Льды пустыни

      Он действительно может оказаться Лисан аль-Гаибом.       Эта колючая мысль всегда приходила ей в голову, когда она просыпалась на закате раньше Усула. Он спал на животе, неудобно вывернув шею и положив щеку на бежевый походный рюкзак. Даже в такой позе он выглядел не совсем как человек. Рядом с ней спал белокожий, напитанный влагой пришелец со странной текстурой волос, слишком длинными ресницами, выточенной как из камня челюстью и узкими, длинными, обманчиво хрупкими конечностями.       Он был странный, чужой, не из этого мира, и вечно говорил всякие глупости с еле заметным акцентом. Он не был похож на фрименского мужчину, но не был похож и на женщину. Он был чем-то совершенно иным, бесполым богоподобным существом.       И хотя он точно спал и не представлял никакой опасности для Чани, в такие моменты она всё равно ощущала что-то страшное, пугающее до глубины души и холодное, как вода священных колодцев. В этой голове, под копной чёрных волос, творилось сейчас что-то ужасное, огромное, далеко за пределами её собственного ограниченного понимания. Что-то случится, что-то грядёт — она ощущала это совершенно точно, как характерную вибрацию песка при приближении Шай-Хулуда. Оно близко.       Но животный ужас, охватывавший её в те моменты, всегда рассеивался через пару секунд, когда Усул вдруг смешно зевал, открывал глаза — сначала больше приоткрывался правый, левый чуть запаздывал, — и улыбался ей, смаргивая с ресниц мелкую песчаную пыль.       — Доброе утро, Сихайя.       — Добрый вечер. И ты знаешь, что я не люблю это имя. — Она легко щёлкнула его по носу. Нет, этот полусонный мальчишка никак не может быть Лисан аль-Гаибом. Ей показалась, она просто наслушалась сказок сайядин.       — А мне нравится, на самом деле, — он пожал плечами, потянулся. — Весна — самое красивое время года.       — Весной в пустыне становится только жарче, — вздохнула Чани. — Как по мне, ничего красивого.       — Я знаю, что на Арракисе весной тоже цветут некоторые растения. Но на Каладане… — он вдруг прикусил губу, как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше.       Чани приподнялась на локтях, повернулась к нему, опёрлась на локоть, выражая готовность слушать. Они спали полностью обнажёнными, и она увидела, как взгляд Усула сразу же метнулся к её груди. Чани почувствовала себя неожиданно уязвимой, и её первой реакцией было шире расправить плечи, чтобы показать своё бесстрашие.       Усул не раздумывал долго: положил подушечку указательного пальца в ямку между её ключицами и скользнул ниже. По спине Чани побежали мурашки, как будто её коснулась воплощённая в жизнь чистая, концентрированная опасность. Опасности она любила, они придавали ей сил.       — Так что там, на Каладане? — уточнила она, улыбаясь. Усул казался завороженным, как будто снова впервые попробовал фрименскую пищу со специей.       — Там весной тают снега. — Палец медленно очерчивал её левую грудь. — Лёд на реке сначала подтаивает, потом начинает трескаться и плыть белыми глыбами, и только потом растворяется. Везде с гор текут ручьи, и все кусты, деревья, травы, цветы — всё начинает оживать после зимы. Из снежно-белого всё становится зелёным, начинают петь птицы.       — Что такое «лёд»?       Пол не смог сдержать усмешку, искоса посмотрев ей в глаза. Сердце Чани под его пальцем едва заметно заметалось.       — Это замёрзшая вода. Когда она достигает определённой низкой температуры, она становится твёрдой. — Палец очертил и правую грудь, симметрично. Чани стало ещё жарче, и она почувствовала, что скоро вспотеет.       — Ещё холоднее, чем в колодцах?       — Конечно. У нас есть даже слово «ледяной», то есть, очень холодный.       — Твёрдая вода! — рассмеялась Чани. — Что ты мне сказки рассказываешь, Усул!       Он округлил глаза и вздёрнул длинную шею, действительно став похожим на маленького глазастого муад’диба:       — Ты мне не веришь?! Ведь ледники есть и на Арракисе, на полюсах!       — В твёрдую воду? Конечно, нет! Это всё легенды, этого не может быть на самом деле.       Пол рассмеялся так звонко, что смахнул каплю влаги из уголка голубоватого уже глаза. Присел на полу палатки и вдруг легко ущипнул её за сосок, не прекращая смеяться.       — Вот увидишь! Клянусь, когда-нибудь ты увидишь и лёд, и снег, и дождь, и океан, и посмеешься со мной.       — Эй, не щипаться!       Чани взметнулась вверх, быстро откидывая с себя руку Усула. Он не был готов к такому манёвру и мгновенно оказался под ней, распластавшись на полу конденстента.       — Да ладно, я чуть-чуть. Кстати, лёд, когда тает на коже — жжётся. Вот так, — он ущипнул её за другой сосок, чуть ухмыляясь. Такую гаденькую ухмылку видела только Чани, он берёг её только для неё.       — Я тебе покажу, будешь у меня щипаться!       В отместку она щипнула его за правый сосок, намеренно причиняя в три-пять раз больше боли, чем он ей. Выражение лица Усула резко поменялось, он крепко сжал веки и откинул голову назад с болезненным вздохом.       — Ай, больно!       Он чуть поёрзал под ней, высвободил руки и вдруг поднял их над своей головой, ладонями вверх. Расслабил запястья. Его дыхание участилось, грудь стала вздыматься выше.       — Сделай так ещё раз, — попросил он. На симметричном, изящном, почти ангельском лице не осталось и намёка на насмешку. — Пожалуйста, Чани.       — А если бы я коснулась тебя кусочком льда, тебе бы понравилось? — поинтересовалась она, поворачивая голову набок.       Она ущипнула его ещё раз, выгадав момент, когда он отвлёкся, и была награждена коротким стоном и чуть сжатыми зубами. Как же он красив, будучи одновременно таким опасным и таким беззащитным под ней. Светлая, нетронутая солнцем кожа краснела мгновенно.       — Думаю, да, — ответил он. — Льдом, воском, огнём. Ножом, иглой. Боль может быть очень интересной, если правильно её причинять.       Последняя фраза показалась Чани чем-то большим, чем просто наблюдением. Под ней крылось какое-то воспоминание, опыт, предсказание, не до конца ясное даже самому Полу. Она решила проигнорировать эту мысль, сосредоточившись на правильном причинении боли.       Обхватив его запястья, она припала к его тонкой шее, сначала целуя, а потом уже кусая. Его вода жизни была так близко, билась у кадыка светло-голубым ручьём. Его кожа была белая, как мрамор, тонкая, как фарфор, и нежная, как бархат. От него пахло специей, потом, и едва уловимо — влагой, пропитавшей его всего. Как будто он только что выбрался из океана, и с него ещё стекали крупные капли.       Чани неумолимо тянуло к нему, и она не собиралась останавливаться. Она оставляла укусы на его шее и груди, прекрасно зная, что они будут надёжно прикрыты конденскостюмом. Только когда вся его кожа была равномерно покрыта наливающимися красными цветами от её зубов, она поднялась над ним, перенося весь вес своего тела в руки, надавливая на его запястья ещё сильнее. Она прекрасно знала, что из такой хватки он действительно не выберется, даже если очень постарается — у неё слишком выигрышное положение.       — Открой рот.       Он сделал это медленно, глядя на неё снизу вверх. Чуть высунул язык. В таком положении он казался воплощением соблазнения и порока. Чани вспомнила, как он вылизывал её этим языком, явно применяя какие-то свои колдовские навыки, чтобы довести её до абсолютного экстаза. Фрименские мужчины никогда не делали такого.       Усул смотрел на неё выжидающе, чуть приподнимая голову над песком. Чани знала, что у него уже сохнут язык и глотка, с открытым ртом влага испарялась быстро. Она собрала побольше слюны и резко сплюнула ему на язык. Усул прикрыл глаза, жадно глотая.       — Знаешь, а на Каладане это считалось бы ужасным унижением, — заявил он вдруг, облизывая пересохшие губы. — Это… наравне с целованием ботинок, может, даже хуже. Если человек плюёт тебе в рот — ты в абсолютно подчинённом, поверженном положении.       — Я отдаю тебе свою влагу! — возмутилась Чани. — Это означает, что я очень тебя люблю!       Она посмотрела на его полуприкрытые глаза, напряжённые руки, чуть подрагивающую челюсть, и вдруг поняла.       — Если бы мы были на Каладане и этот жест означал совсем иное, ты бы всё равно хотел, чтобы я это сделала?       — Да, — он сглотнул ещё раз, хотя глотать было нечего. — Мне нравится в тебе всё, и я приму от тебя всё. И мне очень нравится, когда ты… такая.       — Какая?       — Сильная, — выдохнул он, едва заметно дёрнув руками, как будто проверяя её. — И у меня совершенно нет сил, совершенно нет власти над тобой.       — Это правда, — ухмыльнулась она, опускаясь бёдрами чуть ниже, ослабляя хватку. — Но тебе придётся набраться сил, потому что я теряю из-за тебя уже слишком много влаги. Двигайся.       Она присела над его членом, не отпуская его руки. Коснулась влажным входом его головки, но ниже не опустилась. Не всё же ему лежать и наслаждаться. Пусть иноземец поработает, постарается.       Усул приподнял бёдра, отчаянно желая втолкнуться внутрь членом, но Чани с шайтанской улыбкой поднялась выше.       — Чани, пожалуйста, — умолял Усул, выгибая спину, втравливая пятки в скользкие песчинки, пробравшиеся в палатку за день. У неё было ощущение, что она держит в своих руках всю его жизнь, всё его тело и весь его разум. Он действительно не вырвется, если она навалится на него сейчас.       — Я здесь. Может, ты недостаточно стараешься? — почти пропела она.       — Я стараюсь, я стараюсь, я…       Его ступни соскользнули, и он ударился грудной клеткой об пол, падая. Но тут же снова выгнулся всем телом, с силой опираясь на лопатки.       Чани и сама не могла уже играть, жаждая ощутить его член внутри себя. Она всё же подвинулась ему навстречу и сама села на него, придавливая его узкие бёдра своими. Влаги внутри её вагины и на его головке оказалось ещё больше, чем она ожидала. Это трата, но трата оправданная. Таков был зов природы, зов пустыни, и они оба не могли ему сопротивляться.       Усул начал двигаться, не в силах больше ждать. Чани позволила ему, лениво двигаясь навстречу. Отпустила его руки, поднимаясь, и его длинные пальцы мгновенно оказались сначала на её груди — лаская, но больше не щипая, — потом на рёбрах, на талии, на бёдрах. Богиней теперь ощущала себя она, потому что Усул буквально боготворил её своими касаниями. Его взгляд то блуждал по её телу, то резко фокусировался на её глазах, как будто пытаясь проникнуть внутрь, за синюю пелену.       Он начал легко, но громко постанывать с каждым движением, пытаясь войти в неё глубже, каждый раз чуть касаясь своим лобком её клитора. Это касание посылало лёгкую волну внутрь неё, отзываясь внутри знакомым тянущим чувством.       — Тихо, ты перебудишь весь лагерь, — она прикрыла рукой его рот. — А вот этим, — она шлёпнула ладонью по косточке его бедра, — можно уже Шай-Хулуда призывать. Тише.       — Я не могу тише. Пусть все, включая Шай-Хулуда, знают, что ты со мной. — Усул приподнялся на локтях, сел, твёрдо положив обе руки на её бёдра. Влажно поцеловал её в губы, затем оставляя и второй, едва заметный поцелуй на кончике её носа. — Пусть все знают, что я люблю тебя, что ты моя женщина, что мы с тобой занимаемся любовью. Что я буду любить тебя до последнего вздоха. Что ты будешь моей женой, что ты родишь мне дочь. Мои дети будут уже настоящими фрименами.       Чани никогда не думала о детях, ей не нравилась сама мысль: делать что-то ради мужчины, вынашивать в себе чьё-то семя, и быть так далеко от поля боя, будучи истинной федайкинкой. Только смотря на Усула, она впервые поняла, что, возможно, именно от него — она хотела бы детей. Он был тем, ради кого она могла бы даже на время покинуть пост бойца.       Вот бы у их детей были его черты лица и его мягкие волнистые волосы, в которые было так приятно запустить пальцы. Чани прикоснулась своим лбом к его лбу, встречаясь носами:       — Почему дочь? Мужчины часто хотят сыновей.       — Не знаю. — Он приподнял её на себе, мягко руководя, обхватив её ягодицы ладонями. — Просто я знаю, что дочь будет похожа на тебя. Но я видел в своих видениях и сына.       Чани почему-то смутилась, опуская голову, как будто ей снова было десять лет, и мальчик в мектебе впервые делал ей комплимент. Усул был настроен очень серьёзно, и это одновременно льстило и пугало.       Но больше льстило. Она никогда раньше не чувствовала такого потока любви, сосредоточенного только на ней. На её разуме, на её душе и на её теле. Иногда ей казалось, что Муад’Диб видёл её насквозь.       Взгляд Усула стекленел. Чани продолжала двигаться, набирать скорость, чувствуя приближение и своего, и его оргазма. Неожиданно он поднял её ладонь, прижался к ней щекой, как одомашненный барханный кот, и вобрал в рот её указательный палец, обильно смачивая его. Смотрел на неё абсолютно развратно, соблазняя. Она понимала, чего именно он хочет. Это был финт, который исполняла только она — фрименские женщины вряд ли пошли бы на такое.       Угол был неудобный, ей приходилось чуть выше поднимать ягодицы и выгибать руку под неудобным углом. Но это того стоило, когда она, не слезая с его члена, смогла нащупать его вход и войти внутрь одним пальцем. Простата у пришельца была точно там же, где и остальных людей, и это внушало Чани некоторую уверенность, что он всё же простой человек, а не божество.       Усул протяжно застонал, отреагировал всем телом, выгнул позвоночник, стремясь войти в неё ещё глубже.       — Чани, я…       — Хорошо. Давай, — кивнула она ему, улыбаясь. На глазах у него блестели слёзы.       Она никогда раньше не позволяла ему изливаться в неё, опасаясь беременности, которая, — Чани знала, — всё равно оставалась значительным риском. Но теперь беременность перестала казаться риском. Это был её Пол, её Усул. Её боевой товарищ, её федайкин, который всегда будет рядом с ней, а не какой-то там загадочный Лисан аль-Гаиб.       Она ощутила внутри мягкую пульсацию, едва заметные толчки. Глаза Усула закатились, и он ещё сильнее впился пальцами в её бёдра. Ей хотелось запечатлеть его лицо в этот момент абсолютного экстаза.       Чуть отдышавшись, он вдруг начал заваливаться вперёд, подтолкнул её плечи, и вдруг оказался сверху, между её ног.       — Усул, это не обязательно, я…       Его глаза вдруг мрачно и властно потемнели, отчего всё внутри Чани сжалось от удовольствия. Она уже чувствовала предоргазменную волну, мышцы быстро сократились и расслабились, несмотря на то, что крепкий член уже не заполнял её внутри, оставив после себя лишь влагу. Такой Усул нравился ей не меньше, чем Усул под ней.       — Обязательно, Сихайя. Кончи для меня. Я хочу это увидеть.       Мир как будто поплыл перед глазами, голос Пола эхом пронёсся в её голове несколько раз. Он что, использовал на ней голос Бене Гессерит? Безумец.       Этот безумец уже лежал между её ног, ей было видно лишь тёмную макушку, изящные линии спины и ягодиц и аккуратные ступни. Она хотела бы сравнить изгибы его тела с дюнами, но с его цветом кожи он был похож скорее на мифический ледник.       Усул не терял времени, мгновенно заменяя свой член пальцами и действуя ровно так, как она его учила. Языком он то слизывал с неё влагу, то вталкивался внутрь вместе с пальцами, то полностью концентрировался на клиторе, осторожно подтягивая вверх капюшон свободной рукой.       Чани не понадобилось много времени. Как только он приподнял голову, глядя на неё своими бездонными каре-зелёными глазами, — у фрименов не бывает такого цвета радужки, — она поняла, что проваливается в пропасть. Наверное, так ощущается прыжок в воду. Чани была не против и утонуть вместе с ним.       Оргазм был сокрушительной силы, как будто под ней разверзлась земля, и только Усул удержал её на поверхности, обняв за талию в последний момент. Она выплывала из марева медленно, гладя его по спине и перебирая его волосы на затылке.       В голове был туман, и она понимала, что потеряла очень, очень много влаги. Это будет тяжёлая ночь, но оно того стоило. Главное, что Усул будет рядом.       Он гладил её по плечам, по шее, по лицу, убирая прилипшие к щекам волосы, как будто не мог оторвать от неё взгляд. Когда она открыла глаза, Усул улыбнулся ей и произнёс самые важные слова этого вечера, шепотом, как страшный секрет:       — У меня в рюкзаке литровка как раз на такой случай.       — Ах ты хитрый запасливый Муад’Диб! — рассмеялась Чани, целуя кончик его носа.       Нет, её мужчина не может быть Лисан аль-Гаибом.