princess treatment

      В глазах Бутхилла Робин — это десерт. Не синтезированный из расходных материалов, а приготовленный вручную, с любовью и заботой. Сладкий, но не приторный, однако вкусный до такой степени, что оторваться невозможно и хочется вкушать ещё и ещё. Сродни наркотику, наверное — не зря всё-таки сахар сладким ядом называют.       Он со странным удовлетворением разглядывает разложенную под ним девушку. Концертный макияж размазан по всему лицу, так что тушь стекает по вискам вместе со слезами наслаждения. Тонкие розовые губы кровоточат, распухшие от поцелуев, потому что Бутхилл, не зная меры, всё время впивается в них как голодный пёс. Лебединая шея и плечики испещрены следами укусов острых зубов, хотя он честно пытается сдерживать себя, но один лишь аромат последовательницы Шипе дурманит так, что он совсем перестаёт видеть границы дозволенного. Или это потому что сама Робин позволяет творить с собой всё, что ему только в голову взбредёт?       Кукольное бледное тельце подрагивает от каждого прикосновения прохладных металлических пальцев, потому что она разгорячена, и это создает удивительно приятный контраст температур. Пушистые волосы совсем выбились из укладки, которую мастерицы создавали для неё почти полчаса, а выглаженное концертное платье изрядно помялось в постели, и пышная юбка безбожно задралась до самой груди, являя то, за что фанаты-извращенцы были бы не прочь отвалить не одну сотню кусков кредитов, лишь бы взглянуть одним глазком. А вот Бутхиллу такая красота досталась практически задаром.       Практически, потому что, продолжая влезать в покои и гримёрки Робин хоть на Пенаконии, хоть в любом другом уголке галактики, он рискует не то что свободой, а даже жизнью.       Хотя страшна ли смерть тому, кто уже по факту мёртв?       Просто Сандей так сильно любит свою сестру, что стремится уберечь её от любого покушения на благословлённые эоном гармонии душу и тело, в особенности со стороны какого-то развязного галактического рейнджера.       Робин расправляет трепещущие крылышки над подушкой и приподнимается на локтях, заглядывая в лицо напротив. Мокрые зелёные глаза смотрят на него в упор, проникая в самую суть. Иногда это даже пугает — насколько пристальный и внимательный у неё взгляд, раз она способна разглядеть чужие мысли и заставить понервничать или подчиниться.       — Ты остановился, — звонкий девичий голосок звучит тише обычного, но сквозит обиженными нотками. Она тянет руку к его щеке и аккуратно гладит её, обводя большим пальцем скулу. Кожа у него там тёплая, а когда она трогает его, так и вовсе кажется, что начинает пылать от смущения, приобретая лёгкий румянец. — Что-то не так? О чём задумался? — как будто сама не знает, о чём.       Бутхилл аккуратно перехватывает тонкое запястье девушки и отводит её ладонь, прижимая обратно к неровно вздымающейся при дыхании груди. Робин не только сладкая, но ещё и хрупкая, что те фарфоровые куколки, которых любят коллекционировать некоторые богатеи — они хранят их в стеклянных шкафах под замком и просто любуются. Сандей, наверное, к сестре относится так же, вот только не может спрятать её ото всех, потому что сама Шипе велела ей проповедовать по всему миру чудодейственную гармонию.       Робин изящная, скромная и красивая — не для такого, как он. Бутхилл — грубый, хамоватый, неотёсанный ковбой, которому в пору только охотиться за головами и шмалять по пустым бутылкам от скуки. Тем не менее, такие разные, они сошлись каким-то чудом.       — Думаю, что если мы продолжим, у меня случится передоз, — стальная рука неуверенно сжимает мягкую плоть её бедра с внутренней стороны, находясь на расстоянии нескольких жалких сантиметров от края шёлкового белья. Впервые залазит ей под юбку, но не то чтобы девица против.       Кожа у Робин выбеленная, молочная, кажется, будто без единого изъяна. Такую портить жалко, и Бутхиллу даже пришлось держать себя в узде, чтобы между ласками языком не вгрызться в неё. А ножки ведь у птички-певички просто загляденье, сами просятся на зуб, заставляя рейнджера чувствовать себя ненасытным животным. Как будто он до этого девчонок не кусал в порыве страсти.       Хотя… такую, как Робин, и правда, никогда.       — Разве киборги подвержены аддикциям? Раньше тебя это не останавливало, — девушка в удивлении приподнимает тонкие брови и невинно хлопает длинными ресничками. Она сгибает вторую ногу в колене, и Бутхилл машинально подхватывает её лодыжку, ставя себе на плечо. Вид перед ним открывается просто отменный.       Из его горла вырывается гаркающий смешок, когда он кривит губы в зубастой улыбке.       — Раньше и ты вела себя менее нагло, а сейчас — только посмотри! — сама набросилась на меня и бесстыже раздвинула ноги. Так и манишь снять тебя исподтишка, чтобы потом анонимно послать Сандею. Пусть полюбуется, кого воспитал.       Робин застенчиво улыбается, дёргая пальчиками край плотного лифа платья, словно специально пытаясь оттянуть его пониже.       — Неужели мысль о том, что мой брат накажет меня по всей строгости, тебя возбуждает сильнее, чем я сама?       Бутхилл фыркает и опускает голову, пряча потемневший маслянистый взгляд за длинной чёлкой.       — Твою ж милашку. Мне становится страшно.       Иногда ему кажется, что пенаконийская принцесса делает это специально — провоцирует его, будто хочет проверить, насколько далеко он готов с ней зайти. На что он вообще готов, встречаясь с ней без чьего-либо ведома. Ведь их встречи — и конкретно эта — действительно могут стоить ему второй жизни: если Сандей узнает, что дрянной ковбой затащил его крошку-сестру в постель — хотя это ещё вопрос, кто кого затащил — он объявит Бутхилла в межгалактический розыск и сделает всё возможное, чтобы заставить его пожалеть о связи с девушкой. Но кто Бутхилл такой, чтобы отказываться от оправданного риска? Игра стоит свеч в конце концов.       Ловкие металлические пальцы цепляют резинку намокшего белья и стягивают его вниз. Робин вздрагивает, сползая на подушке, дыша глубже и реже от предвкушения. Смотрит на Бутхилла, не моргая, и сглатывает тяжело, но слюна не помогает смочить пересохшее горло, и поэтому её голос звучит хрипло:       — Выходит, даже бесстрашный галактический рейнджер может чего-то бояться? Это забавно, — всё ещё пытается казаться уверенной в себе и наглой, но он-то видит, что чем ближе его пальцы подбираются к её промежности, тем активнее дёргаются её крылышки и тем сильнее она закусывает свою истерзанную губу.       Ковбой фыркает. Он льнёт к ней ближе, нависая, и заглядывает в глаза, неожиданно смущая. Бутхилл склабится, разглядывая сочную зелень в её радужках, и делает глубокий вдох. Его искусственные рецепторы позволяют ему различать основные вкусы и кое-какие запахи, но Робин им ощущается максимально натурально. Потому что Робин — это десерт. Как смородиновое парфе. Как черничное безе. Как сливовый зефир или в разы лучше, но, несомненно, такая же сладкая, воздушная и ароматная.       — А я боюсь не за себя, — это он шепчет ей на ухо, обдавая чувствительные пёрышки дыханием, а после совсем мажет языком по шее, задевая пальцами клитор.       Из горла Робин вырывается стон. Она запрокидывает голову, выгибается, хватаясь за его широкие плечи. Жмурится и поджимает губы, закусывая до крови, и от натуги снова неосознанно плачет. А он продолжает целовать её, трогать и кусать, не в состоянии насытиться. Сила гармонии, которой пышет последовательница Шипе, действительно похожа на наркотик. Бутхилл упивается ею, вкушает с жадностью, с осторожностью погружая стальные пальцы в девушку. Они гибкие, с неровностями, но идеально подходят для того, чтобы ласкать её. Удивительный контраст мёртвого металла и живой кожи. Так необычно, но так приятно.       Бутхилл фактически не чувствует ничего своим искусственным телом. Однако сейчас, приподнявшись, чтобы заглянуть ей в раскрасневшееся лицо, он понимает: чтобы испытать удовольствие, не обязательно чувствовать самому. Достаточно просто… наблюдать.       Робин тяжко и неровно дышит, хнычет и скулит, мечась по подушке. Рейнджер трогает её так аккуратно и нежно, не в шутку боясь навредить. Дитя Семьи, маленькая принцесса, сокровище главы клана Дубов — желание сделать ей хорошо борется с его эгоистичным позывом удовлетворить самого себя. Киборги действительно не способны пристраститься к чему-то вредному, как люди, но Робин — её звуки, запах, само естество — такая вкусная, что кажется, будто он может проглотить её целиком. Вот чего на самом деле боится Бутхилл — что не сможет устоять перед соблазном.       Нахальный, дерзкий ковбой и элегантная, скромная певица; их пара — это по-настоящему забавно.       С губ Робин срываются всхлипы: она просит ещё и ещё, быстрее, чтобы он не останавливался. И Бутхилл подчиняется, всё так же мусоля изящные плечики, ключицы и декольте. Как животное, но его «жертва» даже не против — она пытается подмахивать ему бёдрами, сжимаясь вокруг длинных пальцев. Ему удаётся достать до чувствительных точек — глубже, чем она сама когда-либо доставала. Он давит на клитор, и девушка забывает, как дышать. Сама впивается в его губы с несвойственной себе напористостью, пока мышцы внутри сокращаются, и мычит в поцелуй.       Робин вскрикивает, затаив дыхание, а после обмякает. Хватает ртом воздух, как-то беспомощно скользит вспотевшими ладонями по его рукам, пытаясь заново ухватиться и притянуть ближе. Взмокшая, взъерошенная, выжатая — ему впервые приходится видеть её такой, но ему это безумно нравится. Нравится, как её набухшие соски выпирают под тонкой тканью платья. Нравится, как Робин блаженно улыбается, искренне, так, как не улыбается никому. Просто нравится, что принцесса Пенаконии позволила доставить ей удовольствие именно ему.       Откровенно говоря, это тешит его самолюбие.       Ещё не до конца переведя дух, когда Бутхилл опускается на постель рядом с ней, переставая закрывать собой падающий на неё приглушённый свет люстры, Робин берёт его за руку и переплетает свои пальцы с его липкими после неё. Зелёные глаза, всё ещё мокрые от слёз, поблёскивают в полумраке и смотрят на него с честным девичьим задором. Она мягко вздыхает и шепчет всего одно слово:       — Спасибо.       Бутхилл пялится на неё с недоумением, приподняв бровь. Как-то это… глупо, что ли. Если тут кто и должен благодарить, так это, пожалуй, он.       — За что хоть? — спрашивает он, запоздало понимая, как по-дурацки звучит его вопрос.       Робин улыбается шире, чувствуя себя неловко. Откровенно говоря, она и сама не поняла, зачем сказала это. Наверное, благодарит за случившееся? За каждую их встречу? Или за возможность почувствовать себя свободной, вдали от брата, фанатов и охранников из клана Гончих?       — Не знаю, — признаётся она и звонко смеётся: — Просто спасибо за всё!