***
— КАК?! Мне насрать, что они там о себе возомнили, насрать на ваш международный... Не хотите проблем?! Будете ебать мне мозги — я вам покажу, что такое настоящие проблемы, да я вашим задницам такой Афганистан устрою, что вы забудете, как срать и как трахаться, ПЕРЕДАЙТЕ МНЕ БЛЯДСКИЙ ДОМ НА РОЯЛ-СТРИТ В СОБСТВЕННОСТЬ, ИЛИ Я БУДУ СТРЕЛЯТЬ ПО ВСЕМ, КОГО УВИЖУ НА УЛИЦЕ!!! Краем глаза Лестат заметил, что из-за дверного косяка за ним с нечитаемым выражением лица наблюдала Антуанетта, но даже на нее не оглянулся — только потер переносицу и с крепко стиснутыми зубами попытался вслушаться в плаксивый лепет на том конце провода. — Скажите это сраному Макрону! Скажите, что или я получу дом, или совершенно случайно устрою теракт, после которого Франция перестанет быть суверенным государством! БОГОМ КЛЯНУСЬ, Я УДАРЮ ПО ПАРИЖУ БАЛЛИСТИЧЕСКОЙ РАКЕТОЙ!.. Телефон неожиданно выскользнул у него из руки, будто он вообще его не держал, и куда-то делся. Лестат ошалело завертел головой; Антуанетта тенью выскользнула в коридор. — Я не знаю, что случилось, но он в бешенстве. Просто дайте ему то, чего он хочет, это вопрос национальной безопасности... О боже, он все-таки... Кому так нужен этот дом? Если это частная инициатива, а это явно частная инициатива, предложите больше. Выплатите компенсацию... Я не понимаю, как такое может быть. Это же просто дом... — Это не просто дом! — заорал высунувшийся из комнаты Лестат ей в спину. — Это дом, где я прожил тридцать лет своей жизни, и где меня чуть не убили!!! Я был там счастлив!.. — Вы сами все слышите. Пожалуйста, попытайтесь. Надавите. Да, вот настолько. Я с ним поговорю, обещаю. Он не всерьез, он просто расстроен... — У МЕНЯ ЕСТЬ БЛЯДСКИЕ КОДЫ ЗАПУСКА ЯДЕРНЫХ РАКЕТ!!! — Ему сейчас тяжело. Вы же знаете, какой у него характер... Хорошо. Договорились. Антуанетта сбросила вызов. Лестат подошел к ней с налитыми кровью глазами и, едва дыша от злости, протянул ей подрагивающую ладонь. Антуанетта вложила телефон в его руку. — Это странно, — согласилась она. — У тебя могут быть враги в... — У меня есть враги везде, — после ее слов Лестата порвало, как бумагу. — Я не знаю, кому это может быть нужно, я не знаю, кто эта мразь, но я выслежу, сука, я выслежу! Я возьмусь за следующую же миссию в Катаре, перейду аравийскую границу и... Он даже не смог придумать, что именно он сделает, перейдя аравийскую границу — просто затих, взялся за голову и грузно привалился к стене. Гнев уступил место обиде. — Треплют тебе нервы, — вздохнула Антуанетта. — Ну не уроды ли? — Уроды, — выплюнул Лестат, сползая на пол. Антуанетта присела перед ним на корточки, дотронулась до его щеки кончиками пальцев и мягко улыбнулась ему. Ощутив на коже влагу, Лестат растерянно моргнул; он тоже дотронулся до своей щеки пальцами, а потом посмотрел на них. Пальцы были в крови. — Меня довел до слез старый вонючий дом, — констатировал Лестат. — Не дом, а отказ, — Антуанетта села рядом и, мягко потянув его на себя, уложила его голову к себе на плечо. — Ты не сошел с ума, это действительно странно... Ты заплатил, и они хотят вернуть тебе деньги, правильно? Лестат вяло кивнул, глядя на стык между стеной и полом. — Эмиратцы что-то объяснили? — Продажники сказали, что эмиратцы сказали, что если дом продадут не им, то будет международный скандал. Из-за дома, — он немного опустил голову, хмурясь, и светлые пряди попадали ему на лицо. — Международный скандал. Эмираты и Франция, а дом-то вообще в Америке... Ничего не понимаю. Кого я мог так обидеть? Кого-то, кто знает обо мне и Луи... — Арман, — они произнесли это имя синхронно. С десяток секунд Лестат просто просидел с таким видом, будто ему только что открылись утраченные человечеством тайные знания, а потом с силой приложился затылком о стену. Антуанетта невольно вскрикнула. — Да он заебал меня уже!.. Блядская ненормальная сука, до Страшного суда готов мне под двери срать, потому что я ему двести лет назад в жопу не дал! Забрал Луи, забрал Клаудию, Ники бы, блять, из-под земли выкопал, чтоб забрать, если бы мог... Псих поехавший... — Он еще в Эмиратах? — Антуанетта попыталась просунуть между головой Лестата и стеной руку, чтобы он не раскроил себе по своей собственной дурости череп. — Я думала, в Эмиратах остался только... — Я тоже так думал! Отпрянув от ладони Антуанетты и вскочив на ноги, Лестат просто стал ходить туда-сюда по коридору, то берясь за голову, то косясь на оконные проемы. Он не разучился строить наполеоновские планы, но мир менялся; он без колебаний придушил бы Армана за этот проклятый старый дом, но не знал, где его искать. Зачем ему это, если он тоже чем-то насолил Луи? Откуда ему знать, что дом для Лестата — ценность, если до него он был привязан только к своему собственному телу да скрипке Ники, чего он пытался этим добиться?.. — Может, он думает, что я позволю ему себя трахнуть, если он предложит мне дом? — параноидально рассудил Лестат, уже не видя в Армане вообще ничего человеческого. — А откуда ему знать, что я позволю? Я не позволю, я руки ему сломаю, с чего бы ему... Лестат коротко выглянул за блэкаут-штору, шикнул и убрался из-под солнечных лучей обратно под искусственный свет. — Он что-то задумал, он точно что-то задумал!.. — Может, Луи попросил его об этом? На секунду замерев, Лестат беспечно отмахнулся от услышанного. — Да какое там... Может, это и не Арман даже. У него вряд ли есть такие связи, он всегда был... Как бы это сказать покультурнее, немногим выше грязи в глазах общественности. В нем нет стержня. Луи еще мог бы, его хоть уважать не стыдно, но Арман... Глаза Антуанетты блеснули пониманием, и она поспешно отвела взгляд. — Передам этому, как его, Жаку де Монгро, — определился наконец Лестат. — Пускай разведывает. Над Копенгагеном — горгульи, над Дубаем — беспилотники. Все, как у людей. — Может, даже беспилотники не понадобятся, — произнесла Антуанетта немного задумчиво. — Ну, если спутников хватит.***
Не выгорало. Лестат мерил шагами гостиную, жалея, что рядом не было обладавшей чудодейственным навыком успокоения Антуанетты, и представлял горящий синим пламенем Париж. Лестат был не из тех, кто угрожает ради процесса — он даже не угрожал, он по доброте душевной пытался предупредить, уведомить!.. — Нахуй, — сказал он и швырнул в стену бокал. — Нахуй! Он понимал, что теряет нить; в этом не было вообще никакого смысла. Опустившись на диван и в двадцатый, если не в тридцатый раз за день открыв ноутбук, Лестат как-то совсем несолидно потер глаза. Переписки множились похлеще кроликов: турки и французы, французы и американцы, итальянцы и французы, французы и немцы. ЕС, НАТО, НАТО, Бенилюкс. Доходило до того, что Лестат забывал, состоит ли в НАТО Франция и нет ли у нее, случайно, удобной сухопутной границы с Эмиратами. Крови он пил много, а вот спал мало — искренне боялся, что за то время, которое он продрыхнет в гробу, дом на Роял-стрит успеют окончательно увести у него из-под носа. Борьба была напряженной, и счет пока был далеко не в его пользу. Что вообще такое личная драма одного-единственного суперсолдата, когда на кону дипломатические отношения с до неприличия богатой страной? Не стал бы ведь он, в конце концов, взаправду наводить на грязную и когда-то безумно жестокую, но родную, горячо любимую им Францию чертовы ядерные боеголовки... Лестат откинулся на спинку дивана и застонал. — А, — коротко обозначил он свое присутствие, ответив на очередной звонок. — Опять ты! Продолжишь мозги мне трахать — я тебя застрелю, я понятно объясняю?.. Ой, обознался, Йенс, простите... Да нет же!!! Я же писал объяснительную, как школьник малолетний писал, черным по белому: мотивы исключительно личные! Нет, я не знаю. А вы почему не узнали, вы мне скажите?!.. Чем вы там, блять, вообще занимаетесь, пока я глаза закрывать боюсь?! Ладно... Ладно. Ладно. Сбросив вызов, Лестат в полном расстройстве зарылся лицом в одеяло. Ему хотелось плакать.***
Трубку взяли после первого же гудка. — Эм-м, привет. — Доброй ночи, Луи, — голос Армана окутал его теплом, и он невольно расслабил плечи. — Что-то случилось? — Да как сказать... Перед глазами у него были переписки, в теории вполне способные поднять на уши половину земного шара. Странно было осознавать, как на самом деле хрупок был мир, который он знал и с которым ему доводилось идти в ногу десятилетие за десятилетием: один конфликт, одно слово, и вот все уже шатается, как карточный домик. Луи ненадолго прикрыл глаза, пытаясь подобрать правильные слова. — Ну же, не мучай себя. Просто скажи мне то, что у тебя на уме. — Это... странно. Я не понимаю, что происходит... — Нормально теряться в мире, который порою теряется в себе сам, — мягко ответил Арман. — Французская ситуация продолжается? — В том-то и дело, что она уже далеко не только французская, — Луи как-то невротически дернул бровью и тут же дотронулся до нее пальцами, будто пытаясь успокоить мышцы лица. — Такое впечатление, что я отбираю дом не у богача из Парижа, а у какой-то... Не знаю, международной коалиции, что ли? Меня начинают настораживать эти суммы, это... просто уже выглядит неприлично. Несколько мгновений Арман молчал, будто бы говоря, что не стоило даже и начинать. Затем последовал тихий, тоже очень мягкий вздох — «но если ты уже начал, то просто доведи дело до конца». Луи невольно улыбнулся. Как бы сильно после интервью ни изменились их с Арманом отношения, некоторые вещи оставались неизменными — они все еще играючи читали друг друга, как открытые книги. — Уже все понял, да? — Да. Спасибо. — Доброй тебе ночи, Луи. — И тебе. Какое-то время Луи просто смотрел на потухший экран телефона. На душе было так погано, будто он и вправду делал что-то до одури неправильное, но логика подсказывала: нет ничего неправильного в покупке своего собственного старого дома. На свете было всего два других человека, которые имели на него право. Начавшей новую жизнь Клаудии дом этот был даром не нужен, а Лестату... Лестату больше ничего не было нужно. Луи своими собственными руками его убил.***
Когда Антуанетта соизволила заглянуть к брошенному ею на произвол судьбы Лестату на огонек, он уже паковал чемоданы. Руки у него тряслись, как у припадочного, пока он под ее сочувствующим взглядом остервенело зашвыривал в рюкзак какие-то бумаги и технику. — Я — в Новый Орлеан, — озвучил Лестат то, что, в принципе, и так было ясно. — Ты? — Решай сам. Опешив, Лестат поднял голову и наконец посмотрел на Антуанетту в ответ. Она стояла в дверном проеме, изучая его взмыленность с почти материнской нежностью, и улыбалась особой женской улыбкой. Лестат бесился даже тогда, когда так улыбалась Габриэль — эта улыбка значила, что он упускает из виду что-то чертовски важное. — Сиди уж, — выплюнул он. — Полтора века без тебя прожил, значит, как-нибудь проживу еще неделю. Могла бы и сказать, что я просто тебе надоел, как Ники, но спасибо, что не перерезала мне горло, как... Не дав ему закончить, Антуанетта крепко обняла его, прижимаясь к его груди. У нее, как и у мамы, это почему-то всегда работало: Лестат растаял, как ледышка под жарким полуденным солнцем, и желание безрассудно ерничать заползло обратно в тот угол его души, откуда оно каждый божий день выползало. — Дом уже твой, — сказала Антуанетта, мягко зарывшись пальцами в его светлые волосы. — Женская интуиция? — Да. Вернешься счастливым человеком, м-м-м?.. Лестат невольно улыбнулся ей в ответ, хоть ее улыбка и все еще была до противного загадочной. Что она, в конце концов, могла знать такого, чего не знал он?.. Антуанетта, его милая Антуанетта. Лестат поцеловал ее в лоб и взглядом выразил ей признательность за все, что она для него делала. Слова благодарности давались ему с трудом, но Антуанетта их и не требовала. — Возвращайся счастливым человеком, — попросила она почти серьезно. — Обязательно, — усмехнулся Лестат. — Я же все-таки еду делать себе подарок. Пальцы Антуанетты скользнули по его щеке, и она почему-то вздохнула так горестно, будто провожала его на войну. Она заправила ему за ухо локон, немного поправила пробор и пригладила ладонью волосы. — Напишешь, как заселишься. — Позвоню. Антуанетта невольно прыснула от горделивой интонации, с которой Лестат пообещал ей это, и с толикой сомнения пронаблюдала за тем, как он закончил сборы, зашнуровал ботфорты и вышел с черным тактическим рюкзаком на спине на улицу. Она не могла точно знать, как будет правильнее, но сердце подсказывало ей: иногда лучше просто не вмешиваться.***
Не Арман. Это было даже как-то... странно осознавать: проблемы, но не Арман. Мужчина, который буквально готов был его изнасиловать, в кои-то веки не был причиной его мучений — хоть восьмым чудом света называй, не преувеличишь, но смалодушишь. Лестат брезгливо надавил кончиком ногтя на пластиковую шторку на иллюминаторе, опуская ее до упора, и снова уставился в телефон. Двадцатикилометровая высота почему-то плохо сказывалась в тот день на самочувствии — хотелось крови и спать. День... Может, в этом было дело? Откинувшись на спинку кресла, Лестат немного поерзал, разминая плечи. «Ни антимакассар, ни Нетты, — подумал он тупо. — Что это за сервис? Кому я, в конце концов, служу, Франции или Бурунди?» Судя по ответу, которым его удостоило в итоге высшее руководство страны, он мог служить вообще кому угодно и не лишать себя этим никаких благ. От лица Макрона одна из говорящих голов благословила его чем-то средним между «на коленях вас просим, обойдитесь соседним домом» и «не вынуждайте нас замораживать вас в криокапсуле, как настоящего суперсолдата». Лестат поставил соотечественников в известность, что срать он хотел на их мнение, затребовал рейс до Нового Орлеана и, собственно, вскоре им вылетел. Страха, что после угрозы применения баллистического вооружения его выкинут на полном ходу из самолета, не было — он сам себе был и самолет, и сенат. Кто тогда это делал? Кому и зачем нужен был дом? Относительно общедоступный номер некоего Рашида имелся у Лестата в заметках, но Лестат твердо решил звонить ему только под угрозой мучительной смерти. Можно подумать, Арман извинился бы за причиненные неудобства и оставил бы Лестата в покое — трижды «ха». Похоже было, что это вообще был не он. Кто это делал? Кому нужен был дом? Лестату хотелось взять эту мразь за горло и вырезать ей армейским мультитулом глаза. Чтоб из разорванных артерий хлестало во все стороны, чтоб сжечь потом обескровленное тело на костре в булонском лесу, и чтоб пепел посягнувшего на дом Лестата тупого животного искуплял его вину. А до того Лестат бы резал и резал, давил и давил, ломал бы пальцы и вспарывал клыками сочную, мягкую плоть, и пил бы, пил бы, пока не насытился бы полностью... С тоской взглянув на полный алой жидкости стакан с охлаждением, Лестат сделал пару глотков, прикрыл глаза и наконец провалился в неглубокую дрему. Ощущение было такое, будто Новый Свет просто его ненавидел.***
Сборы протекали медленно. Луи почти ничего не было нужно, но он намеренно задумывался о каждой мелочи, чтобы еще немного потянуть время. А брать ли ему с собой, допустим, два комплекта сменной одежды? Продержится ли он вообще в Новом Орлеане столько времени, чтобы сносить два? Зачем вообще собираться, если он и в дороге, и на месте будет обеспечен всем необходимым, а одежду можно купить по прибытию? Мелкий жемчуг, богатые тоже плачут. Когда он задумывался о причинах, по которым когда-то бежал вместе с Клаудией в Европу и по которым теперь возвращался, один, на неясный срок обратно в Америку, у него почти вызывали улыбку все эти вопросы. Почти. Многое изменилось, и самые старые и незначительные из воспоминаний начинало мало-помалу заволакивать дымкой. Луи не боялся забыть свое детство или юношество, Поля, семью — это был фундамент его личности, такое было невозможно забыть, но Лестат... Луи был уверен, что единственную свою настоящую любовь он тоже никогда не забудет, но ему все равно было страшно. Что, если бы Арману удалось бы превратить Лестата в его врага окончательно — что бы тогда было? Он уже поверил, что Лестат едва не убил его; поверил, что откровенно унижал, что изменял ему не просто где-то там, далеко и за дверью, а прямо у него на глазах. Поверил, что он готов был убить Клаудию, что наверняка убил Поля. Что было бы, если он действительно возненавидел Лестата? Возможно ли это было вообще после всех лет, которые они прожили вместе? Что из себя представляла его любовь, если ее можно было так просто из него вытравить, если он так с ней в итоге обошелся?.. Армана не было на Марди Гра, Луи бы запомнил. Решение, которое он принял, пойдя на поводу у чувств и у росшей в окружении совершенно неадекватных вампиров Клаудии, он принимал сам. Оправдываться было бы так глупо, что стало бы только больнее: это уже была его собственная ошибка. Луи опустился на кровать, взял в руки телефон и проверил транзакции. Уведомление почему-то не пришло, но указанный им недавно в биллинговой форме счет опустел. Теперь у него были не только воспоминания.***
По трапу Лестат не сошел — слетел, как сбежавший из сумасшедшего дома больной, и кинулся через блокпост, ничего вокруг себя не видя и не слыша. Если бы в него все-таки выстрелили, он бы даже и не заметил: ну что такое маленькое пулевое ранение на фоне того, что он... Не проиграл, нет, не в этом было дело. Совершенно не в этом. Лестат сжал кулаки, пинком открыл перед собой дверь и, быстро миновав американских военнослужащих, направился к выходу в город. База была небольшой, она явно имелась просто ради приличия; может, была даже единственной на большую часть штата, если не на весь, черт ногу сломит, наплевать. Перед тем, как отключиться окончательно, Лестат написал представителю Эмиратов напрямую. Прямо сказал, что это сраная содомия, что дом принадлежал ему по документам в прошлом, что теперь он его купил еще раз, и что они очень слабо себе представляют, что с ними со всеми случится, если он не получит желаемого. Его шатало. Эмиратец в ходе напряженной перепалки проговорился — упомянул окончание фамилии мужчины, с которым Лестат прожил без малого тридцать лет, и забился в страхе куда-то в ссаный угол, где ему и было самое место. Проговорился и притух, а Лестат должен был с этим жить. Через час на его счет вернулись деньги. Как до странности очевидно получилось: тем, кто так жестоко, со знанием дела над ним издевался, оказался его убийца. Убийца — дворецкий, убийца — садовник!.. Лестату страшно было подумать, сколько раз Луи за один только двадцать первый век дергал за нужные ниточки, доводя его до панических атак и ночных кошмаров. Он думал, что выжил, а ему просто позволили. Разрешили, чтоб было, кого пинать. Ебаный блядский садист, с Арманом никогда не смог бы сойтись кто-то нормальный. Ноги сами несли его вперед по почти не изменившимся знакомым улицам, а он бросал иногда короткие взгляды на дома, которые мог сходу вспомнить, и не останавливался. Та самая дорога, те самые фасады, та самая присущая Новому Орлеану ночная жизнь. Лестат вломился в свой открытый настежь дом, задыхаясь от обиды и злости. Луи тяжело было не заметить: он стоял посреди комнаты, неподвижный, как статуя, и просто смотрел. — Выметайся отсюда, — заорал Лестат в исступлении. — Выметайся отсюда нахер!!! Это мой дом! Он мой! Я тебя сюда пригласил, я!.. Он оттолкнул Армана со своего пути с такой ненавистью, будто именно он приволок Лестата больше ста лет назад из Парижа в Новый Свет, и на ватных ногах зашагал вглубь дома. Просто потолок и стены, покрытый свежим лаком паркет, по которому они когда-то ходили вместе с дрянной, неблагодарной, любимой вопреки всему мерзавкой Клаудией, но в тот момент Лестат готов был костьми лечь и ради потолка со стенами — уж их-то ему уступить Луи был обязан. — Убирайся вон! — он орал, задыхаясь от обиды, а Луи, все такой же прекрасный, в неверии отступал назад в противовес каждому его шагу вперед. — Уходи! Оставь мне хоть что-то! Он тебе не нужен, у тебя есть все, а у меня — ничего, уходи!.. Пошел вон! Пошел вон!!! Луи молчал. Схватившись за голову и упав перед ним на колени, Лестат ненадолго замер, в истерике глядя на него снизу вверх. Луи был удивлен, конечно — думал, Лестат и это стерпит, думал, Лестат позволит делать с миром вокруг все, что угодно, вытравливать его из истории, как Луи заблагорассудится, но Лестат не стерпел. Не смог. — Это не твой дом, — он рыдал взахлеб, как ребенок, а едва различимый сквозь кровавую пелену силуэт Луи подходил к нему все ближе и ближе. — Это был не твой дом... Это был наш дом, а до того, как стать нашим, он был моим, оставь его мне... Это не твой дом... Он не твой, тут нет ничего твоего, оставь его мне! Оставь! Оставь!.. Родные ладони коснулись его залитых влагой щек, и Лестат сжался, как от удара; события больше не выстраивались в логическую цепочку, мысли ни о чем ему не говорили, он будто бы вообще разучился думать. — Пожалуйста, — завыл он, цепляя Луи за пальцы. — Я останусь здесь и все забуду, забуду про тебя и про Клаудию, про Армана и про Эмираты, имена, счета — все забуду, только оставь его мне! Умоляю... Ты все забрал, у меня ничего нет, умоляю, не надо... Встав на колени тоже, Луи приблизился к нему и медленно накрыл его губы собственными. По щекам Лестата скатилось еще несколько кровавых капель, и он не то захныкал, не то заикал, потеряв от кольнувшей его сердце жуткой боли дар речи. Луи укутывал его в свою ауру, как в саван, не освобождая от себя ни на миг. — Я не уйду отсюда, — шептал Лестат ему прямо в губы, а сам в отчаянном, горьком порыве пытался уцепиться ногтями за совершенно гладкий пол. — Я тут до последнего буду лежать, буду лежать на этом самом месте, ты меня отсюда не вышвырнешь, это мой дом, мой, ты просто крадешь его у меня, ты вор, оставь его мне, пожалуйста... — Все, что захочешь, — эти слова даже сквозь звон коснулись слуха Лестата, но он лишь тупо заморгал, не понимая их смысла. — Все, что захочешь... Лестат. Услышав из уст Луи свое имя, Лестат не выдержал — задохнулся, сомлел и просто упал ему, восхитительному, на руки, будто безвольная кукла. Последним, что он увидел, был потолок, на который он когда-то смотрел, лежа шестого февраля тысяча девятьсот сорокового на полу с перерезанным горлом. А прежде чем сознание покинуло его окончательно, он вдруг с неожиданной ясностью понял: он снова был счастлив, что это с ним сделал Луи. И больше ему ничего не было нужно.