***
От удовольствия Бродяга ёжился и сжимался в клубочек, охватывая, как был только способен, любые части тела Брута, будь то руки, ноги, шея или торс. — Скажи, Персей, — Брут всё продолжал гладить шелковистую кожу, как будто заранее утешая и успокаивая Бродягу, — можно я сделаю кое-что, что тебе не понравится, но что мне очень хочется? Можно? Я не причиню вреда тебе… Бродяга настороженно поднял голову. — Что ты хочешь? Брут редко озвучивал свои желания, просил о чём-либо, но это никогда не оборачивалось неприятными действиями, только интересными ощущениями, знакомством с собой и партнёром. — Ты веришь мне? — спросил Брут, аккуратно отстраняясь. — Я… ну, немного больше, чем любому другому браслетнику, — усмехнулся Бродяга, — Но что? Что ты хочешь сделать? Он выпрямился и скрестил ноги на диване, схватившись за свои щиколотки. — Закрой глаза. И жди. Пожалуйста, доверься мне. Это не больно, это просто… украшение. И Бродяга закрыл глаза, мял свои икры руками в ожидании чего-то непонятного. Под поцелуем в шею за ушком он расслабился и упустил момент, когда Брут, звякнув пряжкой, застегнул… — Брут, твою мать, гггггр, — парень тут же открыл глаза и зарычал от недовольства, — это что такое?! Это ошейник?! Сними немедленно! — Бродяга потянулся к шее, но Брут ладонью накрыл пряжку и за цепь поводка подтянул Бродягу к себе для поцелуя, с которым чуть помедлил. — Я тебе не домашняя псина, — процедил сквозь зубы Бродяга, на расстоянии пары сантиметров сверкая глазами. — Знаю. Но и волка можно приручить. У меня, по крайней мере, получилось. Не так ли? — Брут поцеловал зависшего от такой наглости Бродягу, и тот только спустя пару секунд агрессивно ответил на поцелуй, пытаясь как будто сгрызть или разорвать в клочья. И ждал, ждал момента, когда Брут уберёт руку с шеи, но этого никак не происходило… — Тебе так идёт, — восхищался с довольной улыбкой Брут, почёсывая чужой затылок. — Мне давит, — соврал Бродяга, недовольно поджимая губы. Единственное, что давило — так это ощущение уязвлённости, но Брут не делал ничего плохого, а горячие покусывания у ключиц заставляли вздрагивать, подаваясь навстречу. — Правда? — Брут отстранился и даже руку убрал, вот только это Бродяге было уже ни к чему, он передумал останавливать и ворчал исключительно из вредности. — Идиот ты. — Понял, — коротко кивнул Брут и слез с дивана, чтобы изящно пройтись со спущенными до колен брюками до шкафа и обратно, — Может, тогда и это примеришь? Бродяга опустил взгляд и, как зачарованный, стал рассматривать то, что принёс Брут. Каждый раз, когда тот показывал штуки, которых не было в лагере изгоев, Бродяга сначала проявлял детский интерес, а потом уже решал: нравится ему или нет. — Это на руки? Брут кивнул. Бродяга протянул руки исцарапанными о ветки запястьями вверх и громко сглотнул, когда оказался совсем уж во власти. «Власть»… жуткое слово, неприятное, как горечь на языке, но сейчас на языке были губы Брута, и это отвлекало от тревоги. «Смелый браслетник, неглупый,» — так при встрече отметил про себя Бродяга, и теперь, когда в любой момент мог вырваться, оставался на месте. Потому что рука Брута нагло сминала бока, ложилась через штаны на член, и, как всегда, без нежностей, требовала быть готовым. С Брутом было весело, хорошо, он как будто умел и знал больше, чем инстинкты, действуя по кем-то установленным правилам, умел доставить больше удовольствия ласками в разных точках. И использовал странные вещи… одну из них, пузырёк смазки, Бродяга одолжил себе и так и не вернул. «Меня по вечерам вспоминаешь?» — смеялся Брут. Бродяга не сознавался, язвил в ответ, что доводит прелестных сожительниц в лагере до сладких конвульсий, мол, они стонут моё имя и глотают эту клубничную дрянь вперемешку с моей спермой. Но, конечно, это было неправдой. Бродяга к себе никого не подпускал с тех пор, как начал встречаться в Полисе с Брутом в его квартире. Привязался намертво, приклеился и отдавал ему себя целиком. Когда-то было и наоборот, потому что Бродяга не умел иначе, но уже на второй раз границы дозволенного сдвинулись, и он без мата не мог сформулировать, насколько был в шоке от того, как ему нравятся эти одновременные посасывания, покусывания, облизывания и поглаживания по всему телу. Вот и теперь Бродяга сам подставлялся: позволив стянуть с себя одежду, он сел на диване на корточки и, опершись на спинку, выгнулся и приподнялся, чтобы почувствовать скольжение внутрь себя. — Брут, пожалуйста, пожалуйста, погладь, как ты умеешь… ммхх… вот так, по кругу там… ну же… ах… — Эй! — Брут дёрнул цепь от ошейника как-то вбок, отчего стоны тут же прервались, и Бродяга бросил затею подрочить себе самостоятельно. — Позволь мне, — шёпотом добавил Брут и, скрутив другой рукой, на которую была надета ручка поводка, прелестный розоватый сосок, взял в рот сочащуюся головку. — Твою мать… м…м… ну что ты делаешь… — Бродяга закатил глаза, перешёл на скулёж и подвывания и, чуть не встав на мостик, кончил в кулак Брута, по-дружески протянувшему руку помощи. А он ждал и пока неспешно раздевался сам. Знал, что Бродяга в постели ненасытный, бешеный. Ему нужна минута, не больше, чтобы отдохнуть от ощущений и захотеть снова, наслаждаться до тех пор, пока в нём не останется ни единой капли сил. — Сними их с меня, — пожаловался Бродяга, вскидывая руки и снова безвольно опуская, — Мне надоело. Брут снял наручники и остановился. — А…? — он указал пальцем на ошейник, удивлённо подняв одну бровь. Бродяга помотал головой. — Лучше поцелуй. — Как хочешь, — Брут потянулся к искусанным губам Бродяги, но тот вдруг развернулся и упал спиной на диван, как бы приглашая. Но Брут, оценив картину выпирающих рёбер и тазобедренных костей, впалый живот с тонкой дорожкой темноватых волос, всё же силой повернул парня на бок и, поскольку диван был узок, только забрался с ногами с другой стороны, заставив лежащего Бродягу согнуть колени и даже приподнять одну ногу. — Ты всё ещё доверяешь мне, Персей? — хищно, несвойственно для себя, улыбнулся Брут, тыкаясь смазанным членом между ягодиц и так и норовя толкнуться неожиданно, чтобы выбить из Бродяги стон погромче. Браслет горел красным, обозначая крайнее возбуждение и нестабильный эмоциональный фон. Вдруг Брут натянул цепь сзади, до хрипа, вылетевшего из уст Бродяги, до белизны впился пальцами в ляшку под его коленкой и с громкими шлепками стал вбиваться в него, иногда опускаясь на пятки и входя медленнее, но с рывком. Он дышал, как загнанный зверь, но хотелось не дышать совсем и раствориться в одном только ощущении этого момента. И так каждый раз. Срывало с катушек сознания, и даже браслет не мог остановить физиологию, притупляя эмоции, но не чувства. Те роились внутри, как пчёлы, стукались о стенки телесного улья, но разум — был спокоен. Брут отчаянно боролся, и всё чаще он думал, что хочет познать Свободу, о которой постоянно говорит Бродяга.***
Но это глупое желание всегда проходило, голова остывала, и браслет снова светился ровным, уже не красным светом на руке Брута, которой он теперь обнимал спящего под боком Бродягу. Уже в три утра изгой мирно посапывал, наболтавшись и нализавшись в губы и щёки Брута, обнял, закинул ногу и положил голову на грудь, где – тук-тук тук-тук тук-тук – билось любящее сердце.