Вышел кроля поиграть

      Этот. Будет рад, что сожрут.       Я вижу печать обречённости — как мутная дымка — над молодым мужчиной. В деловом костюме, пиджак перекошен, рубашка расстёгнута, взгляд скачет с телефона на мост как кузнечик в банке. Прыг-прыг, снова удар о крышку. Незнакомец сидит на скамейке и не замечает, что начинается дождь — он в одном-двух этих прыганий взглядом, чтобы самому соскочить к мосту. Или с него.       Мне подходит.       Я натягиваю капюшон, соскальзываю с перил и подхожу, чтобы сесть рядом.       — Привет. Кажется, ты готов принять судьбу. Мы поможем.       Я вижу у него на экране незаполненную анкету — поле с ориентацией тревожно-пустое.       — Так сразу? — он усмехается, трёт короткую бороду и, не глядя, почти мимо, суёт телефон в карман пиджака. — А «мы» это..?       Я расстёгиваю ветровку, наблюдая за его глазами. Они расширяются, чуть светлеют. Приятный такой серый туман в низине, когда солнце только-только выглядывает.       Я знаю, что он видит между изломанной молнией. Два длинных белоснежных уха, два гневных глаза-пуговки и недовольно опущенный рот — два штриха треугольником на короткой шерсти. Он тянет руку, но останавливается, словно знает.       Я отгрызу ему пальцы, если тронет.       — Будем знакомы. Марат.       Он жмёт мне руку, твёрдость и крепкость его ладони не соответствует пустоте внутри.       — Кроль.       — А он? — Марат кивает на игрушку.       — Тоже.       Марат живёт с нами два дня. Даже не живёт — спит. Как бесконечно уставший человек, которому дают отпуск. А ещё немного ест и много рассказывает. Буквально за недели у него исчезло всё: фирма обанкротилась, жена перешла к другу-соучредителю, друг повесил долги фирмы на Марата. Так из его жизни ушли люди, счета, квартира и машины. Слишком быстро, слишком резко, слишком вообще всё.       Мы киваем и слушаем, тихонько готовимся его сожрать, но на третий день он прогуливается до магазина и возвращается совсем другим. Глаза безумные, отчаянно-радостные. Он хмыкает и роняет на стол пакет возле игрушки. Выглядит решительнее, чем тогда у моста.       — Вот… ты мне подскажешь, что и как? Поможешь подготовиться? Господи, на последние деньги взял. Теперь-то можно, — он смеётся, трёт ладонями лицо.       Что-о-о?!       Мы вопим одновременно, но не вслух. Нам никогда не предлагали, всегда было иначе. Всегда было проще, чужие действия помогали разозлиться, помогали сожрать. Я теряюсь, и Кроль перехватывает мои руки и голос.       — Да, — мы урчим, обнимая широкие плечи. Мы улыбаемся и обещаем: — Я о тебе позабочусь. Хочешь попробовать сначала на мне? Я всё покажу. Или… хочешь, вместе?       Мне интересно, давай сольёмся.       Я удивлённо моргаю, но Марат этого не видит. Кроль впервые разрешает.       — Как скажешь, ты… ты удивительный. Такое чувство, будто впервые живу.       — Ты просто выспался, — я ухмыляюсь, бодаю его в щёку, когда Кроль отступает.       Я хватаю игрушку за ухо, пакет сую Марату и тяну за собой. Так странно предвкушать близость не чтобы сожрать кого-то, а чтобы насладиться им. Кроль снова толкает под руку, и мы тянемся поцеловать.       Губы у Марата сухие и жёсткие, руки — горячие. А ещё не только мы его изучаем, но и он — сам себя.       — Так странно… всё это так странно, — он снова смеётся, кусает меня за ухо, гладит по спине и не сопротивляется, когда я от души сжимаю его зад через одежду.       Хорош! Крепкий, всё выдержит. Я его как…       Мы, мы его! Вместе.       Я снова урчу, тяну зубами его губу, давлю языком от одного уголка рта до другого.       — Он смотрит, — Марат прерывается, кивает мне в сторону игрушки, которую я оставил на стиралке.       Знал бы ты, что не только смотрю!       Кроле нравится дразнить, я притоптываю ногой от его предвкушения и улыбаюсь.       — Тогда сделаем так, — я шагаю и отворачиваю игрушку к стене. Это ничего не меняет, но Марат расслабляется, фыркает и раздевается первым.       Нам хорошо: смотреть на него, чувствовать запах, чувствовать, что он больше не пуст — там внутри, в темноте разгораются искры. Странным образом это притупляет голод, и мы ещё больше прислушиваемся к себе. Нам нравится.       Марат отфыркивается под водой, хватает её ртом, выталкивает, зачёсывает мокрые волосы назад. У него длинная чёлка, в остальном же почти под ноль.       Мы тоже залезаем под воду, тянемся, водим по напряжённому животу, прихватываем в ладонь мышцы на груди не чтобы оторвать, а смять в удовольствие. Марат выдыхает и всё, что он может — просто держать нас за плечо.       — Мне нравится, как ты трогаешь. Можешь ещё?       Как скажешь, лапушка.       Мы улыбаемся, чуть не забыв спрятать зубы, и впиваемся пальцами в его ягодицу, отводя в сторону. Вода потоком стекает прямо там, и Марат жадно дышит через рот.       — Ещё.       Мы поворачиваем душ и скользим гелем, ощупывая заново.       — Ещё!       Мы жмёмся к горячему телу, поддаём бёдрами, скользим членом о член, тычемся в напряжённый живот.       — Ещё…       Мы кусаем плечи и шею, куда не добрались гелем, сплёвываем случайную мыльную воду и кусаем с оттягом соски.       Марат стонет-скалится, и нам это так нравится, так нравится, что мы прихватываем зубами прямо под горлом.       Нельзя есть.       Мы друг с другом согласны, а потому отпускаем и коротко бьёмся бёдрами о бёдра, добирая своё удовольствие так. Марат глухо мычит, дёргает головой и кончает нам на живот. Мы продолжаем двигаться и целуем его открытый рот, пока не повторяем за ним. Прижимаемся, лижем его губы, кусаем за щёку и не можем отлипнуть.       — Так… хорошо. С ума сойти.       Он снова смеётся и обнимает нас, Кроль довольно отступает. Я слышу быстрый-быстрый стук сердца и совсем не хочу его вырвать.       — Давай я ещё потру.       Марат поворачивается спиной, и я скольжу ладонями один. Тру ребром ладони между ягодиц, намыливаю под яйцами, а потом прихватываю их в ладонь и чуть подкручиваю. Марат утыкается лбом в свои руки и переступает ногами. Но сопротивляться не пытается.       — А теперь смотри сам.       Я беру смазку — она как обычно притаилась среди других бутыльков на бортике — и влажно глажу себя двумя пальцами. Тру, проталкиваюсь самыми кончиками, и Марат тянется осторожно тронуть.       Зацепило!       Мы вместе упиваемся любованием человека и его нежностями. Позволяем ему пробовать, повторять за нами, двигать рукой, сгибать пальцы внутри.       — Горячо, — Марат сглатывает, двумя руками растирает мой зад, смотрит между.       Пусть теперь сам.       — Посмотрел? А теперь повернись.       Марат понимает верно. Стреляет взглядом, терзает зубами губу, будто раздумывая, но всё же встаёт, как мы хотим.       Он крепкий, расслабленный, но всё равно тугой. Нам нравится лить смазку и толкать внутрь всё больше и больше. Марат чаще сглатывает, чуть прогибается, подаётся на пальцы.       — Это нормально, что я хочу ещё? Это нормально, что…       — Ш-ш, — мы целуем между лопаток, снова искушаем себя прикосновением к шее и толкаем пальцы резче.       — М-мх!       Он больше не задаёт беспокойных вопросов, жмурится, ловит наши движения — ему так хорошо. И нам тоже. Но он прав, хочется ещё, хочется больше.       — Пошли.       Я выпрыгиваю за бортик, телу уже хочется быть другим, оно скачет. Хватаю полотенце и игрушку и прямо так, без тапок, шлёпаю в спальню. У Марата подрагивают ноги, но он всё равно плетётся за мной.       — Всё хорошо, всё хорошо, — мы ловим его и успокаиваем поцелуями, остро впиваемся когтями в зад.       — Ох, Кроль! Чем ты?..       Мы не даём договорить, мы роняем Марата на постель и кусаем, кусаем, кусаем, пока он неожиданно не начинает отвечать тем же.       А он неплох.       Нам нравится, мы вылизываем все впадины, мы снова давим смазку и нетерпеливо хватаем его под колени. Он смотрит на нас, только на нас, и его брови удивлённо ползут вверх.       — Что…       Мы плавно натягиваем на себя человека, пока дымная кроличья маска проявляется на нашем лице, закрывая верхнюю часть.       — Господи… — он запрокидывает голову, и кровь в нём разгоняется всё быстрее, но не от страха перед тем, как мы меняемся.       Наш позвоночник тянется вверх, мы становимся выше, жилистее, член утолщается, и кажется, это особенно нравится человеку.       — Ты… ты… — он воет, дёргает ногами и изливается себе на живот, но мы не останавливаемся. Мы кусаем, мы лижем, мы толкаем язык в беспомощный рот, и человеческое тело вновь дрожит под нами от восторга.       Мы наполняем его, берём снова и снова, переворачиваем на колени и держим, потом роняем набок и подхватываем под ногу. Он подставляет нам горло, стонет и кончает снова, но когда больше не может, мы — в нём. Нам нужно ещё немного, ещё чуть-чуть…       Мы замираем, изливаясь долго, крепко вжав человека в постель.       — Думал — сдохну, — он еле ворочает языком, смотрит на нас, на наши когти, на наше лицо, а потом аккуратно и неуверенно целует вдоль маски. — Я ничего не понимаю, но мне нравится. Даже если я чокнулся.       Он трогает наше не до конца изменённое тело, а потом просит:       — А хвост? Хвост есть? Покажешь?       Можно.       Я смаргиваю удивление, потому что не знаю, что мы так умеем, и ложусь на живот. Марат трогает дымный хвост, сначала невесомо гладит ладонью, сжимает в кулаке. Потом трёт у основания, потом гладит ниже, и наш зад вздёргивается сам собой. Но человек так устал, что не продолжает.       — Завтра ты не скажешь, что ничего этого не было?       — Нет, а если скажешь ты, то мы повторим.

***

      Марата нет весь день, мы ругаемся друг с другом, что его отпустили и не держали. А когда он возвращается радостный и взбудораженный, Кроль ворчит, игрушка сидит задом к двери.       И чего он припёрся?       — Кроль, ты не поверишь! — он плюхается к нам на диван, его деловой костюм снова выглажен и аккуратно заправлен. — Адвокат моего знакомого обжалует решение суда, — нам всё равно, и мы молчим. — Я просто… хотел тебя отблагодарить. Ты потрясающий. Ты так мне помог.       Снова он трогает у хвостика.       Мы дрожим, позволяя себя целовать за ухом.       — Наверное, ты не понимаешь, как мне важно хоть что-то иметь. Я хочу тебя радовать. Хочу дарить подарки, хочу купить что-нибудь особенное. Хотя бы к нашим развлечениям, — он улыбается и убирает руку. — Когда мы встретились, я чувствовал себя пустым сейфом. Меня взломали и выкрали все важные бумаги. Вообще ничего не осталось и меня словно тоже. Я стал бесполезен.       Он оглядывается, находит игрушку и приносит, но оставляет в своих руках. Снова трогает хвост, уже у неё.       — Кроль, а Кроль. Не сердитесь, что я сорвался на звонок. Теперь всё наладится. Не хочешь порадоваться вместе со мной?       Надо было вырвать ему сердце. А теперь он держит наше!       Мы забираем игрушку, потом сажаем её на пол.       В сломанном радио начинает играть Джексон. Мы — я и игрушка — стоим перед Маратом, моё тело преображается, появляется маска, проступают когти и лапы становятся отчасти звериными. А потом мы танцуем. Когда-то Марат говорил, что жалеет, что никогда не сможет побывать на концерте этого человека.       И вот мы научились.       Игрушечные задние лапки точь-в-точь повторяют за мной лунную походку, жаль на нас нет шляпы, но мы стараемся. Марат смотрит так, словно поражён в самое сердце. В конце он давит смех и аплодирует, а потом подрывается к нам. Хватает игрушку под попу, а потом — нас под хвостик. Мы всё ещё по-звериному скалимся, но он всё равно целует, не опасаясь распороть губу.       Мы неотразимы, и мы будем с ним. И в горе, и в радости, и пока не загрызём всех его врагов.