Море невзгод

Тысячи ли пронизанных звездным светом облаков отбрасывали светлые тени на землю, и тысячи чжанов льда и снега вздымались к небесам, паря над их белой пеленой. На вершине пика Маоя не росло ни деревца, ни травинки — лишь черные глыбы громоздились повсюду. Мрачную картину немного скрашивал тихо падающий снег, укрывающий неприглядные камни. Царство вечной мерзлоты представляло собой унылое и безотрадное зрелище. В этом черно-белом мире, лишенном красок и признаков жизни, трудно было найти даже сколько-нибудь ровную поверхность. Самую вершину горы венчал обледенелый черный камень. На нем одиноко сидел человек с блестящей черной пипой в руках. Полированную деку пипы украшал непонятный символ в форме полумесяца, а ниже него каплями крови горели алые цветы сливы. Когда Тан Лицы взобрался на вершину пика Маоя, перед ним открылась площадка, укрытая сверкающим снегом. Черный камень, грубая поверхность которого проступала даже под снежным покровом, возвышался на дальнем краю этого белого плато. Услышав звуки шагов, человек на камне медленно поднял голову. Его лицо закрывала черная вуаль и поля шляпы, зато белые пальцы, тонкие и изысканные как нефрит, были прекрасно видны. — Вот оно что, — ступив на плато, вздохнул Тан Лицы. — Это и вправду ты… В его вздохе слышалась радость от долгожданной встречи и одновременно разочарование от того, что подозрения подтвердились. Человек в черном не шевелился, по-прежнему обнимая пипу. После долгого молчания он заговорил неожиданно глубоким и звучным голосом: — Даже не верится, что ты сумел выжить после того, как я сразил тебя собственной рукой, бросил в колодец и залил ведром тунгового масла. — Затаенная горечь придавала его словам странное равнодушие. Откинув рукава, Тан Лицы убрал руки за спину. Позади него бледно светила луна, очерчивая его тонкий силуэт. — Однажды ты сказал, что я единственный, кто способен выжить в любой крысиной норе. Так стоит ли удивляться, что я до сих пор жив? Его лицо оставалось в тени: он говорил, не глядя на человека в черной вуали. — Какая жалость… — протянул человек в черном. — Значит, мне следовало сначала перерезать тебе горло и вырвать сердце, а потом расчленить и побросать в два колодца, залив тунговым маслом. На плато прилетел соловей, привлеченный приятным голосом музыканта с пипой, описал круг над его головой и сел рядом, склонив голову набок, словно завороженный. — А-Янь… — тихо начал Тан Лицы. — Можно я буду называть тебя как прежде — А-Янь? — Попробуй, — ровно ответил человек в черном. — Произнеси это имя еще раз — и кто-то поплатится за это жизнью. Продолжишь — поплатится второй. И так будет происходить каждый раз. — А-Янь, — продолжал Тан Лицы, — мне надо кое-о-чем тебя спросить. Правда ли, что это ты… создал пилюли Девятисердечного демона? Человек в черном гневно сверкнул глазами — даже вуаль не могла скрыть горевшую в них ярость. — Это был первый раз! Я запишу его на счет твоего мальчика на побегушках. Передай ему — пусть готовится к смерти! Не обращая внимания на угрозы, Тан Лицы настойчиво повторил: — Это правда, что именно ты создал пилюли Девятисердечного демона? Человек в черном зацепил струну и в тон ее гулкому звону произнес: — Разумеется. — Зачем? — Тан Лицы медленно обернулся. По его лицу нельзя было понять — то ли ему и в самом деле все равно, то ли он тщательно скрывает свои чувства. Залитое лунным светом лицо казалось совершенно безмятежным — ни горечи, ни волнения, только обычная сдержанность и спокойствие. — Ведь ты сам осуждал наркотики и когда-то заставил меня их бросить. Ты предупреждал, что они способны разрушить жизнь, презирал наркоторговцев… Только поэтому я постепенно перестал их принимать. Ты говорил, что у меня дурной характер, что я слишком привык держать все в своих руках, поэтому я изменился… Ты хотел, чтобы я обратился к добру… и я принял решение помогать людям. Настало время объясниться. — Тан Лицы говорил размеренно и без малейшей обиды, взвешивая каждое слово, а под конец понизил голос и почти шептал, словно его речь была не предназначена для чужих ушей. — Зачем? — переспросил человек в черном и бегло пробежался пальцами по струнам, исторгнув из пипы неблагозвучное арпеджио. Потом он оборвал режущую ухо музыку, прижав струны ладонью, и наступила мертвая тишина. — Лучше ты мне скажи — зачем? Неужели все из-за Фу Чжумэя? Неужели ты решил всех погубить из-за одной только несбывшейся мечты? Ты пронес с собой нож, перерезал провод, заставил друзей выпить с тобой яд, а когда нас закинуло сквозь время и пространство в этот странный мир, где мы единственные родные друг другу души, у тебя еще хватило духу довести Фан Чжоу до смерти, обменяв его жизнь на свое могущество! Во всем виноваты деньги, верно? Все из-за этих проклятых денег… — Он усмехнулся. — Я всегда знал, что ты так просто не успокоишься, не сможешь уступить Фу Чжумэю. Но кто бы мог подумать, что из-за такой малости ты захочешь забрать всех с собой в могилу? Разумеется, твой отец богат, но мы не твои игрушки. Славу не купишь за деньги. Однако когда ты не смог добиться своего, то решил, что все умрут вместе с тобой. А когда вместо того, чтобы умереть, мы очутились в цзянху — и не подумал раскаяться. Это из-за тебя ушел Фу Чжумэй и умер Фан Чжоу! Во всем виноваты деньги! Эти проклятые деньги… — Он задохнулся и помолчал, переводя дыхание. — А раз так, значит, только деньги помогут мне выжить и не лишиться всего. Помогут не зависеть от других, поступая против воли и принося себя в жертву. Поэтому после того, как ты погубил Фан Чжоу, я поклялся — если буду жив, то, прежде всего, добуду огромное состояние. — ...помогут выжить и не лишиться всего… — прищурив ясные глаза, вполголоса повторил Тан Лицы. Как видно, не только его мучили эти ужасные воспоминания. — Но в цзянху найдется тысяча способов заработать деньги. — Ты унаследовал состояние Фан Чжоу и властный характер, кроме того, от природы удачлив и умеешь пользоваться случаем. У меня ничего этого нет. — Внезапный порыв ветра приподнял вуаль, частично обнажив лицо человека в черном. Он был из тех редких людей, которые, даже показав клочок кожи, способны произвести неизгладимое впечатление. — Единственное, что я могу — это смешивать лекарства. В конце концов, жители цзянху все равно уже будут мертвы через тысячу лет. Какая нам разница — сейчас это случится или потом? — Если все дело в этом, то наверняка ты сейчас так же богат, как и я, — шагнув вперед, ответил Тан Лицы. — Не пора ли отступить, раз ты уже добился своей цели? — Отступить… — Человек в черном нежно провел пальцем по струнам пипы. — Некуда теперь отступать. Чем больше людей принимают наркотики, тем больше они заражают других, и тогда им требуются новые дозы. В каком-то смысле я спасаю их жизни. — Это всего лишь отговорка. — Тан Лицы медленно приближался к черному камню, на котором сидел музыкант с пипой. — И к тому же неубедительная. — А какой ответ ты хотел услышать? — Безграничная власть и несметные богатства всегда развращают, верно? — тихо произнес Тан Лицы, скривив губы в подобии улыбки. — Другое время, чужое небо над головой, кругом одни мертвые души… так почему бы не поиграть с этой горсткой заведомых покойников в загробного бога Янь Ло, не правда ли? Испытать незнакомые ощущения, совершить немыслимые поступки — и возможно, тогда жизнь заиграет новыми красками… — Он поднял глаза и пристально посмотрел на человека в черном, сидевшего на камне. — Признайся, А-Янь… ты стал честолюбивым, как и я прежде… — За то, что ты произнес это имя во второй раз, я заберу жизнь Шэнь Ланхуня. Тсс… не надо нас сравнивать, — шепотом предупредил музыкант с пипой. — У меня совсем другие мотивы. Хочешь знать, какие? Я не доверяю никому, даже себе. Что бы я ни сказал сейчас или потом — все это будет ложью. Так зачем меня слушать? Я все равно сделаю по-своему, и ты тут не при чем. — Это действительно так? — Тан Лицы поднялся на камень и встал возле человека в черном. — В твоих глазах я просто очередной будущий покойник и поэтому ничего не значу? — Разумеется. — Музыкант поднял пипу и приготовился ударить по струнам. — С той минуты, как ты ступил на этот камень, путь назад отрезан. В память о нашей двадцатилетней дружбе я похороню тебя на вершине этого пика, на высоте тысячи чжанов. Тан Лицы сжал руки за спиной и бесстрастно смотрел, как человек в черном перебирает струны. Между бывшими друзьями завыл ветер, поднимая вихри и сметая снег с грубых каменистых склонов. — Вот как… — наконец тихо вздохнул Тан Лицы. — Похоронишь на вершине пика в память о дружбе… А знаешь ли ты, почему я пришел сюда разрушить твой великий план? Почему вмешался, забрал пилюли у Юй Цифэна и заманил тебя в дворец Било? Почему отказался от богатства и положения, которым дорожу, и поставил перед собой цель остановить тебя? — Он продолжал, чеканя каждое слово. — Однажды ты сказал, что счастливая мирная жизнь, в которой нет места кошмарам, бывает только у людей с чистой совестью. Только скинув груз вины и сожалений, можно победить судьбу и избавиться от страданий. Мне доводилось страдать, поэтому я понимаю. А ты? — Он сделал еще один шаг. — Ведь ты никогда не совершал ошибок и не можешь этого понять. Потому я и пришел тебя спасти. Этот мир мне такой же чужой, как и тебе, и не важно, что ты с ним сделаешь. Но я не допущу, чтобы ты погубил себя, а потом страдал от кошмаров и мук совести. Я не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки. — Он протянул руку. — Вернись ко мне, А-Янь. — Ха! Вижу, ты научился заговаривать зубы и притворяться добряком, — откинув голову, расхохотался человек в черном. Вуаль вновь приподнялась, обнажив нефритово-белую кожу и длинные брови вразлет. — Ты произнес мое имя в третий раз! Поскольку тебе все равно, кого я убью, следующим станет этот ребенок… — Неожиданно он показал запелёнутого в одеяло младенца, которого все это время прятал от ветра за корпусом пипы. Очаровательного большеглазого малыша трудно было не узнать. Это был Фэнфэн, которого Тан Лицы доверил семье, жившей у подножия горы, и которого каким-то образом похитил человек в черном. Тан Лицы не отрывал от Фэнфэна взгляда. Ребенка, очевидно, обездвижили, запечатав акупунктурные точки, и теперь он только и мог, что со слезами на глазах жалобно смотреть на Тан Лицы. Человек в черном сжал шейку Фэнфэна. — Ты прогнал Фу Чжумэя, довел Фан Чжоу до смерти, обрел силу и богатство… стал родственником императора и главой дома Ванцяо, и теперь наслаждаешься плодами своих трудов… Герой да и только! И ты еще смеешь утверждать, что пришел меня спасти? Какое у тебя право рассуждать о спасении? Что за ирония, ха-ха-ха! Этот ребенок заплатит за твою наглость и упрямство!.. — Стой! — рванулся Тан Лицы, но человек в черном быстро преградил ему путь пипой. — Еще шаг, и я его прикончу! Маска Тан Лицы наконец дала трещину. — Он… он же ее ребенок. Как у тебя поднялась рука? Музыкант с пипой мрачно рассмеялся: — Она родила его от другого, и она моя женщина — разве я не имею на это права? — В нем вся ее надежда. Если ты его убьешь, она наверняка покончит с собой, неужели ты этого не понимаешь? Человек в черном замер, охваченный сомнением. — Подожди убивать, — уговаривал Тан Лицы. — Что ты хочешь в обмен на жизнь ребенка? — Он положил руку музыканту на плечо — теперь их разделяла только пипа. — Я сделаю что угодно, кроме… — Почему ты так беспокоишься о ее незаконном младенце? — Человек в черном с отвращением посмотрел на руку Тан Лицы. — Уж не твой ли он?.. Тан Лицы слегка нахмурился, но ничего не ответил. Человек в черном вдруг громко расхохотался. — Ха-ха-ха, значит, и ты не устоял перед этой жалкой служаночкой? Похоже, она очарует кого угодно!.. Вот так успех! Придется после возвращения щедро вознаградить ее за хорошую работу, ха-ха-ха… — Что мне сделать, чтобы ты пощадил ребенка? Музыкант медленно отпустил шейку младенца. — Убей себя, и тогда я не стану его трогать. Вероятно… я даже верну его этой несчастной девчонке. Наверняка она будет благодарна мне по гроб жизни… — Да, отдай ей ребенка, и она никогда тебя не предаст. — Убей себя! — холодно повторил человек в черном. Тан Лицы вдруг убрал руку, откинув рукав. — Я сделаю что угодно, кроме этого. Лучше сам меня задуши — так будет вернее. — Ха-ха-ха! — Вновь раздался в ответ громкий хохот. — Лицемер! Ну что ты за лицемер, даже не способен придумать достойную отговорку! Жалкое зрелище! — Перехватив одной рукой Фэнфэна, а другой пипу, человек в черном объявил: — Будь по-твоему. Раз не хочешь умирать сам, тебя убью я, и в этот раз окончательно. — А-Янь, неужели ты и вправду хочешь моей смерти! — воскликнул Тан Лицы. — А если я скажу, что Фан Чжоу до сих пор жив?.. — Фан Чжоу жив… Фан Чжоу жив… — все громче хохотал человек в черном. — Сколько можно нести этот бред… Ведь это ты! — обвиняюще впился он взглядом в глаза Тан Лицы, — Ты опустил его тело в ледяной источник, не дал ему упокоиться с миром, лишил достойного погребения, изуродовал тело, вырезал сердце из груди… С того дня, как ты скрылся на пике Маоя, мои люди обыскивали поместье семьи Тан и в конце концов нашли тело Фан Чжоу. Я похоронил его собственными руками, установил памятную табличку на могиле. А ты смеешь лгать, что он до сих пор жив… Кого ты обманываешь… — Ты!.. — Тан Лицы вдруг схватился за живот и скорчился от резкой боли. Его лицо смертельно побледнело. — Шутки в сторону, — усмехнулся музыкант, левой рукой придерживая ребенка, а правой дергая за струну. — Довольно болтовни. Звуком этой струны я только что перерезал веревку, по которой ты сюда пришел. Сегодня во дворце Било погибнут все, кроме тебя. Давай, попробуй что-нибудь сделать. — Где ты его похоронил? — приподняв левый рукав, процедил Тан Лицы. Он полностью утратил привычное спокойствие. Его благородные черты исказились от ярости, прекрасные глаза покраснели и горели демоническим огнем, зрачки угрожающе сузились. — Победи меня сегодня, тогда отвечу, — усмехнулся его противник. — Вот неожиданная удача, ха-ха-ха… — Лю Янь! — воскликнул бледный как смерть Тан Лицы. В левой руке он держал опущенную вниз короткую медную флейту. — Сегодня ночью ты увидишь, что я по-прежнему сильнейший из нашей четверки! Будь уверен, я найду способ спасти и тебя и его! Человек в черном взмахнул пипой, и покрывавший камень снег фонтаном взметнулся в воздух, а затем бешеной метелью закружился вокруг противников. Тан Лицы поднял флейту, сыграл несколько пронзительно-высоких нот и ринулся вперед, целясь Лю Яню прямо в глаза.