Недостающее звено

— Я что, по-вашему, должен ходить в одной и той же шляпе каждый божий день? — у пожилого мужчины невысокого роста смешно дергаются усы, когда он злится. В монокле на его глазу (и где он только откопал эту древность?) отражается квадратик света со мной по центру. — Мистер Капуччин, я вас уже в который раз прошу, — я протяжно вздыхаю. — Если вы забываете шляпу, делайте сразу пометку в разрешении. Это сбережет и мои, и ваши нервы. — Что за абсурд! Почему я должен отчитываться за шляпу? — бухтит Альф, забирая документы из окошка. — Надо позвонить в Департамент и пожаловаться… — И вам хорошего вечера, мистер Капуччин! — бросаю я ему вслед и нажимаю на кнопку, закрывающую тяжеленые металлические двери в подъезд. — Ну, и кто следующий испортит мне сегодня дежурство? В ожидании нового посетителя сижу и рисую каракули в своем блокноте. За сегодня я устранила нескольких интересных двойников: у одного из головы торчал мозг, у другого еще не сформировались человеческие глаза, а третий… Кхэм, третий вообще о них не позаботился и вырастил себе два носа вместо глазных яблок. Дорисовывая этого третьего, я невольно задумываюсь. Почему они такие? Одни выглядят как ошибка природы, зажеванный при печати лист бумаги в совершенно нормальной с виду книге. Другие как абсолютно обычный человек, если не считать острых как бритва зубов и глаз, которые умеют словно по щелчку пальцев наливаться кровью. И чем дольше мы живем с этим, тем изощреннее становятся одни и страннее другие. Сколько существ в реальности умеет мимикрировать внешность, но то, что внутри, им не скопировать никогда. В голове возникает образ вчерашнего двойника Фрэнсиса, его обреченные глаза и усталый голос. Разве возможно, чтобы они чувствовали эмоции? Когда началась «проблема» (именно так мы называем между собой наплыв доппельгангеров), я работала при Институте новых технологий биологом. Меня и других сотрудников отдела попросили немедленно заморозить все наши проекты и заняться изучением этих тварей, чтобы понять их природу и найти способ уничтожения. И еще с тех времен я отлично запомнила одну простую вещь: они не способны чувствовать ничего, кроме агрессии и голода. Состояние насыщения не удерживается в них долго, и цикл злобы и жажды крови запускается заново. И так по кругу, каждый день, бесконечный голод… Так откуда же… Шорох бумажек в окошке. Я поднимаю голову и нервно вздрагиваю, заметив знакомую белую фуражку. После вчерашнего инцидента меня теперь перетряхивает каждый раз, когда я вижу Моссеса. — Ммм, здравствуйте, — протягивает он привычным уставшим голосом. — Здравствуйте, Фрэнсис, — я беру документы, просматриваю все до малейших деталей. — Вы сегодня позднее обычного. — Смены такие, раз на раз не приходится, — он вздыхает и потирает лицо. — Сочувствую, — говорю искренне, а сама незаметно стреляю глазами то на фотографию в ID, то на него. Кажется, что все правильно: и документы действительны, и, согласно моему списку, он еще не проходил сегодня в здание. Прикопаться не к чему, только вот глубоко внутри какой-то червь сомнения точит дырочку в мозгу. Или это моя паранойя? — Ммм, с вами все в порядке, мисс Карлайл? Голос Моссеса вырывает меня из оцепенения, и я понимаю, что слишком долго сижу, пялясь в его документы. — А? Нет, все хорошо, все прекрасно, сейчас открою дверь. — Я киваю как китайский болванчик, чувствуя неловкость, и пытаюсь отшутиться. — Просто я сижу сегодня с самого утра, уже мозги набекрень едут… — Нет, они у вас стоят. Я на секунду торможу и смотрю на него, приподняв бровь. — Что, простите? — Ну, из ушей не вытекают, значит… — продолжает Фрэнсис и вдруг замолкает. — Ой. — Ой… Мои глаза сами косятся на кнопку блокировки кабины, и он это естественно замечает. Маска все еще держится на лице, но я вижу, как на его шее начинают проступать неестественно темные вены. — Не смей. — А то что? — Просто не смей. Я вытягиваю руку, чтобы снять предохранитель с кнопки. Удар по стеклу заставляет меня буквально подскочить на месте. По ту сторону смотрового окошка Фрэнсис, точнее, его двойник, прожигает ярко-красным пламенем глаз во мне дыру. — Не смей… — голос опускается в полурык, когти на кончиках пальцев проходятся по стеклянной поверхности с мерзким скипом. — Такова твоя участь, — кидаю я настолько холодно, насколько позволяет свернувшийся в узел желудок. — Участь? Что мне с ней сделать, человек? — Смириться. Я сбрасываю предохранитель и жму на кнопку, экран опускается, все двери в смотровой кабине блокируются. Поднимаю трубку телефона, кручу на диске четыре заветные цифры: 3-3-1-2. Гудки, еще гудки… Заезженная запись «Вы связались с Департаментом Дезинфекции от Доппельгангеров. Группа агентов уже выслана в ваш дом. Оставайтесь на месте до завершения протокола очистки». Как наставляет голос, сижу и жду окончания протокола, нервно теребя в руках карандаш. В окошке валяются поддельные документы. Ожидание — самая мерзкая часть этого действа. Но когда вдруг вместо привычной моему уху пулеметной очереди раздаются крики и визги, чувство ожидания сменяется резкой тревогой. Крики смешиваются с выстрелами, за экраном происходит возня, слышны маты. Глухой удар — что-то упало на пол. Второй, третий, четвертый… «Пятый, шестой…» — мозг ведет отсчет. В отряде скорого вызова всегда шесть агентов. Наступает оглушительная тишина. Пальцы от нервов переламывают карандаш пополам. Сосчитать до трех и поднять защитный экран. Раз, два… три. Экран со скрежетом ползет вверх, открывая моему взгляду знакомые трещины на пурпурной стене (тот, кто одобрил этот цвет, был явно не в себе) и… кровавые разводы. Группа агентов желтой бесформенной кучей лежит на полу вперемешку с оружием, а у «подножия» этой горы сидит Фрэнсис. Вернее тот, кто выдает себя за него. Он закрывает лицо руками, с кончиков когтей капает кровь. Вся его одежда в крови. Судя по движению плеч, дыхание сбитое, почти на грани истерики. Услышав звук экрана, он словно выдыхает, поднимает голову и сквозь пальцы смотрит на меня. Это не глаза человека: черные радужки, налитые кровью белки. — Я тебя предупреждал… — его голос сейчас звучит как прокуренный, он откашливается и сплевывает на пол какой-то сгусток. — Я обещал вернуться, человек, и я вернулся. Помнит. Эта сука помнит то, что было вчера. — Как? — вылетает у меня мысль вслух. — У людей нет памяти? — Это у вас нет памяти. — А вы о ней хоть раз спрашивали? Я нервно сглатываю. Мне нужно вызвать второй патруль, но до его приезда пройдет время, минут пять, не меньше. Удар по стеклу, — и я с визгом подскакиваю со стула. Он стоит, пялится и скалится острыми зубами. — Впусти меня, я голоден. — Знаешь, не ты один, но благотворительность не входила в мои планы, — я тянусь к трубке. Еще один удар по стеклу. — На второй патруль у меня не хватит сил, — рычит он. — И слава богу, у меня тоже нет сил на все твои выходки, — я пытаюсь дышать, но выходит неровно, почти панически. Руки холодеют и потеют, сжимая трубку в руке, но не снимая ее с аппарата. Удар. — Впусти, мне нужно лишь одно живое тело. — Одно живое и десятки убитых. — Ммм, — он издает гортанный скулеж и снова сплевывает. — Что это за дрянь? — я с легкой брезгливостью смотрю на сгусток непонятной серой массы на полу, на этот раз больше предыдущего. — А тебе какое дело, человек? — отстраненно говорит Фрэнсис. — Ты не задаешь эти вопросы, когда стреляешь в нас, калечишь, бьешь, рубишь на куски, топишь, кромсаешь, вырываешь, режешь, пытаешь… — Все-все, угомонись, — я пытаюсь его остановить. Удар. По стеклу пробегает небольшая трещинка, а вместе с ней — табун мурашек по моему позвоночнику. — Мне. Нужна. Пища. Впусти! — Ты в своем уме?! — Нет! — рявкает он и снова бьет кулаком по стеклу. — Я в отчаянии! Сказанное быстро поглощается пространством смотровой кабины, ни грамма эха. Он прислоняется лбом к стеклу и устало, почти обреченно выдыхает. — У меня только одно тело, и я не могу сменить его. Моя истинная форма не вмещается в человеческую оболочку, поэтому мне нужна пища. Без нее мое тело переваривает само себя. Двойник косится на сгусток на полу и поднимает на меня полный обреченности взгляд. — Впусти… Я с тяжестью опускаюсь на стул и закрываю лицо руками, будто это может облегчить мои чувства. — Ты… Ты просишь невозможное. Скормить тебе жильца? Господи, какой бред. — Я нервно взъерошиваю свои волосы. Почему ты, вопреки всем здравым смыслам, такой? Бойкий, резкий, отчаянный… Сбой в системе, у которой системы нет. Ошибка в ошибке. — Разве люди не должны быть человечны? Почему ты задаешь вопросы, ответа на которые нет у самого мироздания? — Если я впущу тебя, для кого это будет считаться человечным? Он давит рукой на стекло, трещинки расходятся, как тонкий кракелюр в моем мозгу. — Я отправляю таких, как ты, пачками в Дыру. Думаешь, ты особенный? — Я отчаянный, — он замирает и добавляет в полголоса. — И я хочу жить. — И что ты предлагаешь мне делать с этой информацией? Трещины бегут по стеклу, от его когтей и пальцев остаются кровавые следы. Черные дыры космоса таращатся на меня в поисках человечности к нечеловеческому. — Смириться. Последний удар, и стекло осыпается на пол.