Эхо отчаяния в разных мирах

Быть может, судьба запретила им быть вместе Быть может, любовь их только во взглядах, В каждом легком и робком жесте, В спутанных золотистых и рыжих прядях. Ей тревожно сказали однажды: «Умри, подарив любимому жизнь», Она бы спокойно покончила дважды, Даже не удостоившись ярких тризн. Лишь догадываясь о том, как ему тяжело, Молила безмолвно не лить по ней слезы. Ведь даже если им быть вдвоём не суждено, Она золотистым лучом будет ждать на утесе. Им достались всего лишь мгновения В рамках обычных бумажных страниц. Их жизни свои нашли отражения В чьей-то злобной игре без границ. С надеждой посмотрит ей в глаза, Но в них увидит только неизвестность. Судьба сказала: «вам нельзя», И вздох последний отпустив, она прошепчет: С тобою наша неизбежность. Дорога домой была проложена через старый колодезный двор, заросший небрежными кустарниками и лишенный достаточного освещения, за исключением одинокой лампочки в разбитом плафоне над одной из парадных. И та противно мерцала. Тяжело дыша, парень в потертом кожаном плаще, несуразно висящем в плечах, еле перебирал ногами. Мигающий желтоватый свет одинокого фонаря рассеивался в каплях дождя и провожал темную фигуру к каштановой аллее, где уже, казалось бы, не удавалось скрыться от глаз нерадивых прохожих и вечно любопытных соседей. Стоял холодный сентябрьский вечер пятницы, и, в действительности, плетущийся домой человек не был редкостью на улице, тем более в районе, где небольшие рюмочные и пивные ларьки стояли на каждом шагу, а черные заношенные плащи были то ли писком моды, то ли вынужденной мерой за неимением лучших вещей. Поэтому никто уже и не обращал внимание на такие картины. Никто, кроме давящих голосов в голове рыжеволосого парня. В сознании то и дело мелькали картинки из детства, он помнил все детали, помнил их очень ярко, в мельчайших подробностях. Ведь как можно забыть ту, что научила его любить? Как можно было забыть ту, встреча с которой была предназначена самой судьбой? Он шел по аллее, опустив взгляд на мокрый асфальт. Шарканье ватных от безысходности ног, брызги от луж, которые он не замечал, а в голове маленькая девочка в бело-голубом платьице с пшенично-золотистыми волосами, которая пыталась его догнать. На улице тоска, на улице промозглый дождь, а в голове так хорошо и так спокойно, ведь в его голове она, его девочка, что стала лучиком света. *** «– Эй, рыженький! Эй, ты! Ну постой же, постой!!! — Невероятно звонкий, но в то же время очень нежный голос, словно стая светлячков, проносился вихрем по коридору. — Ты что глухой? — Она произносила тяжело, еле обогнав его, пытаясь отдышаться и выставляя руку вперед, играючи, будто бы готовясь применить суперсилу, чтобы остановить его. — О? Что это такое? — Девочка слегка трясущейся рукой указала на книгу, которую парень прижимал подмышкой, и читала по слогам потертую надпись на корешке, поворачивая голову и щуря глаза: «Гомер «И-л-и-а-д-а»!».» И вот сейчас, как тогда: сердце бешено стучало, когда девчушка подходила ближе, восхищенно и удивленно спрашивая у него что-то. Но вот только сейчас ее рядом нет, как тогда, а сердце почему-то все также по-детски бешено стучало лишь от одного воспоминания о ней. Грустная улыбка появилась на лице и быстро исчезла, будто развеявшись в холодном ветре и растворившись в каплях усиливающегося дождя «– Так ты у нас любитель почитать, ага! Любишь Древнюю Грецию? Любишь мифы? А кто твой любимый герой? Ну? Чего ты молчишь, рыженький? — Ее возгласы тогда раздавались, казалось бы, на весь коридор, отдавались звоном у каждого проходящего мимо них школьника. — Ты какой-то неразговорчивый, ха-ха! — она хихикала так беззаботно, — так и будешь стоять как вкопанный? Ну давай же познакомимся! Или ты скрываешь свое имя? — она не оставляла ему и шанса втиснуть хоть какую-нибудь фразу в этот бесконечный поток вопросов.» Ее вопросы всегда были исключительно риторическими, и даже не из уважения к человеку — это была ее исключительная манера общения с самого детства. Маленький солнечный вихрь с бесконечным потоком мыслей, вопросов, колких фраз и смеха. Она всегда была такой, с самого детства. Он хорошо помнил, как еле-еле собирал всю свою мальчишескую брутальность в кулак, чтобы выстоять в этой словесной битве. «– Ну я.… я…– парень робко пытался ответить, смотря на то, как маленькая смелая девочка ставила руки на бок и приподнималась на носочки, пытаясь заглянуть в его глаза. — Меня зовут Аякс…ты тоже будешь смеяться да? Девочка округлила глаза от удивления, опустив теперь руки за спину, — о чем это ты? — Все в этой школе говорят, что у меня странное имя…– он неловко пробормотал под нос. — А мне нравится! Может оно и странное, но зато твое, и такого больше нет ни у кого в школе. Они все просто тебе завидуют! — она качалась на носочках, улыбаясь со всех сил. — Раз так, то ты можешь называть меня…дай-ка подумать — она начала медленно и театрально наматывать круги, постукивая пальцем по голове, делая вид, что она в поисках самого важного решения в своей жизни, — о, придумала! Ты можешь звать меня Люмин. Это как свет. Меня все в семье называют лучиком, а лучик это что? Правильно — свет. Ты же любишь Древнюю Грецию, и имя у тебя как у героя мифов, а Люмин с древнегреческого — свет! — Ну вообще-то это с латинского так переводится, ты совсем глупая! — Он пробормотал и так сильно тогда покраснел; он опустил взгляд, поправил очки и, смутившись, спрятал свою улыбку. — Да какая разница! Греческий, латинский, да хоть хиличурлский какой-нибудь…звучит же забавно и мило? Ну тогда будем дружить! — это снова не было вопросом. Она протянула руку, а когда увидела, что мальчик не пожимает ее в ответ, она просто взяла его под руку и повела вперед по коридору. — Что это вообще за язык такой — хиличурлский? Что ты вообще от меня хочешь? — Аякс бормотал себе под нос, пока Люмин щебетала о Древней Греции, все так же путая историю.» Это была их первая встреча. Первый знак судьбы или предназначения, но точно не случайности. Он всегда знал это, и всегда говорил всем вокруг, что в каждой жизни они были вместе, и что в каждой будут только вдвоем, пусть даже против целого мира. Но все эти пустые слова были предательски забыты волею судьбы. С того самого дня в школе, с той самой роковой встречи он стал себя с гордостью называть себя Аякс, чем шокировал и родителей, и учителей, которые раньше пытались называть его разными прозвищами по его же собственной просьбе. А девочка стала называть себя Люмин, только так и никак иначе, чем раздражала всех, особенно своего брата. В какой-то момент она перестала отзываться на свое же собственное имя, и все просто-напросто смирились с этим, ведь переубедить эту девочку в том, что она напрочь вбила себе в голову было нереально. Мало кто понимал причину таких кардинальных изменений, и никто так и не знал, что это имя стало ей дороже собственного, ведь она расценивала его как первый подарок от самого близкого и родного ей человека, от того, из-за которого это имя стало ее крестом. *** Аллея, по которой он шел, еле перебирая ногами, была на самом деле небольшой, но в тот вечер ему действительно казалось, что дорога к дому занимает примерно вечность. Он не хотел возвращаться домой. На самом-то деле это и домом было назвать сложно: оставшаяся от какого-то дальнего родственника комната в коммунальной квартире, вся разбитая и пошарпанная, с маргинальными соседями в придачу. Он не бывал там уже очень долго, но больше идти было некуда. Теперь это его дом, и он убедил себя, что именно там ему и место. Темно. Холодно. Сыро. Грязно. В дальней комнате раздавались звуки попойки: крики с матами вперемешку со звоном чокающихся стаканов. Где-то плакал ребенок, оставленный родителями в одиночестве, потому что те пытались хоть как-то заработать на хлеб. Обстановка была крайне удручающей. Аяксу было все равно. Он не слышала ни криков, ни плача. Он не слышал ничего, кроме своих мыслей, которые начинали пожирать его изнутри, истончая душу и разрывая сердце. Он похлопал по карманам в поисках ключей. Старый поржавевший ключ еле поместился в дверной замок. Немного приложив усилий, парень все-таки смог попасть в свой старый-новый дом. Опустошенный взгляд, направленный куда-то вглубь темного коридора, совершенно никак не мог помочь распутать этот огромный клубок накопившихся проблем. Рыжий парень даже не снимает свои грязные от дождя ботинки: в комнате было еще хуже, чем на улице. Он прошел всего пару метров и сел на холодный пол своей убогой комнатушки на самой окраине города. Обстановка в жилище угнетает всё сильнее. Через протертые обои с давно исчезнувшими узорами, виднеется желтая, местами плесневелая голая стена. Сверху красуются следы мокрых подтеков, очевидно, доставшиеся от нерадивых соседей этажом выше, а снизу возле пола заплесневелые пятна и засохшие остатки чего-то. Мебель старая, порванная и потертая. Дверца шкафа свисает петель, а на полу валяется гора старой посуды. — А ведь отец всегда мне говорил: «Если тебе удалось встретить птицу счастья, не лови ее за хвост — приручи, пусть это и может занять много времени. А как приручишь, то заботься о ней, как о самом ценном, что тебе было даровано свыше. Только тогда ты сможешь жить счастливо, ведь эта птица будет оберегать тебя всю твою жизнь». Парень наконец отвел свой взгляд от коридора и опустил его на свои руки. Он уже не обращал никакого внимания на то и дело пробегающих насекомых, которые уже давно обосновались в этом месте, а запах грязи и испорченной еды уже так сильно не бил в нос. — Прости меня, отец, твой сын тебя плохо слушал. Свою птицу я поймал и посадил в клетку, лишился всей той жизни, что была у меня. Я не знаю, как вернуться, не знаю, что мне делать сейчас, — голос задрожал, слезы вновь потекли рекой. Аякс облокотился спиной на стену и тяжело выдохнул. Сама по себе темная комната была очень плохо освещена — лишь небольшой торшер в углу комнаты и свисающая с потолка лампочка. Оно и к лучшему, ведь парню хотелось лишь спрятаться подальше, чтобы никого и ничего не видеть, а будь в этой комнате так, как он привык у себя в родном доме — множество светильников по периметру, люстра, он бы точно окончательно сошел бы с ума. Хотя бы ночью он мог не видеть всю обстановку в полной красе. Немного подумав, он протянул руку во внутренний карман плаща и нашел там пачку крепких дешевых сиграет. Похлопав по карманам брюк, он, наконец, нашел зажигалку, которую еле смог зажечь трясущимися руками, и закурил, запрокинув голову на назад. Он закрывал глаза и видел ее силуэт. Он видел маленькую Люмин в школе, кружащую между парт и спорящую с учителями по любому поводу. Он видел подросшую Люмин, старосту класса, которая выступает на сцене с номером в честь юбилея школы. Он видел Люмин на выпускном, плачущую и такую сентиментальную. Он видел Люмин повзрослевшую после их долгой разлуки, которая случайно столкнулась с ним в переходе после работы. Он видел Люмин на их первом свидании, на их знакомстве с семьей. Он видел каждый момент. Наконец он увидел ее такой, какой видел в последний раз. Он видел Люмин в слезах, с расплывшейся по лицу тушью, с осипшим от криков голосом, он видел ее, уходящую и хлопающую дверью. Последнее воспоминание было особенно тяжелым. Вся та боль, что копилась у него в голове, отражалась теперь физически. В груди больно схватило сердце, и он сжался, тяжело дыша. Он молился. Он молился всем возможным богам, чтобы это был его последний вдох. Он истошно просил, чтобы его жизнь прервалась здесь, именно в эту секунду, чтобы он мог вернуться к ней поскорее, чтобы он мог извиниться, чтобы еще раз посмотреть в ее глаза. Боги, если они и существуют, были не на его стороне. Или они разыгрывали какую-то карту? Или просто издевались, заставляя страдать его все больше и больше? Он не знал. Он уже ничего не знал и не понимал, но сердце быстро отпустило после его жалобных просьб. — Люмин… — и глаза снова наполнились слезами. — Люмин… — руки тряслись так сильно, что он еле зажиег еще одну сигарету. — Люмин, прошу … — сигарета за сигаретой зажигалась в надежде хотя бы немного успокоиться. — Люмин… — он истерично засмеялся, смех был громче и громче, — так ты решила меня наказать, да? Так Вселенная распорядилась на нашу жизнь? Всю ночь он провел на полу в одиночестве. Он не сомкнул глаз ни на секунду. Он бредил, он сходил с ума, он предавался воспоминаниям и пытался понять, что ему делать. Жизнь без нее — не жизнь. Жизнь, зная, что это он убил ее — ад наяву. Жизнь с осознанием, что уже ничего не исправить — худшее наказание. — Если я покончу здесь со всем, сможем ли мы увидеться вновь? — Он стоял у открытого окна. Солнце всходило из-за горизонта. Морозный утренний ветер летал по комнате, крики чаек и ворон неприятно стучали по ушам. Один шаг и его не станет. Один шаг и они воссоединятся. Один лишь шаг, который он уже вот-вот был готов сделать…как внезапно золотистый луч ударил в глаза, ослепив парня. Кричи чаек и ворон закончились, где-то защебетали воробьи. Аякс убрал ногу с подоконника. — Что ты хочешь от меня, Люмин? Чтобы я жил дальше? Без тебя? — он разрывался в истерике, крича в небо, будто бы принимая все это как знак, который она подает выше. Он знал, что она не простит ему, если он наложит на себя руки. Он знал, что она никогда не примет его раньше положенного срока. — Значит я отомщу всей Вселенной за то, что она позволила забрать тебя у меня. А потом я отомщу себе, и ты мне уже никак не сможешь помешать. Он говорил тихо, спокойно. Слез не оставалось, голос был сорван. Он нашел какое-то странное успокоение в том золотом луче, в тех воробьях, что внезапно запели. Ему нужно было многое сделать, и он был готов. Время его смерти пока не пришло, пока он не накажет виновных. Его главным триумфом станет наказание самого себя, тогда он воссоединиться с Люмин, он точно это знал.