в субботу вечером

— И че ты тут лежишь? — вежливо и даже отчасти галантно интересуется Вокс, огибая свое не самое любимое (и получившее такой нелестный статус секунды четыре назад) кресло. На кресле изволил почивать Аластор, перекинув ноги через ручку кресла, но сохраняя при этом вид такой напыщенный, будто он стоит, как блядский караульный на службе королевы, вытянувшись в струнку, и не шевелится уже шесть часов. — Тебе нужно следить за языком, — кривится Аластор. — Еще немного в таком духе, и даже твоя непритязательная аудитория не сможет выносить этой вопиющей безграмотности. — Я слежу за своим языком просто прекрасно, — Вокс отмахивается от него, поворачиваясь спиной в поисках банки с кофе. — Он же все еще не у тебя во рту. Аластор закатывает глаза, даже понимая, что его жест никто не оценит — перед собой марку держать тоже нужно — и одним тягучим движением поднимается. Он не успевает оглянуться, как чувствует чужое близкое присутствие. Вокс стоит за спиной, прекрасно давая себя ощутить, но не прикасаясь. Аластор улыбается краем уха и элегантно отводит плечо; чужая рука осторожно и почти невесомо подцепляет замшевую ткань и помогает снять дорогое пальто. Алая ткань сползает, открывая плотную и накрахмаленную рубашку, немного мятую, но все такую же свежую, как и несколько часов назад. Пальто повисает на слегка наэлектризованной руке Вокса. Он не отходит и терпеливо ждет, слегка потрескивая. Аластор, разворачиваясь, задевает его всем телом, и он искрит чуточку ярче и сильнее. Одной рукой обвив тонкую, но крепкую талию, подчеркнутую винтажным черным жилетом, Вокс ведет его к шкафу и умудряется повесить пальто, ни разу не оторвав от чужого тела словно приклеившихся пальцев. Но стоит дверце шкафа закрыться, как Вокс оказывается буквально пришпилен к ней лопатками. Аластор не делает больше ничего, вглядываясь жадным, почти голодным взглядом в зрачки напротив, пожирая гипнотически вращающуюся спираль, будто заглядывая в пасть ко льву. И все-таки это не выигрывает по сравнению с самим Воксом, который не просто заглянул, а залез со всеми внутренностями, и не в пасть, а прямо под острые зубы, и не льву, а как минимум Ктулху. И Ктулху его вот-вот сожрет. Целуется Аластор так же, как делает все остальное — жестоко, сногсшибательно и по-джентельменски. Вокс это сражение выигрывать даже не пытается. Они сталкиваются языками, Аластор едва слышно рычит, от чего у Вокса на кончиках пальцев появляются трескающиеся искры. Он отстраняется и снова обходит со спины, начиная развязывать галстук-бабочку, и пока пальцы мучительно медленно скользят по атласу, взгляд прослеживает мягкую шею, едва прикрытую кончиками волос цвета смолы, красные мягкие, почти шелковые пряди и тонкую кожу подрагивающих ушей. Они очаровывают, они притягивают взгляд. Вокс думает, как укусит одно из них, оближет языком; как оно дернется вниз и прижмется к голове, как затрепещет, а его обладатель... — Что ты делаешь, милый мой? — с налетом недовольства спрашивает Аластор, когда бабочка сползает с его шеи и оказывается аккуратно висящей на подставке. — Вышиваю крестиком. Ныряю с аквалангом. Управляю ебучей компанией из всяких долбоебов. Что тебя интересует? — Вокс продолжает нарезать круги вокруг своего Ктулху, перехватывает тонкую ладонь и беспомощно замирает, когда уверенные пальцы, схваченные перчаткой, оказываются в опасной близости от губ. Они очерчивают край его экрана, оставляя мерцающую полосу, и внезапно резко проскальзывают в рот, оказываясь прямо на мягком, горячем языке. Вокс слегка давится, но жадно отказывается их выпускать. — О, пожалуйста, не утруждайся и не поднимай эту занимательную часть своего тела в попытках выразить мысль, — говорит Аластор, показательно надавливая на язык. — Боюсь, это не лучшая твоя часть. Воксу приходится взять себя в руки и скрепить сердце, чтобы вытолкнуть языком пальцы, успевшие якобы случайно — если бы было вообще что-то, что Аластор делает случайно, кроме разрушений и самолюбования — задеть наэлектризованные губы и парировать: — Пиздеть — буквально мой хлеб насущный, ископаемое. — А я думал — светить рожей. Пиздеть больше по моей части, не находишь, мой друг? Вокс не успевает ни усмехнуться, ни поинтересоваться, всем ли друзьям он пихает пальцы в рот (и оно к лучшему, потому что этот подъеб не тянет даже на кол с плюсом, но у Вокса был тяжёлый день), как исчезнувшие пальцы заменяет ледяной язык. Пошлых вещей в жизни Вокса предостаточно, но руки Аластора на его шее — это за гранью добра и зла. Его прошивает электрическая вспышка, и судя по вздернувшимся ушам и пушистым красным волосам — Аластора тоже. — Биться током на своих не обремененных интеллектом подчинённых будешь, — говорит он и отстраняется. Они снова танцуют своё привычное — Вокс бегает за ним с настойчивостью точно откалиброванного истребителя, а Аластор его избегает с изящностью балерины и уверенностью бронепоезда. Вокс забивает. Неделя выдалась действительно ниже плинтуса — два разорванных контракта с хорошими поставщиками в понедельник, полетевшая одна из лучших и основных камер во вторник, пьяные до адской белки осветители в среду, низкие рейтинги в четверг, ебучее собрание оверлордов в пятницу, на которое он не успел, занятый откручиванием голов за неразбериху в бухгалтерии, по которой у них внезапно, блять, оказалось, что бюджеты на гримеров закончились ещё неделю назад. И сейчас — пожалуйста. Суббота. Он не поел и даже не зарядился утром, когда выбегал из дома, чтобы успеть к утренней передаче, которую взялся вести сам, потому что Кэти, мать её, лучше бы оставаться с теми же чертями, какие бы не носили её сегодня утром невесть где. Машина не заводилась, автобус не приехал по расписанию (он никогда не приезжает по расписанию. Абсолютно никогда), а в одном из фонарей перегорела лампочка, и Вокс, на полной скорости въебавшись в неожиданную пустоту, вытек электрической лужей на асфальт, уже на пути материализуя относительно человеческое тело и громко матерясь. Он наорал на Валентино, и тот, совершив воистину чудо, соизволил приехать и довезти Вокса до студии даже почти вовремя. Вельветт сделала ему кофе, так что к началу эфира почти не хотелось выйти в поле и устроить разнос, но работы навалилось столько, что насладиться этим он не успел. Так что повторим еще раз — Вокс решает забить. У него не осталось душевных сил для Аластора сегодня, так что он идет и заваливается на кровать, едва успев стащить с себя где-то на пути вычурный пиджак и выдернуть из брюк ремень. Подушка так приятно встречается с экраном и погружает Вокса в блаженную темноту, что он почти засыпает, когда слышит, как что-то стукается о тумбочку рядом с кроватью. С титаническим трудом поднявшись на локте, он обнаруживает дымящуюся кружку. — Я не могу иметь смелость назвать "кофе" твою растворимую пыль бразильских дорог, смешанную с убивающим во мне волю к жизни количеством сахара. Поэтому попробуй это, — Аластор отходит и присаживается на кровать в ногах Вокса. Тень послушно приносит и вкладывает ему в руки какую-то классическую книгу. — Знаешь, даже если ты попытаешься меня отравить — мне сейчас так похуй, — говорит Вокс, успев сделать пару жадных глотков. — Не знал, что у тебя есть воля к жизни. — Это ромашка, мой дорогой. Ромашка еще никого не убила, — Аластор игнорирует часть вторую часть высказывания и сменяет монокль на обычные очки для зрения. Воксу кажется, что это выглядит очень горячо, что в то же время ужасно, потому что очки делают Аластора зрительно старше лет на десять, а Вокс уже устал считать свои девиации, связанные с возбуждением от его поведения. — У тебя бы получилось убить кого-нибудь и ромашкой, — мурлыкает Вокс, любуясь очками на чужом лице. На свои терзания по этому поводу он тоже решает забить, потому что тяжелая неделя и потому что Вельветт говорила, что основная девиация Вокса — Аластор, а Вельветт всегда права. — Получилось бы, — не спорит Аластор. Он улыбается краешком губ — комплимент засчитан. В этот момент Воксу явно стоит задуматься о том, что представляет из себя его жизнь, но угадайте что? Он решает забить. — Что ты там сидишь, как памятник непорочности? — интересуется он. — Ложился бы нормально. Аластор не успевает ничего ответить, даже если собирается — некто особо наглый в аду имеет смелость позвонить в дверь. Вокс в этот момент чуть не стреляется. Вечер только начал становиться лучше! Собраться с силами, чтобы открутить голову (на самом деле — и Вокс это прекрасно понимает — выслушать с постной рожей и покивать в нужных местах, потому что он ответственный взрослый управляющий и должен решать проблемы) тому, кто окажется за дверью, у него занимает секунд пять. Вокс уже начинает слезать с кровати, когда Аластор молча откладывает свою книгу и идет ко входу. Вокс от подарков судьбы не отказывается, так что быстренько вцепляется обратно в свою кружку и прикидывается ветошью. Аластор, снова надев пальто, выходит за дверь, осторожно ее за собой закрыв. Абсолютная тишина стоит несколько долгих минут, и Вокс соврал бы, сказав, что ему не любопытно, но желание лежать и ничего не делать с огромным отрывом доминирует. Дверь, наконец, открывается, и слегка взъерошенный Аластор, вернув пальто на вешалку, проскальзывает к кровати. Она у Вокса двуспальная, просто потому что он умер и попал в ад, и вполне может себе это позвонить, даже если спит на ней в одиночестве. Иногда. Иногда — нет, и Аластор помогает поддерживать эту статистику, особенно когда расстегивает пару верхних пуговиц на рубашке и ложится поверх одеяла. Тень снова приносит ему книгу, и Аластор треплет ее за ушами, как кота. Вокс уже ничему не удивляется лет двадцать. — Можно я тоже ее поглажу? — спрашивает он. Аластор бросает на него нечитаемый взгляд. Он не улыбается, и от этого у Вокса начинает шуметь процессор, хотя он не ноутбук, и процессор у него шуметь не может, но ему это почему-то не мешает. — Можно, — коротко отвечает Аластор. Вокс протягивает руку, касаясь тени. Тень больно кусает его за палец и слизывает капли крови. Он завороженно следит, как плоть исчезает в полутвердой холодной дымке. — У тебя что, во всех частях тела температура как у рептилии? — А то ты не знаешь, — улыбка возвращается на лицо Аластора, но она чуть менее широкая, чуть более настоящая, с оттенком легкого заигрывания. Вокс сползает под одеяло. Экран начинает мигать раз в несколько минут, отключаясь. — А кого там принесло-то? — из последних сил интересуется он. — Да так, — отмахивается Аластор. — Спи. Их там все равно больше нет. Вокс бы настоял, чтобы узнать, но сил на это не остается. Последнее, что он успевает заметить — в их ногах сворачивается тень, а Аластор читает Достоевского. И вот эта странная хуйня — это, пожалуй, самое прекрасное, что происходит с ним в аду, и Вокс не находит желания жаловаться.