На новое место прибыли к вечеру.
Укрытие пришлось искать долго, время близилось к полуночи, но замызганная лачуга всё-таки нарисовалась на самом отшибе селения, проросшая травой и мхом. Но всё лучше, чем спать под открытым небом! Здесь и остановились.
С дороги уставшие путники расположились кто где; побросали дорожные мешки, принялись расстилать циновки и тихо болтать между собой, готовясь ко сну. А вот на утро разведывать территорию отправился Ци Жун. Запихав за пазуху мелких яблок, которые собрал по дороге, юноша двинулся прочь из убежища.
Шел чуть меньше четверти часа, прежде чем оказаться у бедненьких главных ворот, где даже захудалых охранников было не видать. Ну, так даже лучше! Идя по городу, Ци Жун все оглядывался, заглядывал в каждый уголочек и проулочек, заранее ища места для побегов на самые разные случаи. Правда, рынок тут был не так богат как хотелось, что несколько разочаровывало. Но всё лучше, чем ничего. Побродив тут и там, юноша вынес вердикт, что городишко весьма неплох, чтобы остановиться тут на дня три-четыре, обычно дольше их группа не задерживается.
Жуя яблочки и продвигаясь по, видимо, главной улице, Ци Жун небрежно осматривал все вокруг; торгашей, лавочки, дома. Вдруг, полы его одежд сзади то ли натянулись, то ли дёрнулись в определённом месте. Уже было подумав, что он по случайности наступил на низ собственной одежды, Сяоцзин хотел дёрнуть ткань рукой повыше, но сзади раздалось:
— Дагэ? — голос был тонким и тихим, но с заметным оттенком любопытства.
Оглянувшись, Ци Жун сначала ничего не обнаружил, но, опустив голову, он наконец увидел небольшого мальчишку, дергающего его за ханьфу. Малец был маленький и замызганный: щеки в грязи, одежда из грубой ткани и волосы, несколько спутанные, оттого торчащие в стороны. Но держался он крепко.
Скривившись, Ци Жун грубо выплюнул:
— Чего тебе?
— Дагэ, — вновь повторил мальчик, — Ты не видел моего папу?
Сяоцзин закатил глаза:
— Слушай, пацан, я твоего папашу в глаза не знаю. Отлепись.
Ребенок потупил в него свои черные круглые, как бусинки, глаза и продолжил:
— Дагэ, ты занят? — по-детски, но учтиво спросил малец.
— Да. Очень.
— Но ты ничего не делаешь, дагэ.
О небеса, этот ребенок знает другие слова?!
В общем и целом, Ци Жуну пришлось возится с этим мальцом еще минут десять. Он постоянно задавал глупые вопросы, болтал бессмысленные детские вещи, цеплялся за одежду старшего и никак не хотел отходить, чем его не отгоняй. В конце концов, Сяоцзин насильно пихнул его пригоршню мелких яблок из своих карманов, лишь бы тот скрылся с глаз долой. Наконец, это сработало: ребенок вцепится в яблоки и, уже кусая одно, побежал себе вдоль улицы, с набитым ртом громко поблагодарив Ци Жуна.
— Глупые дети. — он цокнул языком, развернувшись.
Ну, теперь он ещё и остался без яблок! Обидно, однако. Хотя, если смотреть с другой стороны, мальчишка был занятным. Но Ци Жун много хвалить его не стал, даже в собственных мыслях: ещё чего! Пора бы и в укрытие возвращаться, нагулялся он уже.
Путь назад немного подзабылся, а потому пришлось знатно побродить. Всё же, с горем пополам добравшись до хлипкого строения и сто раз пообещав себе в следующий раз обязательно хоть как-то запомнить дорогу, Ци Жун скользнул в убежище. На глаза сразу попался Ши Тао, точнее, он стоял прямо у входа и сурово смотрел на пришедшего юношу, скрестив руки на груди. Всё как обычно!
— Долго же ты путляхался. Город небольшой. — он нахмурился, чуть отходя в сторону, пропуская Ци Жуна внутрь.
— Не ворчи. Ко мне пацан прилип. — Легко отмахнулся тот, сходу заваливаясь на свою циновку.
Ши Тао последовал за ним и встал рядом, не прекращая сверлить взглядом:
— Не болтай с местными. Запомнят - проблем не оберёшься.
— Да он сам-то! — тут же воскликнул Сяоцзин с присущей ему эмоциональностью, — Мне по бедро! Сопля та ещё, было бы ему чем меня запоминать. Глазёнки глупые ещё.
— Не пререкайся. — старший тут же отрезал, лицо его потемнело, — Сам от мальца недалеко ушёл. Тебе надо быть осторожнее, иначе из-за тебя одного повяжут тут нас всех.
В ответ Ци Жун лишь буркнул что-то вроде «да-да-да» и перевернулся на бок, спиной к Ши Тао. Тот лишь вздохнул и покачал головой, прежде чем уйти, оставив юнца на своей циновке. Сяоцзин привстал лишь когда услышал, что грузные шаги отстранились на достаточное расстояние. Сев лицом к стене и скрестив ноги, Ци Жун неаккуратно сдернул одежду с правого плеча. Шрам на бледной коже расцветал будто бы пышной виноградной лозой, оборачиваясь в обхват плеча, уже почти полностью заживший, он был более приятен глазу. Ну, по сравнению с тем, что было чуть больше недели назад.
Проведя пальцами по стянувшейся плоти, юноша хмурится. Этот участок постоянно неприятно чешется — разумеется, потому что заживает, — и отвлекает. Особенно когда ткань нижних одеяний трётся о кожу в этом месте.
Ци Жун не стал долго любоваться шрамом, с фырканьем запахнув одеяния. Снова завалившись на циновку, он подтянул к себе колени. В этом убежище, по сравнению с прошлым, было холоднее. А ещё как-то сыровато. Недовольно поджав губы, но сдержав возражения в себе, Сяоцзин постарался принять наиболее удобное положения для сна. Спрятав руки в длинных рукавах и прижав их к себе, он закрыл глаза, перестав обращать внимание на шумы посторонних людей за спиной.
Сон настиг его очень скоро, а вот сновидения всё ускользали от юноши, оставляя кромешную темноту. Видения приходили обрывками, неясными и размытыми, но, тем не менее, не с таким тревожным содержанием как в прошлый раз. Ци Жун видел перед собой нечёткую фигуру, чувствовал прикосновения рук к щекам. И руки эти были такими тёплыми и пахли чем-то очень... домашним. Свежесваренная рисовая каша, грубая ткань и какой-то свой, особый запах.
Так пахла мама.
Даже пребывая в дрёме, Ци Жун не мог надышаться этим ароматом. Он так приятно разливался по лёгким, обволакивал каждую крошечную альвеолу, мягко прижимался к рёбрам, а главное — грел сердце. Каких бы парфюмов не слушал князь Сяоцзин при жизни в императорском дворце, ни один не мог сравниться с этим уникальным запахом.
Хотелось закутаться в него — нет, — закутаться в мамины объятия и долго-долго прижиматься к ней, с каждым вздохом ощущая облегчение, чувствуя, как мир вокруг перестаёт быть значимым и рядом только она, её тёплые руки и любящее сердце, трепетно бьющееся в груди. И мальчик оставался в кольце её рук, слушая как стучит этот затейливый механизм в груди матери, а после обнимал ещё крепче своими ещё маленькими ручонками.
Несмотря на размытость сна, мягкий голос будто бы раздавался прямо у макушки. Речь у матери Ци Жуна была поставленной, всё таки, женщина родилась и выросла во дворце. Но это не умаляло нежности, скользящей в каждом слове. В каждом «всё будет хорошо» и «мама тебя любит». Сяоцзин вновь ощущал себя ребёнком, для которого ещё невдомёк, кто такие боги или демоны, но который точно знает, что мама всегда приласкает и утешит.
Ещё не очень скоро, но сон стал обретать чёткость. Вокруг вырисовывалась маленькая комнатушка, глиняные стены и лишь одно небольшое окно с тоненькими занавесками, через который мягко выглядывал солнечный свет. Женщина держала мальчишку на руках, точнее, придерживала его одной рукой, второй помешивая похлёбку в небольшом чане на простенькой печи. Она мягко напевала что-то рядом с ухом Ци Жуна, а тот, повиснув у неё на плече, вертел в руках донельзя простенькую игрушку-бабочку из соломы. Из-за неплотно запертой двери доносились звуки уличных торговцев, щебетание птиц и даже редкий лай собак. Вся атмосфера была донельзя приятной, очень домашней, даже лучше, чем величественное молчание внутри императорского дворца.
— Светик мой, кушать пора. Садись за стол. — очень скоро прозвучало со стороны матери.
Она отложила поварёшку, которой мешала похлёбку, и мягко сняла Ци Жуна со своего плеча, поставив его на пол. Мальчик послушно сделал шаг в сторону небольшого стола и уселся за него прямо на пол за неимением стульев, свою игрушку он положил на стол рядом с собой, будто боясь упускать из виду. Перед ним поставили деревянную миску с ещё дымящейся похлёбкой и простенькую ложку. Мать присела рядом, держа в руках рисовую лепёшку. Разломив её на две части, одна была положена перед Ци Жуном, уже схватившимся за ложечку. Он принялся неспешно кушать, дуя на горячую еду на ложке, чтобы не обжечься. Пару минут они сидели в тишине, прежде чем прозвучал тонкий голос мальчишки.
— Можно я потом погуляю?
Лицо женщины слегка погрустнело, но она быстро скрыла это за ласковой улыбкой. Протянув руку, она большим пальцем вытерла краешек рта сына, заговорив:
— Лучик, папа будет ругаться... Не надо.
— Я совсем немного... Чуть-чуть!
Мать вздохнула, улыбка её поблекла и она нежно погладила Ци Жуна по голове, ласково потрепав тёмные волосы мальчика, как бы успокаивая. Голос её сделался тише.
— Я понимаю, что ты хочешь... Но сегодня не получится. Мы обязательно погуляем завтра, хорошо? Скоро папа придёт.
"Скоро папа придёт" никогда не предвещало ничего хорошего. Наоборот, приход отца всегда ассоциировался с чем-то плохим, будто когда он заходил в дом солнце пряталось за тучи, оставляя тяжёлую темноту и напряжённую атмосферу. Часто он запрещал Ци Жуну гулять или часто контактировать с внешним миром, так что мальчик оказывался в плену четырёх стен, почти лишённый социализации. Да, он пару раз гулял с соседскими детьми, но каждый раз это не было чем-то забавным: обычно дети не замечали его первыми, а Жун-эр всё не знал как к ним подойти, как завязать разговор. Это печалило и мать. Она иногда тайком выходила с сыном на короткие прогулки, но такие вылазки были весьма редки из-за страха быть пойманными на горячем её супругом. Так что основную информацию из внешнего мира мальчик получал либо от матери, либо выглядывая в небольшое и единственное окошко в доме.
Молча доев, Ци Жун принялся за лепёшку, как вдруг дверь дома распахнулась.
Отец пришёл.
Сам по себе, отец Ци Жуна был человеком высокого роста, с бровями вразлёт и выразительными глазами. Мальчик мало что перенял от него внешне, больше пришло от матери, и хотя Жун-эр ещё был ребёнком, это было уже заметно. Возможно, со взрослением он обретёт более точные черты лица и станет похожим на отца, но было это маловероятно. Человеком же отец мальчишки был суровых нравов. Будучи в прошлом телохранителем одной из императорских дочерей, он прошёл долгий курс обязательной военной подготовки, повлиявшей на его виденье мира. Теперь ему всё казалось, что жена и сын должны перед ним стоять как по струнке, подчиняться просьбам без лишних слов. И маленькому мальчику, и хрупкой женщине трудно было уживаться с этими правилами.
При виде большой, как ему казалось сейчас, фигуры, Ци Жуну непременно захотелось скользнуть в другой угол комнаты или за спину матери, лишь бы не попасть под этот холодный взгляд строгих глаз. Женщина тут же встала, быстро подойдя к мужу и стягивая накидку с его плеч, на что тот лишь небрежно отмахнулся от неё. Он проследовал вглубь комнаты и грузно опустился на пол перед столом, скрестив ноги. Тарелка с едой и ложка тут же были поданы, а жена послушно села рядом. В молчании мужчина принялся есть. Тишина радовала ровно до того момента, пока он не заговорил.
— Ци Жун.
Такое холодное обращение по полному имени резко контрастировала с ласковыми прозвищами матушки. Стоило бы поднять голову, послушно взглянуть на отца, но очень не хотелось. Мальчик упрямо пялился на стол, сжимая в руках игрушку, которую ранее быстро забрал со стола. Обращение прозвучало вновь, ещё более грозно, но оттого отвечать не хотелось ещё больше. Сильная рука в момент оказалась рядом, встряхивая за плечо. Слабое тело ребёнка пошатнулось под этим натиском, а сверху прозвучало:
— Я с кем разговариваю?
Даже мурашки пробежали по спине. От продолжающейся тряски всё вокруг вдруг завертелось, грани размылись, и Ци Жун сам не понял в какой момент он уже лежал на полу, а сверху доносились всё те же обращения к нему, но голос поменялся.
Придя в себя, он обнаружил, что трясёт его за плечо никто иной как Ши Тао. Нахмурившись, он звал его:
— Малец, я с кем разговариваю? Хватит тебе дрыхнуть, солнце уже в зените, а ты всё во сне что-то бормочешь.
Поняв, что опасности никакой нет, Ци Жун тут же нахмурился, сонно отмахиваясь от старшего, не совсем внятно бормоча что-то о том, что он уже встаёт и надо прекратить его трясти. Потянувшись на циновке до хруста в затёкших суставах, юнец заливисто зевнул, прежде чем приподняться на локтях. Все уже и правда встали и, видимо, вышли наружу, разбредясь по округе. Ши Тао, скорее всего, уже раздал всем заданий ради общего выживания. Недовольно скривившись, Сяоцзин вышел наружу, пощурившись от резкого света солнца. Старший ещё пару минут упрекал и наставлял его, стоя рядом, но у Ци Жуна, что называется, в одно ухо влетело, а через второе вылетело. Покивав болванчиком для виду, он как можно скорее ретировался.
План по побегу прошёл удачно и юноша уже преспокойно гулял по городу, держа меж губами и пожёвывая конец какой-то травинки, которую нашёл по дороге. День был ясным, торгаши на улице зазывали к своему товару, обычные жители сновали по улицам. Благодать! И прекрасным концом этого дня будет сожжение храма! Довольно пощурившись от своих мыслей, он смело шагает по дороге, пока не...
— Дагэ!
... Твою ж мать!
Ци Жун тут же вертанулся назад, разъярённо взирая на ребенка.
— Да чего ты ко мне привязался!
Чтож, гнев его длился ровно до того момента, как маленькая ручка протянула ему дымящуюся лепёшку. Округлившимися глазами Сяоцзин уставился на горячую вкусность, размером с его собственную ладонь.
— Дагэ, поиграешь со мной?
...
Вот он, урождённый императорской кровью, провозглашённый князь Сяоцзин... Играет, чёрт возьми, с ребёнком! Унизительно, но чего не сделаешь ради горяченькой лепёшки. Даже двух!
Тяжело вздохнув, Ци Жун присел на корточки, качая головой.
— Всё, я устал. Хватит тебе!
Ребёнок заливисто смеялся, схватившись за рукав юноши. Он повис на руке Сяоцзина, казалось, чуть ли не прыгая от радости.
— Дагэ такой забавный!
Мимолётная улыбка скользнула по губам юноши, счастье мальчика было почти заразительным. Ци Жун легко подтолкнул его в спину в сторону дороги.
— Давай, темнеет уже. Тебя мать небось обыскалась. Иди, иди...
Все ещё хихикая, ребенок радостно помахал ему рукой, убегая в сторону дома.
— До встречи, дагэ!
«До встречи»... Юноша поджал губы.
Ему точно влетит от Ши Тао.
