Дорога в Киёмидзу-дэра

Звук будильника был беспощаден. Солнечный мир за окном тоже. Еще более беспощадной оказалась головная боль. Но хуже всего стало, когда Йонас начал вспоминать, что творил вчера (или уже сегодня) ночью. — Просыпайся, Эстония, — сказал Томаш. — Или ты сегодня отдохнешь? Йонас натянул на себя одеяло, желая остаться под ним навечно. Кто-то снаружи засмеялся. — Окей, вряд ли кто-то заметит, что пары человек не будет, — услышал он голос Матео. — Пары? — переспросил Йонас. — Ага. Вы думаете, вы вчера одни затусили? Азиатские тигры всю ночь в комбини бегали за пивом и всех угощали. Так что сегодня у многих будет похмелье. — Но Южная Корея была с нами, — пробормотал Йонас. — Это сначала. А потом до пяти утра с остальными. Сколько же он пропустил этой ночью? Что ж, есть вероятность, что никто не заметит, что делал сам Йонас. — Но она нам показала твое видео, — засмеялся Томаш. — Мое видео? — уточнил он. — Где ты с зонтом танцуешь. Ты секси. Йонас уткнулся в подушку. Казалось, перестать дышать было проще, чем вылезти. Конечно, после потери сознания легкие начинают дышать рефлекторно. Это все оказалось слишком стыдно. — Нет, я серьезно, — Томаш похлопал его по плечу. — Африканским странам понравилось. — Наверное, потому что он светленький, — задумчиво добавил Матео. Голоса Рейнарда Йонас не слышал. Был ли тот вообще в комнате? Он решил высунуться и проверить. Нет, Саксамаа отсутствовал. А его футон был заправлен. Ну, конечно. Теперь он будет игнорировать Йонаса. Это объяснимо. Логично. И так обидно. Почти до слез. Матео и Томаш уже одевались, а на часах было 9:28. Еще полчаса до начала лекции. Значит, осталось еще немного времени. Йонас поставил будильник на 9:50. За 10 минут он успеет одеться, почистить зубы и спуститься. Чехия и Бельгия ушли, а Йонас остался один. Наконец-то. Сегментированный потолок, разделенный на квадраты темными деревянными балками, гипнотизировал. И вызывал тошноту. Йонас закрыл глаза, пытаясь развспомнить свои танцы на улице, тошнилово в туалете, душ с Рейнардом и нелепые признания. Зачем он вообще начал пить? Никогда ведь не умел. ЗАЧЕМ??? Он закрыл глаза руками и издал протяжные звуки стыда. Дверь открылась, Йонас он открыл глаза и увидел на пороге Рейнарда. После пары секунд шока он снова спрятался под одеяло. Он слышал, что Рейн вошел, закрыл дверь, приблизился и — судя по натянувшемуся одеялу — сел рядом. — Ну чего ты? — мягко спросил он. — Я отсюда никогда не выйду, — пробормотал Йонас, снова начиная сгорать со стыда. — И будешь жить под одеялом? — Буду. — А с тобой можно? — Что со мной? — Жить под одеялом, — в голосе Рейнарда слышалась улыбка. Йонас высунулся, чтобы тот вспомнил вчерашний вечер и убежал от кринжа. Рейн не убежал. Вместо этого протянул какой-то японский напиток. — Это от похмелья. — Спасибо, — Йонас вздохнул и взял ледяную запотевшую бутылку. — Я хотел извиниться. Я обычно так много не пью и вчера просто потерял меру. А потом… потом… — он запнулся. — Потом ты не делал ничего ужасного. Йонас прищурился и тихо спросил: — Почему? — Почему что? — Почему ты меня не порицаешь? Рейнард вскинул брови. Он выглядел искренне удивленным. Мелькнула мысль, что, может, все не так плохо. Но, с другой стороны, если не испортить все сейчас, то когда? — Я говорил правду. — Когда? Когда возмущался гомофобии Фрэнка Герберта? Или когда рассказывал про сексуализированный образ Энеи? — улыбнулся Рейнард. — Не издевайся! — обиженно бросил Йонас. — Хорошо-хорошо. Ты имеешь в виду те слова, что ты в меня влюбился? Влюбился?! Йонас припомнил и это. Они стояли в душе, Рейнард поддерживал его за талию, а Йонас обнял его за плечи, уткнулся в шею и признался во всем, в чем мог. Во влюбленности, в использовании Машины времени, чтобы посмотреть старые статусы и сториз. В ревности к Ильмари. В том, что хотел выпить для храбрости, а напился так, что теперь ему плохо. И — О НЕТ! — ему и правда снова стало плохо. Прямо в душе. — Прости, — Йонас опустил голову. — Все в порядке. Все мы иногда не соблюдаем меру. Он тяжело вздохнул. Зазвонил будильник, поставленный на 9:50. — Пора идти, — Рейнард начал вставать, но Йонас схватил его за запястье. — Да, все это правда. Не уверен насчет влюбленности, но ты мне очень и очень нравишься. И теперь ты можешь со спокойной совестью меня игнорировать оставшиеся одиннадцать дней. — Я не буду тебя игнорировать. Ты мне тоже нравишься. Рейнард все же встал, а Йонас остался сидеть, глядя в никуда и пытаясь осмыслить, что именно только что услышал. — Ты серьезно? — спросил он в конце концов. — Да, вполне. Ты пойдешь на лекцию? — Да, пойду, — Йонас вскочил и, почти не стесняясь наготы, принялся одеваться. — Завтрак я тоже принес, — сказал Рейнард. — Съешь там? Йонас закивал и побежал чистить зубы. Теперь он непременно хотел поцеловать Рейна. Повезло, что тот ждал Йонаса в комнате. Когда они оба выходили, Йонас осторожно поставил руку между Рейном и дверью. Он решил идти до конца. — Можно тебя поцеловать? — спросил он. — Можно. Может, даже нужно. Они поцеловались. Зубная паста у Рейна была сладкая. Со вкусом жвачки. Он отстранился первым, и Йонас жадно потянулся за его губами. — Нам пора идти, — прошептал Рейнард. — Мы и так уже опаздываем. И он был прав. Йонас хотел сказать, что немецкие поезда постоянно опаздывают, но вместо этого промолчал. Просто кивнул. Они все же пошли на лекцию.   *** День тянулся невозможно медленно. Йонас съел два онигири и выпил напиток, которые принес Рейнард. А потом попытался сосредоточиться. Не получилось. Так вот что чувствуют СДВГшники постоянно. 24/7. Круглый год. Он с сочувствием посмотрел на Рейнарда. Тому приходилось постоянно сидеть на таблетках, чтобы произвольно управлять вниманием. Тяжело. Йонас хотел взять его за руку, но решил лишний раз не отвлекать. Элли в зале не было, как и нескольких других людей. Видимо, и правда всех мучило похмелье. Ильмари сидел где-то в первых рядах. Когда лекция закончилась, Йонас задал Рейнарду прямой и, вероятно, не очень тактичный вопрос: — Насколько сложно тебе концентрироваться? — Почти невозможно. — И таблетки не помогают? — Я их сейчас не пью. Вместо этого антидепрессанты, которые немного помогают в плане внимательности и импульсивности. Неожиданные у тебя вопросы. — Я просто пытаюсь понять, как работает твой мозг. У меня проблемы с восприятием информации на слух, поэтому мне тяжело учить другие языки. — Английский у тебя неплохой. — Это потому что каждый эстонец с детства билингв. Я еще и русский неплохо понимаю. Но эти языки со мной с детства. Я к ним привык. Но иногда бывает, что даже если на моем родном языке говорит новый для меня человек, я не сразу воспринимаю. Вроде как слова распознаю, но в общую картину они не складываются. Но я стараюсь. Мне выписывали нейролептики нового поколения, но от них столько побочек, что я перестал их принимать. — Да уж, аудиальная информация — самая сложная, — согласился Рейнард. — Хотя… иногда при чтении я пропускаю слова. Или строчки. Или абзацы. А математику вообще не воспринимаю. Короче, я тотальный лузер. — Лузер? Ты? У тебя синдром самозванца. Рейнард вздохнул: — Знал бы ты, сколько летних школ, сколько грантов, я не получил, во сколько аспирантур путь мне был заказан, потому что мой средний балл недотягивал. И я, может, не глупее тех, кто учился лучше. Да только цифры всегда говорили обратное. — Мне жаль. — Так что если у меня и есть синдром самозванца, то только отчасти. Йонас задумался, будет ли сочувствие выглядеть как дискриминация. Или вернее: насколько можно выразить сочувствие, чтобы оно не выглядело дискриминацией. — В любом случае, это уже неважно, — Рейн улыбнулся. — В конце концов, мне тридцатник. Уже как-то глупо думать об оценках. Пора заняться чем-то более полезным. — Наверное, ты прав. Началась вторая лекция, а Йонас задумался о том, насколько средний балл влияет на жизнь. Если он ниже определенного значения, топовые университеты не будут даже рассматривать твою кандидатуру. Это если говорить о магистратуре или аспирантуре. Можно устроиться туда работать. Но возьмут ли? Всегда есть определенные квоты. Но СДВГ — это довольно слабо для квот. Скорее возьмут кого-то более… нейроотличного. Как бы грубо и, может, неполиткорректно это ни звучало. Все говорят, что стремятся создать равные условия для учебы и труда. И наверное, многие правда стремятся. Но не всегда получается. Внедрение повсеместного недорогого онлайн-образования в тридцатых вроде бы должно было решить проблему. Но сервера не выдерживали нагрузок, и первые годы постоянно все ломалось. Потом оказалось, что проверять уровень знаний невозможно без нейросетей новых поколений, а для этого потребовалось снова обновлять сервера. Гигантские вложения времени и денег. А на выходе могло оказаться, что выпускник топового вуза так ничего и не усвоил. Йонасу говорили, что так было и раньше, до тридцатых. И поэтому его родители ратовали за привычное оффлайн-образование. Что ж, он его получил. Он вдруг понял, что именно поэтому оказался здесь. Он привык выходить из дома, ездить в математические лагеря и языковые школы, хотя до восемнадцати его всегда заставляли родители. Потом он сам стал подаваться на гранты. Когда не родители выбирали, куда ехать, оказалось, что ему нравится путешествовать. Это было приятное открытие. А многие его сверстники так никуда и не уезжали. Из города, из области, из страны. Виртуальная реальность и интернет заменили путешествия. Для мозга нет никакой разницы: представлять картинки, видеть через VR-шлем или на самом деле танцевать на улице Киото во время шторма. Или все-таки есть разница? Этого Йонас не знал, потому что не слишком хорошо разбирался в нейронауках. После короткого обеда их снова разделили на группы, и Йонаса снова разлучили с Рейнардом. Сосредоточиться на морском менеджменте он не смог. Про Балтийское море он знал мало. Оно маленькое и грязное. И мелкое. И не очень соленое. Все. Печальная картина, очень печальная. Он думал о том, как бы вечером спровадить Томаша и Матео и остаться с Рейном наедине. И ничего не придумал. У него тоже было похмелье.