смерть. В этот раз — студентка из команды пловцов утонула в бассейне при свидетелях, и снова «будто что-то не давало ей выплыть». Я держу слово и действительно притворяюсь следователем — даже показываю искусственный значок, заранее запрошенный у своих подчинённых. Игра в допрос в равной степени и скучна, и забавна: это приятная возможность немного поворошить умы молодёжи. Проникнуть под кожу, заставляя кого неуютно ёжиться, кого пламенеть робкими восхищёнными взглядами — и впервые за много лет без намерения подтолкнуть к контрактам, хотя случай выдался на редкость удачный. Университет — это в равной степени и большие надежды на будущее, и страхи, с ним же связанные, и оковы чужих ожиданий, и разочарование и в себе, и силах своих, и выбранной специальности. Так банально — и так подходит их молодости. Так любопытно — все они сверстники Сиэля, и при этом совсем на него не похожи. Или, скорее, он сам — на них. Никогда он так не робеет под моим взглядом, никогда не жмётся нервозно, стоит лишь надавить, никогда и близко не выказывает ни заинтересованности явной, ни страха, даже зная мою природу. После моего импровизированного допроса свидетелей, когда дневные занятия завершаются и аудитории пустеют, я нахожу его в коридорах студенческого общежития — и уже даже не удивляюсь, как он туда проник. Он тащит меня на неостеклённый балкончик, легко взломав замок — подальше от чужих взглядов. В такой холод вряд ли кто-то захочет сунуться на свежий воздух. Под крышей гудит морозный ветер, бьётся в лицо колючим, и я снимаю пальто, набрасывая его Сиэлю на плечи, теперь зная, как легко он может разболеться. Он нетерпеливо достаёт список имён, выудив его из кармана моего же пальто, словно так и знал, что он будет там — словно ему дозволено вообще шарить в карманах и всё это для нас так обычно. Я перебираю пальцами в воздухе, руку отведя за спину, удерживаясь от спонтанного желания растрепать ему волосы или отвести чёлку с глаз, уже зная, какая она мягкая на ощупь. Ветер сам сдувает чёлку, и Сиэль сильнее кутается в пальто. Он читает, глазами быстро пробегаясь по строчкам, губу нижнюю прикусывает задумчиво и наконец пальцем указывает на имя. — Думаю, это она. Я жду продолжения, внутренне согласный, но в желании послушать его доводы. Мальчишка до редкого любит загадки, и забирать радость решения совсем не хочется: куда приятнее наблюдать за слаженной работой мысли и дерзкими ухмылками, когда он ожидаемо оказывается прав. В конце концов, подбросить маленькую победу мне ничего не стоит. — Дженни, точнее Дженнифер Уилсон, про неё вчера говорил тот парень. В прошлом месяце наша первая жертва вместе со своими подругами унизила её на весь универ, едва не утопив в раковине в туалете. Вроде как приревновала своего парня — нашу вторую жертву. Я уже думал на неё, но хотел убедиться. Дженни — ну, или быть может и не она, но кто-то здесь — точно ведьма. Я нашёл заколдованный мешочек в вещах сегодняшней утопленницы. Сейчас… Словно только вспомнив, он лезет в карман и достаёт ведьмовской мешочек. Подбрасывает его в ладони, будто играет не с заговорённым колдовским оружием, а теннисным мячиком. — Действительно. Здесь действует ведьма. — Когда, кстати, ты собирался сказать, что и сам подбросил мне тот мешочек? Он слишком резко меняет тему, подлавливая намеренно. Это должно было произойти рано или поздно. Чувствую, как мысленно хрустит лёд, исходясь паутиной трещин. Сиэль смотрит ждуще, но не зло, не обиженно — давая шанс объясниться, хотя заранее знает ответ. — Ожидал, когда ты сам заметишь, — признаваться вообще не входило в планы, хотя и было неизбежно. — Давно заметил. Давал тебе время сказать самому. — Постарайся не потерять. Так мне будет проще тебя найти. Сиэль смотрит скептично, как бы спрашивая: «И зачем тебе это?». Но всё же кивает и опускает взгляд на свою ладонь, где лежит чужой мешочек, убивший сегодня студентку. Он ещё раз подбрасывает и ловит его, примеряясь к весу, беззаботно играясь с проклятым предметом. — Откроем? Он же не сработает дважды, так? Сомнение селится внутри, но вместе с тем его любопытство до странного заразительно. Мешочек слабо энергирует остаточной магией, неспособной на что-то серьёзное. — Не должен. Едва дождавшись ответа, он тянет за тесьму и разворачивает ткань на ладони, рассматривая наполнение. Приподнимает руку, чтобы видно было и мне. Там лежит старая монета, сушёные травы и несколько мелких обожжённых косточек какого-то животного. Кажется, грызуна. Ничего серьёзного или способного нанести ущерб дважды. Сиэль тычет ногтём в кость, а затем сминает всю горсть предметов обратно в ткань и сует в карман моего пальто. — Не забудь потом уничтожить. Терпеливо вздыхаю, воздерживаясь от слов: пора бы привыкнуть к бесцеремонности и живой естественности, с которой Сиэль воспринимает меня и такого же ждёт в ответ.****
Догадки Сиэля оказываются верны — и его беспечность и лёгкость в решении этой задачи едва не стоят ему жизни. Дженни соображает быстрее, вычисляя постороннего, вызнающего про неё. Действует на опережение, невесть как успев подбросить ведьмовской мешочек в сумку моего мальчишки. Сиэль начинает задыхаться, не успев дойти даже до номера. С хрипом глотает воздух, что не доходит до лёгких, словно застревая в горле. Я в спешке вытряхиваю его рюкзак, так и не находя подброшенное, но явственно чувствуя чуждую, неестественную энергетику — и в итоге отбрасываю сумку в стоящую на тротуаре урну, тут же сжигая демонским огнём. Сиэль заходится кашлем, но наконец дышит. Пытается проморгаться от выступивших слёз, разминает пальцами горло под челюстью, а взгляд шальной и уже злой. И это хорошо — злость кипит и во мне, и к мальчишке беспечному, и к той дряни, что посмела посягнуть на мою душу. Не сдерживаюсь в высказываниях, возможно и резко, но чётко донося посыл, что нельзя так расслабляться — он и сам это знает, но и тени стыда не выказывает. Лишь морщится и велит не тратить времени. Сиэль выбирает не ждать следующего дня — разумно, с учётом произошедшего и скоростью, с которой девчонка разошлась на убийства. Догадки Сиэля оказываются верны — как оказывается верным и предположение о следующей, вероятно, последней жертве из её списка. Девушке, что сделала унижение публичным, распустив слух по всему кампусу. В этот раз Дженни-дрянь не мелочится, не ждёт очередного утопления — новая жертва истекает кровью изо рта, почти помирает от иголок, что магическим образом оказались в недоеденном ужине. Почти лишь оттого, что Сиэль вовремя находит её и успевает сжечь ведьмовской мешочек простой зажигалкой. В этот раз наша ведьма была единственным свидетелем — яростная, озлобленная, падкая на ругань и оскорбления в адрес покойных. Её едкий плевок «она заслужила, все они заслужили» — почти признание, записанное Сиэлем на телефон. Неожиданно, однако — в комнату врывается полиция, вызванная мальчишкой. В дверях собираются на шум зеваки-студенты, и всё внимание переключается на спешное отступление. Заболтать сразу такое количество людей непросто, но действуя слаженно вдвоём нам удаётся отмазаться от причастности и ускользнуть. Неведомо зачем, он сохраняет ведьме жизнь, даже не собираясь вытаскивать её из участка. Уж не знаю, откуда в мальчишке просыпается милосердие, ведь не испепели я ту сумку, и его собственная смерть от удушья была бы мучительной. Его смерть. Это было близко — это было почти реально. Запоздалое понимание тугим комом жмётся, колко до сотен иголок прямо под кожей. Непривычно, смятенно и тревожно — и знакомо яростно, подавленно до поры, но готовое быть замеченным. Сиэль не выглядит потрясённым. Не выглядит испуганным, не выглядит злым, не выглядит даже растерянным. Он отпирает дверь номера, широко распахивает её, мельком поймав мой взгляд через плечо, не задерживаясь. Входя, он едва ощутимо касается меня. Пальцы скользят от локтя до запястья, как поддержка, коротко и незначительно. Значительно наравне с тем, естественно, будто и вправду привычно принимать заботу. Я замираю нелепо в дверном проёме, прирастаю к порогу и сдерживаю руку, давя порыв коснуться в ответ. Сиэль не оглядывается, по-хозяйски включает свет и сразу направляется в кухонный уголок, чтобы набрать воду в чайник. Я отмираю, делаю шаг в комнату, ощущая себя слишком тяжёлым. Словно примерил пальто с чужого плеча — грузно, давяще в плечах, коротко до прохлады в ладонях и запястьях, тесно слишком, чтобы уместить и унять это неприятное гудение энергии в груди. Чай завариваю в тишине. Сиэль не стремится к общению — и я не стремлюсь нарушить то хрупкое спокойствие, что с трудом вытаскиваю из глубины своего существа. Злость и что-то ещё весом жмут по границе мыслей, вьются, словно рой диких ос, готовые прорваться наружу, едва я ослаблю бдительность. Сиэль затем зевает над чашкой вечернего — уже ночного — чая. Сидит рядом и касается моего бока локтём каждый раз, когда тянется, чтобы сделать глоток. Рукой то и дело тянется к саднящему горлу, потирая кожу под челюстью, словно всё ещё ощущает отголоски проклятья. Мне остаётся лишь надеяться, что удушье не станет преследовать его во снах, и бессилие перед кошмарами удручает. Сильнее сжимаю злость, успокаивая и себя, и мальчишку под боком, отвлекая вопросом. — Когда ты успел позвонить в полицию? — Как только понял, что мы там одни и она готова сознаться, — Сиэль прерывается на осторожный зевок, прикрыв его ладонью. — Мне даже говорить им ничего, кроме номера комнаты, не пришлось. Она сама себе на срок наговорила. Совсем поздняя ночь разливается тьмой за окнами, почти не разбавленная уличными фонарями. Наши отражения призрачными силуэтами ложатся на стекло, подсвеченные ярким электрическим светом лампы. Сиэль клюёт носом и почти умудряется задремать сидя, прислонившись виском к моему плечу. Это явно неудобно, и от долгого сидения так разболится шея. Осторожно разворачиваюсь, рукой приобнимая за спину для большей поддержки, и он расслабленно выдыхает, прикрывая глаза. Его волосы щекочут щёку. Он кажется хрупким, и ожог его неслучившейся смерти неприятием прокатывается по позвоночнику, наступая с новой силой — силой подступая на самые кончики пальцев. В комнате темнеет, и мои тени расползаются вдоль стен, скользя к Сиэлю всё ближе, не то укутать стремясь и согреть, не то привязать ко мне плотнее, чтобы и дёрнуться не смел, и не рисковал собой больше. Что нелепо совершенно — здесь неопасно. Нелепо — ведь Сиэль никогда не завяжет с охотой. Нелепо — ведь Сиэль не поймёт ни намерений, ни теней, ни мыслей моих. Возможно, скажи я вслух, и он бы скривился. Гордо, жестоко и наравне с тем печально, как умеет. Миг кажется хрупким — тронь и надломится. Развеется пелена уюта, скривится очередной саркастичной ухмылкой, ущипнёт почти приязной насмешкой и ускользнёт из рук упущенной лентой. Сейчас он тихо посапывает, всё же проваливаясь в лёгкий поверхностный сон. Посапывает, а затем коротко вздрагивает, просыпаясь. Зевает, отстраняясь, и мой взгляд скользит от него к незаправленной кровати. Мгновение тишины и покоя рассыпается, прерванное. Пожелание спокойной ночи звучит вполне искренне, уже не удивляя. Сиэль не проникается, лениво махнув рукой, и плетётся в душ, вновь не дожидаясь моего ухода. Мне есть, куда пойти — незавершённое дело чешется на подкорке, подгоняет, тяжело и густо наливаясь внутри. Кровь согревается мраком, стучит медленно, размеренно в каждом ударе мёртвого сердца. Сиэль может быть милосердным. Человеческие слабости ему не чужды. Они чужды мне. Сиэль может не марать руки и не пятнать душу новой смертью. Я же давно запятнан и заклеймён в самой своей сути. Едва небо заливается сероватым предрассветным маревом, в самый сонный и ленный час, я иду. Почти опустевший в ночи полицейский участок ловит эхом каждый шаг и мерцает приглушённым светом ламп. Незамеченный, неспешно прохожу вглубь, где в камере ждёт своей смерти ведьма. Ведьма не спит — ведьма уродливо плачет, глаза растирая ладонью, скорбя не об ошибках своих, а лишь о последствиях, нераскаянная. Ведьма отшатывается от решётки, пятится к дальней стене, а в распахнутых в ужасе глазах отражается мой алый взгляд. Мрак танцует по стенам, подступаясь всё ближе. Ведьма хрипит и падает на колени, задыхаясь чернильным дымом. Пальцами скребёт горло, оставляя наливающиеся алым полосы, процарапывая кожу до кровяной росы. За жизнь цепляется, как может, бессильная без своих книг и ритуальной колдовской мишуры. Ведьма умирает, так и не дотянувшись до нового вдоха. Падает безвольным телом в углу камеры, лицом в грязный пол, где ей самое место. Удовлетворение багряным и сильным обнимает за плечи, свивается теплом под сердцем, мурлычет довольным, защитным внутри. Покидаю участок перед рассветом. Лёгкость селится рядом, под кожей, под сердцем, под мраком, из которого я соткан. Теплится внутри предвкушением новой встречи, неестественно мягкой улыбкой ложится на губы воздушным касанием. На утро, едва дождавшись десяти часов, в приподнятом настроении возвращаюсь за Сиэлем, уже продумав, в какой ресторан его отвести на завтрак — и куда посоветовать отправиться в отпуск, ведь свою часть сделки я выполнил. Меж тем неприятно саднит мысль, что собственные дела дольше ждать не могут — и моя просьба о безопасном отдыхе отнюдь не была праздной причудой. Я и так задержался с Сиэлем на целую неделю, отложив всё прочее на потом. Демоны в моём подчинении пока не жалуются, лишь осторожно интересуясь, когда же вернусь. Мысль о делах истаивает, неважная, скучная. Ладонь согревает стаканчик с кофе с неприличным количеством карамельного сиропа и густой шапкой сливок. Сиэль такой любит. Сиэль уже собран, готов к новому дню и до странного хмур. Брови надламывает мрачной решимостью. Шторы опущены и едва пропускают рассеянный свет. — Доброе утро? — выходит скорее вопросительно и неясно, с чего такая угрюмость, едва проснулся. Возможно, одним сладким кофе не обойдётся — возможно, даже придётся вместо ресторана тащить мальчишку в кондитерскую. Он молчит, губы поджимает, а потом издаёт раздосадованный вздох. Подходит, в пару шагов пересекая комнату, и тычет экраном телефона чуть ли не мне в нос, на миг ослепляя яркой подсветкой. — Скажи, что это не ты. Взгляд выцепляет печатные строчки какой-то новостной статьи: »… подозреваемая в покушении на убийство скончалась в полицейском участке. Обстоятельства смерти устанавливаются следствием…» Глупо отрицать очевидное, и хотя хмурость мальчишки отчасти ясна, но всё же не стоит такой драмы. Было бы, по кому скорбеть. — Не смогу, — недоверие в синем взгляде мешается с мрачным пониманием: он уже догадывался, просто хотел убедиться. Я продолжил, зная, как неприятно процарапают следующие слова по его наивной и странной вере в меня: — Это был я. Сиэль зло выдыхает и отнимает телефон от моего лица, с щелчком блокируя экран, и опускает руку. Пальцы сжимают телефон до побеления костяшек, и голубые вены проступают под светлой кожей запястья. Сжимает, словно кирпич, которым он собирается ударить. — На кой чёрт тебе понадобилось её убивать? Она уже была арестована! Глупая досада мальчишки резонирует внутри, дребезжит, словно тронутая струна, и изливается ответной злостью. Нельзя быть таким наивным — в его возрасте и с его образом жизни. Сила развращает ощущением вседозволенности, пьянящим ядом мнимой свободы. Развращает, запуская гниение в душу. Кому, как не Сиэлю, об этом знать. Теперь уже выдыхаю я, усмиряя нрав, голосом продавливая каждое слово, достучаться желая — не эмоцией, логикой: — Она уже убила четверых. С чего ты взял, что она остановится? Мальчишка смотрит непримиримо. Упёрто. Разочарованно — и это выносить… сложно. Неприятно, почти мерзко до горечи во рту. — А тебе не плевать? Зачем? В общем-то, плевать: смертные могут развлекаться как хотят и бесконечно убивать друг друга. Плевать — но она пыталась убить мою душу. Почти смогла, на самом деле — скудных сил хватило бы, и одного намерения достаточно, чтобы подписать себе приговор. В Аду её уже ждали, с моей помощью или без. Об этом, конечно, сейчас упоминать не стоит. Делаю ещё одну попытку усмирить — и заведомо знаю, что ответ мне не понравится: — Почему тебе не плевать? Ты уже убивал раньше. — Я не убиваю людей, — Сиэль прожимает последнее слово, точно крайнюю клавишу фортепиано, чётко и коротко. И в этом ёмком ответе скрывается многое. Это саднит — это жалит, хотя и не должно. Жжётся двуличием: мальчишка не убивает людей, но не раздумывая снесёт голову вампиру или выстрелит из своего револьвера в демона. В других, не менее разумных, чем обычные люди. Фальшивая мораль Сиэлю не идёт — но пылает в его светлой душе отравляющим, ложным сиянием. Глупая совершенно, и вновь совершенно наивная. Возможно, где-то внутри Сиэль и сам понимает это — но пока в его глазах лишь блестит гнев и неразумная обида. Предательство без настоящего предательства, ведь я ничего подобного не обещал. Тишина в комнате до того тяжела, что почти звенит. Мне нечего ответить на это. Онемение перехватывает рот ледяной ладонью и давит удушающим разочарованием, ворочается досадливым, грызётся скорой подкипающей злостью, пока зажатой, но готовой пролиться словами неосторожными. Ситуация глупа и нелепа — отступи любой из нас, и возможно бы скоро забылось. Непримиримость тускло отражается в синем взгляде, хмурит брови и поджимает губы, да дрожью касается сжатых кулаков. Мне нечего ответить — а он и не ждёт ответа. Губы кривит с досадой и вылетает из номера, так и не услышав несказанного. Выбегает, толкнув плечом и громко захлопнув за собой дверь. Забытый и ненужный стакан с кофе летит в стену. Я и сам не задерживаюсь, исчезая в привычном чернильном дыме перемещения.