***
Попав на место, где должен хорошо пройти сегодняшний вечер, много людей уже веселились и отдыхали, не успев напиться до соплей. Во круг громко играла музыка, светодиоды разносили разноцветные пятна по всему помещению, а в воздухе витал запах сигарет и алкоголя. Девушки, решившие не терять времени, бросили куртки на вешалки и побежали к бару, где похлопав глазками выторговали себе две бутылки вина. Приятное тепло разливалось по желудку после каждого бокала, они улыбались и смеялись, смотря за людьми, которые начинали творить глупые вещи под действием запрещённых веществ. Вечер медленно принимал знакомые обороты событий: пары целовались у стен, чуть-ли не занимаясь сексом прям тут, подростки прыгали и танцевали, до срыва голоса крича известные песни, пьяный сброд начинал буянить - залазить на стол, бить лицо не понятно кому и зачем или блевать прямо на пол -, а кто-то так же спокойно сидел за столиком, смотря на всё это и вставляя свои комментарии рядом сидящему человеку. В туалетах наверняка кто-то закидывался наркотиками или трахался, а может и успел добежать в порыве рвоты. В общем - идиллия. Наблюдая за всем этим, первая бутылка закончилась быстро. За временем никто не следил, но глоток из второй бутылки ударил по голове маленьким желанием - танцевать. Настя налила себе полный бокал, выпила его залпом и, схватив Риту за руку, побежала плясать. Все толкались и пихались, прыгали с бутылками в руках и кричали припев популярных песен. Они делали тоже самое, приобняв друг друга за плечи. Музыка была настолько громкой, что собственный голос был не слышен. В грудь забралась эйфория - сейчас было слишком хорошо, настолько, что все мысли из головы ушли, а тело трясло от накатившего восторга. Они улыбались и делали непонятные движения руками, выкрикивая друг другу в лицо не имеющие смысла слова. Но счастье уходит быстро. Так же как и Морозова, завидев в толпе Егора быстро ретировалась, потерявшись среди людей. Самойлова, конечно, сначала недовольно нахмурилась, припоминая все моменты, когда выручала подругу и обещая, что больше этого не повториться, но затем энергичная музыка сменилась расслабленной попсой, потому позабыв о ней, она стала танцевать в гордом одиночестве. Решив, что сегодня обидам нет места в её расписании, она предпочла отдаться прекрасному вечеру, музыке и алкоголю. Руки аккуратно проходились по корпусу, почти с нежностью очерчивая каждую деталь, бёдра качались в такт умиротворённой мелодии, тело выгибалось волной, совмещая изящество движений и построению их под песню. Она умела подать себя, умела выделяться из толпы и красиво подчеркнуть все свои достоинства, скрыв недостатки. Сейчас Настя в самом деле была похожа на искусительницу, что притягивает к себе словно магнитом. Но одна деталь была лишней. Со стороны смотрелась очаровательно, завистливо, до ужаса присуще ей, но её всё-таки не являлась. Горячие руки обвили тонкую талию, нагло, почти собственнически прижав к себе. Голыми плечами Самойлова ощущала сильную грудь, скрытую за тканями одежды, будучи в одном топе на маленьких бретельках. Она оказалась в чьих-то настойчивых объятьях. Всё произошло слишком неожиданно, из-за чего Настя опешила, а потом, самодовольно усмехнувшись, дёрнула бёдрами задевай чей-то член, и почти невесомо провела ногтем по плечу. Действия, как и планировалось, спровоцировали яркую реакцию у бескультурной персоны, нагло лапающую девичье тело. Хотя, удивляться было бы странно, ведь она позволяла и даже поощряла подобные события. Самойлова бы соврала, сказав, что ей не нравиться симпатия от парней и то, как они её проявляют. Она наслаждалась, когда лёгкие поцелуи или страстные укусы покрывали шею, чужие ладони бессовестно трогали её тело, а член входил во влажное влагалище. Настя обожала, мягко проводить пальчиками или жгуче царапать ногтями мужскую грудь, шептать едкие фразы, доводя до придела и уводить в комнату, а потом податливо стонать в процессе. Ей всё это нравилось, и плевать она хотела на сплетниц, что шепчутся про неё, вместо имени используя "шлюха", она свободна и будет делать то, что хочется ей, а не обществу. Пусть смотрят и завидуют, ведь их мнение - это просто слова, которыми они пытаются самоутверждаться за счёт Самойловой перед такими же подругами. Она будет наслаждаться этой жизнью, а не ходить на поводке, лишь бы остаться в глазах сверстников "хорошей". Они всегда найдут к чему придрался и за что унизить, даже если ты не делаешь ничего. В ином варианте они придумают. Придумают что-то такое, что заставит тебя краснеть всю жизнь и ни кто не поверит в то, что это ложь. Ты не отмоешься, только истратишь все нервные клетки на безрезультатные попытки. Тем временем руки, закреплённые на талии напряглись и сжали ту почти до покраснения, над ухом раздался приглушённый хрип, а после усмешка. Неизвестный склонился и прошептал так, что мурашки забегали по всему телу, а щёки толи загорелись, толи покрылись инеем. - Я планировал просто потанцевать, но, видимо, просто ты уже не отделаешься. И Настя узнает этот голос из тысячи других, ведь так много раз она прокручивала в голове фразы, случайно подслушанные в школе или где-то на улице. Столько раз она меняла их так, как надо ей, так, будто он обращался именно к ней. А сейчас, в самой настоящей реальности, Кислов обнимал Самойлову и шептал эти фразы именно ей. Она опешила, громко задышала, сжала пальцы, занервничала. А Настя не должна. Не должна тлеть от его присутствия или становиться не уверенной, не должна смущаться и так замирать. Но это происходит, провозглашая один не оспоримый факт. Она влюблена. Нет...Нет, нет, не правда! Она разворачивается резко, неожиданно, уверенно, пытаясь самой себе доказывать, что он такой же, и что вести себя она должна так же. Но натыкается на горящий исподлобья взгляд и улыбку чеширского кота и крахом летит всё. Сжимает плечи Кисы руками и сделать ничего не может, лишь заворожено смотрит. Все разногласия в голове испарились моментально, дыхание спёрло, а щёки краской залились. Он не замечает, прижимает за талию ещё ближе и из транса выводит. Самойлова ластится к нему, уверенно обвивает шею, пытаясь забыть про дрожь в пальцах, и извивается всем телом. Раскованная, красивая, наглая, доводит до исступления, хочется взять прям здесь и сейчас. Но Кислов держится, начинает водить по женской коже руками и самостоятельно танцевать. Отталкивает от себя, наклоняет и трётся носом о щёку, возвращает в исходное положение, прижимая к себе ещё ближе. Хотя казалось бы, куда ещё, но они ловко убирают дистанцию из списка, пересекая невидимую грань. Движутся так яро и одержимо, что весь мир меркнет на фоне этого пожара. другие делают тоже самое, но они заинтересованы лишь друг другом и ничего во круг не видят, мысли кричат, что остались одни и никто больше не сможет ворваться в их внимание. И пока песня не закончится они будут упиваться этим вниманием, до дрожащих костей и сбитого дыхания. И сбивают его не быстрые, импульсивные движения, а расстояние, которого между ними не остаётся, с каждой секундой они вжимаются друг в друга всё сильнее, касания, которые обжигают кожу и сжимают в тиски все остатки самообладания, и зрительный контакт, который они намеренно не прерывают, растворяясь друг в друге. Кажется, будто они медленно сплелись всеми клетками разума и стали одним целым. Весь процесс стал синхронным, они двигались под стать друг другу, ловко угадывая следующий жест партнёра. Танец превращался в соревнование, в котором проиграть не хочет никто. Он прижимает её за голову к себе, дотрагивается лбом до лба и выдыхает запах сигарет. Усмехается и отстраняется. Настя вжимается пальцами в его шею, проводит носом по пульсирующей венке и отстраняется у щеки. Дразнят друг друга до бурлящей крови и вулкана в животе, но так и не позволяют себе отдаться искушению, надеясь, что кто-то всё таки не сдержится. Но они судорожно терпят, не желая проигрывать. Хочется выть от усталости, мышцы предательски дрожат от перенапряжения, но счастье затмевает это чувство. Эти несчастные две минуты бешеного, разгорячённого танца были слишком хороши для них. Она смотрит на беззаботную мальчишескую улыбку и сердце скакать начинает от переизбытка эмоций. Улыбается так же и надеется, что Киса чувствует то же самое. Песня заканчивается и Самойлова, в страхе быть отвергнутой, решается с гордой ухмылкой уйти первой. Но чужие руки не отпускают, наоборот, ближе прижимают к себе. Он опускается и начинает оставлять поцелуи на шее, медленно покачивая её уже под другую мелодию. А Настя тлеет, растворяясь пеплом на ветру в крепких руках Кислова. Поднимает руки и в порыве ослеплённой истомы зарывается пальцами в его волосы. Закусывает губу в попытке сдержать рванные вздохи. Музыка заглушит, но Киса находится слишком близко, чтобы пропустить подобное мимо ушей. Он прикусывает кожу от того, как сильно она сжимает локоны и она удивлённо распахивает глаза, глухо застонав. Всё это происходит в середине танцпола, Самойлова понимает, ещё пару минут и не сдержится, накинется на Кислова прям здесь. Его ладонь с талии поднимается на грудь, нагло и грубо сжимая. Терпеть становиться не возможно, в голову залазят мысли, что получит оргазм только от этих движений. Она теряется в Кисе, растворяется и ничего не может поделать. Нет, нельзя, должна держаться. Это просто руки и губы, но от чего же сейчас так хорошо, от чего Настя была готова отдаться ему прям тут? Она не должна так терять голову. Не должна смущённо улыбаться, думая о чёртовом Кислове, не должна мечтать о взаимности чувств, не должна поникать в его объятьях. Но всё это происходило, Самойлова влюблялась в него, не спрашивая ни у кого разрешения. И это пугало, ведь любовь - боль, не только счастье, а такой как Киса, окунёт с головой в бездонное море страданий и печали. Она не хотела тонуть, не хотела вновь учится плавать. Но всё это происходило прям на глазах, не желая предотвращаться. Сердце кричало о чувствах и рвалось наружу, сжимая разум в тиски. Словно ребёнок мечтало исполнить моментную прихоть не думая о последствиях. Дыхание сбивается всё сильнее, Настя кусает губы до крови, но тихие стоны всё равно выскакивают изо рта, на что над ухом раздаётся усмешка. Краснеет, извивается словно кошка от тех действий, что он делает ртом и руками. Чёрные топ облепил тело от пота, колени и пальцы начинали дрожать, в низу живота завязывался тугой узел, который с каждой секундой она всё больше мечтала разрезать на лоскуты. Температура поднималась, звуки меркли, все ощущения сконцентрировались на шее и груди. Этот жар чувствуют все или только Самойлова? Она не знала. Знала только одно - надо прекращать это, пока не стало слишком поздно. Пока не сгорит, подобно спичке, ведь потом придётся собирать себя из угольков. А Настя пылала горючем пламенем, не имея возможности потухнуть. Здравый смысл трещал по швам, она больше не могла держаться. Глупый ребёнок в груди рыдал на взрыв, не понимая, что вновь может разбиться и долго кровоточить, пока не иссякнет с концом. Но и врать было нельзя. Оно забилось вновь благодаря Кислову. И потому, так стремительно рвалось к нему в руки. Но оно не думало, что такой как Киса, растопчет его в щепки даже не обратив внимание. Но вы же даже не спали, верно? Тебе так хочется, я же знаю... Азарт плескался в крови. Игра, всего игра, одна единственная игра, которая позволит насладится этой жизнью вдоволь. Самойлова больше не могла терпеть. Резко развернулась и впилась ногтями в его плечи, не рассчитав силы. - Тут слишком душно. Давай выйдем на улицу. - шепчет Самойлова самым истощённым голосом, ведь связки предательски ослабли, а сушняк заполнил горло. Прижимается к его шее щекой, задрала голову и встала на носки, лишь бы доставать до уха. А у Кислова член кровью налился. Она проиграла. В этой игре глупо сдалась, не в силах терпеть, отдалась зверю на растерзание. Он чувствовал, как маленькие пальчики сжимают плечи, как скромная грудь трётся о его тело, как сексуально Настя растягивает слова, заглушая ими всё громкую музыку. Чувствовал, и радовался, что сегодня ночь Кисы пройдёт лучше предыдущей. Проигрыш - не всегда плохо. Он даже толком понять не успел в чём заключается смысл сказанных слов, когда она берёт его за руку и начинает вести к выходу. По пути хватает свою куртку и куртку Кислова, ведь на сто процентов знала, как она выглядит. Он идёт почти в притык за Самойловой, расталкивая плечами и руками пьянствующую толпу народа. Сейчас выражение "как за каменной стеной" воспринималось буквально. Она макушкой доставала Кисе до середины шеи, хрупкая, маленькая, а он, с широкими плечами и высоким ростом, закрывал её от всех бушующих подростков. Выглядело даже эстетично. Кислов усмехнулся подобным мыслям и толкнул очередного урода, неспособного устоять на ногах. Тот с крахом провалился на пол. Выходят, Настя выбегает вперёд, делая глубокий вдох, а к груди всё так же прижимает две куртки. Холодный воздух облизывает плечи и высвобождает лёгкие от гнетущего запаха алкоголя и сигарет. А он смотрит на неё при нормальном освещение. Длинные каштановые волосы, чёрный топ, широкие джинсы. Самойлова натягивает на себя куртку ярко-розового цвета, а потом разворачивается и протягивает Кисе его вещь. Улыбается, ресницами хлопает, глаза огромные, похоже на тропическую сказку в двух мирах, а губы пухлые, нежно-розовые. Её макияж не был вульгарным, слишком ядовитым, кричащим, он лишь аккуратно подчёркивал всю красоту на её лице. Невольно сравнил с принцессой... Тянет руку в ответ и одевает куртку. Подходит к Насте и обвивает руками талию, поближе прижимая к себе. И выглядело это нормально, как будто страстная пара начинает ворковать по среди улицы, не так, словно они знакомы от силы десять минут. Это выглядит правильно. - У меня мама сегодня в ночную, - говорит он и немного склоняется вперёд, медленно сокращая расстояние. Непослушные локоны падают на её лицо, заставляя смешно поморщить лоб. - Можем пойти ко мне. Самойлова обвивает шею Кислова руками, пальчиками раздвигает ряд волос, открывая лицо из-за штор. Ведёт по виску, скуле, доходит до подбородка и смотрит в глаза. А он оторваться не может, в её радужке маленькие огни летают, да теплом свои светят, а он любуется и видит в ней змей ядовитых. Холодных, жестоких, но убийственно красивых, манят, влекут, заставляют на всей скорости нестись на тихое шипение, погибнув от ярых укусов. Приближается к губам Кисы, а он как замороженный ничего сделать не может, лишь на встречу медленно тянется. Мажет по ним своими и ловко уходит к уху, шепча тихое: - Пошли. И отстраняется, слегка накланяется назад и достаёт из кармана пачку сигарет. С силой давит на фильтр пальцами, лопая кнопку, и поджигает одну, всё ещё находясь в его объятьях. Делает всё непринуждённо, невинно, будто не Настя только что касалась его лица своим, словно все недавние события сон, в котором она не принимала участия. А Кислов смотрит за каждым движением и оторваться не может. Как нагло заглядывает в глаза, как пухлыми губами зажимает курево, как пальцами жмёт на зажигалку и распаляет маленький край бумаги. Струйка дыма летит в глаза, а он внимания не обращает, лишь завороженно смотрит, как она затяжку делает и с наслаждением выдыхает белое облако. Сигарета до ужаса подходила Самойловой. Знаете, есть устоявшиеся вещи - масло и красная икра, кофе и молоко, сильный мороз и замершие руки. Всё это уже не воспринимается друг без друга, выглядят как самые совместимые вещи на этом свете. Так же и она выглядела с этой маленькой палочкой. Изящная, красивая, хрупкая, приторно сладкая - все эти слова идеально описывали их обеих. Их нельзя называть одним целым, но сходств было чертовски много, Киса знал. Знал, что сигарета слишком тонкая, потому сломается при лёгком касании, знал, что она будет горькой, пока не разломать кнопку, пустив сладость. Она была такой же, слабой, холодной поначалу и нежной в конце. И сейчас, смотря на едкую усмешку, он понимал, что находится в самом начале. Растрёпанные волосы вьются за спиной, белые снежинки оседают на макушку, а ветер колышет их из стороны в сторону. От интереса прочёсывает каштановые пряди пальцами. Мягкие, словно потрогал самый настоящий шёлк. Наверное, они ещё и вкусно пахнут, но Кислов не сможет проверить этого сейчас. Проверит, когда они будут дома, тогда это не будет выглядеть странно или неуместно. Настя в очередной раз затягивается, а он на губы смотрит, впиться в них мечтает, и целовать до тех пор, пока болеть не начнут. И это не заставит его остановится, он продолжит вновь и вновь, пока от бессилия глаза сами не сомкнуться. Они обхватывают фильтр, сворачиваясь в трубочку, а потом она проводит по ним языком. Самойлова намеренно изводить Кису? Белый дым растворяется в вечерних сумерках. - Будешь? Голос мягкий, нежный, гладит перепонки, заполненные громкой музыкой на фоне. Он отрывается от мягких губ и смотрит в яркие глаза. Сначала слышит, просто слышит слово, словно музыку. Она красивая, мелодичная, хочется, чтобы говорить не переставала, шептала что-то бессмысленное, а Кислов тонуть будет. Лишь через время он понимает суть. Ничего не отвечает, приближается к Насте, не желая разрывать кокона скреплённых рук. Она подставляет сигарету ко рту Кисы, кладёт два пальца ему на губы. А он затяжку долгую делает, лишь бы дольше так простоять и касания Самойловой почувствовать. Сладость наполняет горло и Кислов прям сейчас хочет промыть внутренности от этого вкуса. Кривит губы, выдыхает тонкую струю дыма, облизывает губы и сглатывает. Слюна моментально пропиталась вкусом постылого табака, доводя до дрожи от отвращения. Он знал, что терпеть не мог эти сигареты, знал, но всё равно сделал затяжку с её рук. Смотрит раздражённо, под глазами залегли складки от недовольства. - Хуйня, не понимаю как вы их курите. Настя хихикает и отбрасывает копну густых волос в сторону. Затягивается, намеренно выдохнув дым Кисе в лицо. Он кривится, но ничего не отвечает, пока по-детски очаровательная улыбка не сходит с её губ. Проводит ладонью по руке Кислова, ткань дудой куртки шуршит под пальцами, останавливается у плеча и смотрит ему в глаза. - Идём? - Идём. Он отстраняется и начинает идти вперёд. Самойлова бросает окурок под ноги и хорошенько топчет ногой, вприпрыжку догоняет Кису, беззастенчиво хватает за руку и идёт с ним до его дома. Сейчас он замечает, как ловко в ней мешается озорной ребёнок и до ужаса бесстыдная сексуальная бестия.***
Через время руки продрогли до костей, под одежду нагло забрался холод. Шли они почти молча, душевный разговор их не тронул. Лишь изредка Кислов кидал какие-то шутки, на которые Настя смеялась или отвечала, но диалог построить так и не вышло. Спасла подъездная дверь, что со скрипом открылась, пропуская двух молодых людей внутрь. Более или менее натопленное помещение, пускает рябь по телу от приятной капли тепла, она шумно выдыхает и наслаждается моментом. Руки пришлось расцепить, ведь по лестнице шагать не удобно. Самойлова потирает костяшки большим пальцем и пытается согреть замершие конечности собственным дыханием. Перебирает ногами и смотрит в пол, следуя за ним, думает о том, что ждёт её в ближайшую ночь. Предвкушение сковало разум. Киса вставляет ключ в замочную скважину и пропускает гостью внутрь. Мельком осмотрела квартиру. Выглядела прилично, неплохая мебель, везде чисто и убрано, рецепторы, заглушенные от прелого табака, не учуяли странных запахов. Быстро сняла куртку, повесив ту на крючок, и разулась. Он тоже разулся, но куртку снимать не спешил, лишь расстегнул молнию. Стоял и смотрел на Настю, в ожидании каких-то действий. Сам не спешил бросаться на неё, а в голове играл интерес, что предпримет и какими будут действия. Слухи о Самойловой ходили хорошие. Хотя, если уточнять, слухи в основном были о сексе с ней, и те плохими не являлись, все говорили, что трахается на ура. Сейчас Кислов надеялся, что не будет медлить, ведь не был фанатом смущённых девочек, которых надо подводить к процессу. А она такой и не являлась. Настя делает к нему шаг, вкрадчивый, совершенно неспешный. На губах играет лёгкая полуулыбка, за которой прячется хитрая усмешка дикой кошки, а глаза блестят зелёными языками пламени. Сейчас она ведёт медленную, изящную игру, в которой явно выигрывает. Становится рядом и приподнимается на мыски, в глаза Кисы не смотрит, лишь увлечённо за собственными действиями наблюдает. Стягивает куртку, с нажимом проводит по сильным плечами пальцами. Чувствует как мышцы под тканью футболки напрягаются от собственных действий. Он вытаскивает одну руку из рукава, помогая Самойловой раздеть себя, а она вешает куртку на крючок. Не попадает петелькой на маленький выступ и куртка предательски падает на пол. - Ой. Она мажет глазами по профилю Кислова. Тот смотрит на куртку и глубоко вздыхает, облизывая губы. Раздражается. Отворачивается и пропускает ухмылку. Настя медлит, мучает его также, как он изводил её на чёртовом танцполе, заставляет задыхаться от возбуждения, что бежит по венам и сводит с ума. Наклоняется за курткой, специально медленно и выпячивая свой зад как можно выше. Мысленно сожалеет, что всё таки не надела платье, ведь как бы преобразилась эта картина, если бы шёлковая ткань приподнялась, открывая хищному взгляду красивое бельё. Она превращает Кису в магмовый шар, готовый вот-вот лопнуть. Он держит эмоции в узде, зная, что играет с ним и доводит до исступления. Но картина открывшаяся перед лицом выводит из себя и вводит в жестокий мир розг по самообладанию. Самойлова наклоняется, а у Кислова колени трясутся от нетерпения. Но вместо того, чтобы отвернуться он продолжает испепелять её пятую точку взглядом, таким, что кажется он убьёт её за лишнее движение. Настя находится близко и далеко одновременно. Они займутся сейчас сексом, киса знал, так же, как и то, что она уйдёт утром, что никогда в жизни не окажется с ним в одной постели, и что никогда не будет с ним рядом, как любимая девушка. Самолова не такая. Она любит просто и с наслаждением, а отношения - это что-то слишком затратное. Настя другая. Она будет любить сильно и искренни только в сегодняшнюю ночь, а завтра - он уже будет безразличен. Он это знал. Он был уверен. Он ошибался. Кислов думал, что читает Самойлову на сквозь, он думал, что она не любит - она только изнемогает физическое тело до приятной слабости, он не думал, что является исключением. А он хотел. Это было не минутная слабость перед прекрасным телом и эта не была долгая, тайная любовь к однокласснице. Киса всегда смотрел на неё по-другому, думал о ней по-другому и в те короткие диалоги говорил с ней по-другому. А Настя была слишком одурманена, чтобы это заметить. Он не любил её и не был к ней равнодушен. Но каждый раз, когда Самойлова уводила парней в пустующую комнату, а потом выходила со смазанной помадой и красными отметинами на губах, Кислов ревностно прожигал её взглядом. На следующий день любой из этих парней выходили помеченные - багровые пятна на шее и фиолетовые на рёбрах. Он был жесток к тем, кто смел прикасаться к его девочке. И Кисе было плевать, что его она была только в его голове. Они прятались друг от друга, не подозревая, что царапали собственные сердца самостоятельно. А сейчас Настя стояла перед ним - нагибалась за чёртовой курткой, - и он понял все свои чувства. Кислов хотел обладать ею. Хотел быть единственным, кто смеет касаться мягкой кожи и нежных губ, хотел занимать всю голову Самойловой, не понимая, что это место давно его по праву. Но сейчас, вместо того, чтобы отдаваться, она крутила перед Кисой задницей, зная, как это выводит его из себя. Откуда Насте знать, если они до этого дня не общались вовсе? Он был уверен, что знала. И сейчас Кислов оказывался прав. Терпеть становилось невозможно. Она сжимает пальцами ткань злощастной куртки и поднимает ту с пола. Вешает на крючок вещь и даже не успевает обернуться, как оказывается прижатой к чужому телу. Он с нажимом проводит рукой между ног, от чего организм реагирует моментально - колени вздрагивают и подкашивается, а Самойлова сама теряет равновесие. Но Кислов держит крепко, продолжает вести ладонью по её телу, проходится по талии, сжимает грудь. Упирается пальцами в подбородок, заставив задрать голову и положить ему на плечо, и сжимает шею. Настя делает гортанный вздох, в попытке унять дрожь, но ничего не помогает, а глубокий шёпот ухудшает ситуацию до предела. - Не наигралась ещё? Или только дразниться и умеешь? - Проверяю на сколько тебя хватит. Он усмехается, и усмешку эту она ощущает физически, от того настолько громко, что удары по перепонкам чувствует. Киса проводит языком по косточке за ухом и Самойлова инстинктивно сжимает его руку. - Ты дрожишь, находясь у меня в объятьях. Что же будет, когда я тебя трахну? - Я буду изображать оргазм, чтобы удовлетворить твоё раздувшееся эго. Дерзко. Слишком, для того положения, в котором она находится. Он разворачивает Настю и яро впивается в губы, будто поцелуй заменяет кислород. Руки перемещаются на бёдра, а она зарывается в волосы Кислова руками. - Ты будешь кричать. - шепчет между поцелуями. И Самойлова верит. Верит, потому что уже сейчас хочет стонать лишь из-за поцелуя, но противится, пытаясь выиграть очередную драку за главенство. Он будет выигрывать всегда. И в любой своей победе она позже будет видеть проигрыш. Потому что Киса - вечный победитель, Настя будет выигрывать всех, кроме него. Он усаживает её на тумбочку в прихожей. Та недовольно скрипит, но пара даже не обращает на это внимание, продолжая упиваться сладость друг друга. Невыносимо просто целовать. Хочется трогать, рвать, метать, царапаться или кусаться. Хочется залезать в душу. Самойлова не может теряться так из-за чёртовых поцелуев, не должна, но голову уносит, тело пленяет невидимый инстинкт. Они любят? Нет, не любят, но когда рядом - другие меркнут, а гормоны начинают прыгать от желания. Что это? Не знают, знают лишь то, что другие - крошки на фоне сладкого куска торта. Они не любят, но жаждут так, что готовы убить или умереть, лишь бы получить каплю тяжёлого наркотика, каким стали друг для друга за это время. Язык Кислова исследовал её рот, пока пальцы впивались в осиную талию. Это всё так нагло и развязано, что Настя задумываться: другим уже давно бы дала оплеуху за подобное поведение, а ему - всё позволяет и прощает, наслаждаясь властными действиями. Она тонет. Тонет в атмосфере, в алкоголе, в Кисе. Последнее - самый сильный фактор. Грубость, страсть, сладостная боль, наслаждение - всё мешается где-то в желудке, вызывая огромный ком между ног. Там, к слову, мокро. Самойлова хочет кричать. Нет! Нельзя. Слишком горда для очередного проигрыша, будет терпеть, чтобы потом вновь пасть и наткнуться на самодовольную усмешка. Но её это не тревожит, слишком упрямая и верит в то, что сможет изменить неизменное. Это был просто секс. Но такой, какого Настя в жизни не чувствовала и не видела, но где-то глубоко внутри желала. Она должна сохранять голову трезвой, но не получается, ведь недавно выпитый алкоголь и запах дыма дурманил всё. Ещё лес, она явно чувствовала отголоски хвои в его аромате, а ещё, кажется, зимний вечер. Самойлова задыхалась в запахе, находя спасение в грубых губах, пропитанные сигаретами и дешёвым пивом. Кислород потерял свою необходимость. Она натягивает каштановые локоны, за что получает недовольный гортанный рык, укус за верхнюю губу и шлепок по ткани собственных джинс. От нетерпения залазит пальцами под чёрный свитер с огнями - Кислов носил его слишком часто, она заучила рисунок наизусть -, стягивает его напрочь, чтобы потом вновь припасть к чужим губам. Царапает пресс ногтями из-за чего он становится лишь грубее и желает Настю сильнее. Делает шаг вперёд, зарывается пальцами в её волосы и задирает голову назад. Самойлова не сдерживается, стонет громко, быстро, больше похоже на взвизг. А Кисе нравится. Он ухмыляется, мечтает ещё слышать, ещё изводить, как она несколько минут назад своей задницей. Перемещает руку между ног, раздвигает грубо, нестерпимо, начинает гладить клитор. Настя стонет. Сначала от неожиданности, потом терпеть уже не осталось сил. Она задевает губы Кислова зубами, намереваясь сомкнуть те, но он не позволяет, проникая языком всё глубже. Самойлова уже не отвечает на поцелуи, лишь вцепилась в чужие плечи и раскрыла рот. Из него вылетают тихие вздохи, он покрывает подбородок и щеки влажными касаниями, а большим пальцем вырисовывает петли на джинсах. Она не выдерживает напряжённой ласки. Откидывает руку Кисы, и судорожно дышит, пытаясь прийти в себя, а потом падает на его тело губами. Оставляет судорожные поцелуи на его плечах, груди, ключицах - везде, где только дотягивается -, а он продолжает сжимать волосы Насти в кулак, удивлённо наблюдая за открывшейся картиной. Своевольничает. Не хочет наслаждаться лишь ласками Кислова, сама лезет доставлять удовольствие. Касания стали другими - медленными, нерасторопными, она уделяет внимание каждому миллиметру тела, упираясь маленькой ладонью в сильное плечо. Он смотрит. Смотрит на все действия Самойловой и осознаёт, что она опять переворачивает всё сверху вниз, опять занимает чёртов титул - другая, не такая как все, особенная. Да, она была особенной, её внешность, действия, слова - всё кричит о том, что она тот самый приторный шарик из тонкой сигареты, что осыпает сахаром его жизнь. Кулак разжался. Киса перестал сжимать локоны Насти, лишь проводил пальцами сквозь них, аккуратно прочёсывая спутанные пряди. Прикрыл глаза, чувствуя влажные поцелуи на собственном теле. Этот миг утонул в нежности, сентиментальности, любви. Любви? Он никогда не придавал значение этому чувству. Любовь, в понимании Кислова, была эфемерна и незначима, лишь красивое слово для глупых романов, что многие восхваляют, как что-то по-настоящему глобальное и масштабное. Он считал, что писанина в книгах - не правдива и призрачна, такого никогда не будет. Во всяком случае у Кисы. Он не хотел думать о чувствах, значении людей в его жизни. Кислов наслаждался сексом, горечью алкоголя и сигарет, сладостью наркотиков, но он никогда не думал. Он брал, что хотел, делал, что хотел, говорил, но никогда не придавал значение мыслям и чувствам. А сейчас в голову внезапно ударила мысль: она снова сломала рамки, посилившись в голове. И Киса думал о Самойловой. Слишком часто, слишком грязно, слишком нуждаясь. Он нуждался в ней. Сначала Кислов обязывал себя найти зелёные глаза и яркую улыбку среди толпы, потом начал искать ответного взгляду и тот же изгиб губ, только посвящённый ему. А потом сердце колоть начало, так сильно и одержимо, что увидев изгибы тела на фоне громкой музыки и сверкающих светодиодов не смог удержаться и не прикоснуться. Когда Настя начала тереться о его тело своим он понял, что утоп. Понял, что в следующий раз, когда кто-то посмеет касаться её так же, Киса не сможет оставаться в стороне и кулаки будут чесаться от новых, незаживших ран. Он любил? Нет, не любил. Но мозг сжимало в тиски, а душу пытали розгами. Кислов желал Самойлову, не только физически, но и морально. Желал заполнить голову своим присутствием, потому что другим - там места нет. Сейчас он понял - рассудок утерян в пучине зелёных глаз. Она подняла на него взгляд. Смотрела снизу вверх и поднималась выше дорогой сладких поцелуев. Ряд ресниц, измазанных тушью, чёрные зрачки и уводящая в небытие радужка. Настя в самом деле смотрела на Кису с любовью. Такой всепоглощающей, яркой и искренней, как в тех самых глупых романах. А смотрела ли она так на каждого? Нет... не знает, не хочет. Не хочет, чтобы это было так, в голове своей только на него так смотрит, и не на кого больше. Так и было. Кислов не знал, но так и было. Только его целовала так, только на него смотрела так и только ему позволяла всё. Киса был афродизиаком, вечной слабостью и изнеможением. Самойлова любила лишь однажды, но так - никогда раньше. Любила? Да, любила... Она не любит врать, а если и врёт, то кому угодно кроме себя. Но умалчивать - не вранье, думала Настя, и только сейчас сумела признать самой себе, что любит. Любит всей душой, сердцем и нутром. Добралась мокрыми следами до шеи, а потом к губам прикоснулась. Вцепилась пальцами в шею, прижалась к нему, словно одним целым быть пыталась. И целовались они с такой нежностью и трепетом, что страсть и грубость испарились в облаке неги. На секунду ей показалось, что под закрытыми веками прыснули слёзы. Подхватил Самойлову под бёдра и загрёб в охапку рук. Нет, ничего не сможет унять его возбуждения сейчас. Хочет её, до безумия, хочет и сделать с собой ничего не может. Целует, целует и целует, а насытится не выходит, мало её, слишком мало. Врезается во что-то пока несёт в комнату маленькое тело. Ну и пусть! Сейчас всё равно. Оторваться от Насти хоть на миг - равно казни у ног постылого дьявола. Обвивает мужской торс ногами, цепляется за шею с новой силой. Воздуха не хватает, но она продолжает пылко целоваться до опухших губ и отдышки. Все усмешки и игры за величие потухли, нежность и податливость друг к другу иссякли. Сейчас они целовались с яростью и истязанием, вываливая все чувства в сильно сжатые пальцы и свирепые касания. Кислов входит в комнату, кладёт Самойлову на кровать и нависает сверху, уперев локти на уровне её плеч. Стоять на ногах уже на осталось сил - страсть и желание одурманили собой всю голову. Целует так, будто она последняя его надежда, луч света в кромешной тьме, сжимает талию до покраснения и болезненного спазма, из-за чего она сжимает волосы на его затылке. Вцепился в Настю, словно пройдёт мгновение - и исчезнет в тусклом свете уличного фонаря, так раздражающе светившего в окно. Пропадёт и раствориться, оставив только тихий стон на прощанье. Но ведь так не бывает, верно? Не понимание. Киса ни черта не понимает. Почему не получается наслаждаться сексом так, как он наслаждается им обычно? Без спешки и рваных вздохов. Кислов относился к сексу, как к чему-то само собой разумеющемуся, как будто каждая девушка обязательно ему даст, когда он захочет, и никто не откажет. И ведь так всегда и было. Всегда он лениво приобнимал предполагаемую спутницу на ночь за талию, пока та наоборот вешалась и цеплялась за него, как за что-то необходимое. Ровно так же, как Киса сейчас вжимался в неё. Ровно так же, как Самойлова стискивала его сейчас своими ладонями. Кислов наслаждался сексом сейчас, но не так, как он наслаждался им обычно. По-другому. Лучше. Правильней. Если сейчас он наслаждался, то тогда не испытывал ничего. Если тогда Киса наслаждался, то сейчас находится на вершине душевного исступления и нирваны, расплавляясь от огненных прикосновений. Раньше он медленно проходился по женским изгибам губами, двигался быстро и ритмично, доходят до финала. А сейчас Кислов впивался в кожу на шее зубами, судорожно растягивая ремень чужих джинс. Он уже осознал этот факт: она другая, с ней по-другому. Она извивается под ним, хватает ртом воздух и стонет от каждого укуса. Киса оставляет следы на теле, слишком явно показывая, что делает это намеренно. Лишь бы каждый видел, лишь бы не вышло замазать той гадость, которую Настя наносит на своё лицо. А она их ненавидела. Каждому говорила, чтобы не смели марать её тело, не прикасались своими зубами к нежной коже. А сейчас молчала. Молчала потому, что ласки эти слаще стакана воды после пробежки и горячего чая на морозной прогулке, потому что подсознательно Самойлова хотела, чтобы каждый знал кто оставил ей эти метки. Завтра она будет рассматривать каждый след под грустную музыку и с сожалением проводить по ним подушечками пальцев, ностальгируя по этой ночи, после завтра - замазывать, чтобы никто не увидела в её прилежном внешнем виде такие пятнающие вещи. Но сейчас Настя задирает голову выше, давая ему больше пространства для головокружительной ласки, потому что сейчас голова мыслить не настроена, всё внимание сузилось до той маленькой точки, где находились мужские губы. Кислов стягивает её джинсы, оставляя по пути пару поцелуев - один на внутренней стороне бедра, другой - на коленке. Самойлова, тем временем, поднимается и стягивает с себя лифчик и топ одним движением. Возбуждённые соски встали от нахлынувшего холодного воздуха, а живот покрыло мурашками. Смотрит вниз. Он сидит у её ног, аккуратно вытаскивая ступню из ткани одежды. Красиво. Выглядит слишком призрачно и нереально, чтобы Настя могла поверить в происходящее. Но всё происходит на её глазах. Киса встречается с её взглядом, бегло проходится по груди и ухмыляется. Приподнимает за лодыжку и начинает оставлять влажные касания на икре. Самойлова тает. Словно кубик льда на палящем солнце. Наклоняется, хватает его за растрёпанные волосы и прижимает к себе, смазано целуя. Кислов вновь укладывает её под себя, отвечая на пылкие движения губ. Кладёт ладонь на девичью грудь, грубо сжимая, а потом начинает крутить, тянуть и сжимать сосок. Настя пытается разорвать поцелуй, чтобы вздохнуть кислород от прилива новых ощущений, но получает лишь укус за верхнюю губу. Не позволяет, мучает, заставляет тонуть в омуте экстаза. Выгибается, начинает давить на его плечи, лишь бы отстраниться, отругать за подобную наглость. Киса отрывается от неё и даёт сделать сладостные глотки кислорода, но лишь на секунду. Перехватывает её руки и припечатывает их к матрасу, блокируя любую попытку воспротивиться. Вновь целует и сдавливает сосок с такой силой, что у Самойловой иглы по всему телу побежали. Она выгибается, кричит сквозь поцелуй, но сделать ничего не может. Это пытка, которой он доводит до голодания, ведь все действия стимулируют желать его до одурения. Рука медленно поползла вниз, нащупывая резинку трусов. Те были мокрые насквозь. Кислов раздвинул ей ноги и упёрся между них каленом, забирать возможность сдвинуть и уйти от очередной пытки. Начал медленно массировать клитор, шепчет на ухо хриплым от возбуждения голосом: - Мокрая насквозь. Тебе всё ещё нравится дразниться? - У тебя нет совести, ты не можешь... Речь закончилась громким криком, который заполнил тишину комнаты. Он повёл пальцами вверх, с нажимом проведя по клитору, а потом заткнул тираду очередным поцелуем. Вверх, вниз, влево, вправо - надо начинать сначала; Влево, вправо, взад, вперёд - смазка по рукам течёт; Вверх, вниз, влево, вправо - Кисе говорим мы браво; Влево, вправо, взад, вперёд - Настю мучает он вновь! Киса целовал Настю и массировал подушечками пальцев между ног, заставляя её натянуться как струна. Он отпустил её руки, наклонился и сжал свободной рукой грудь, зубами вцепился в сосок, а пальцами другой отодвинул резинку трусов и вошёл в промежность. Самойлова вжала пальцы в плечи Кислова от взрыва ощущений, выгнулась, предоставляя ещё больше места для сумасшедших ласк, хотя готова была скулить, лишь бы он уже поскорее взял её. - Киса, пож-жалуйста, - голос предательски дрожал, а тело трясло. Он поднял голову с хитрой усмешкой на губах. Ускорил движение руки. - Что? - Войди... - нервно сглатывает и кусает губы в попытке сдержать стоны и нормально проговорить предложение. Хотя бы его. - в меня. - Неужели не нравится? Киса ускорился ещё сильнее, грубо трахая её пальцами. Настя протяжно застонала и выгнулась в спине. Пальцы не доставят ей должного удовлетворения, лишь оставят возбуждённой и голодной. Оба это понимали. - Я хочу тебя, К-киса, пожалуйста. - Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? - он провоцирует Самойлову, ухмыляясь так, что в самом деле путаешь его с котом. Самым хитрым, вредным и злорадным котом. -Да, сука, да! - жмурится, стыдится, гордость переступает, но пальцы давят сильнее любой пытки. - Как последнюю суку? Она чувствует, что подходит к финалу, потому молчит, мысли в голове путаются и говорить не удаётся. Хорошо. Хорошо, но не слишком, хочется больше. Кислов выходит из Насти так же резко, как и вошёл, заставляя взвыть от досады. Она вздрагивает и хватается руками за его шею. - Нет, нет, нет, пожалуйста! - кричит и голос свой не узнаёт. Не высокий, нежный, а неудовлетворённый, неуравновешенный, скулящий. Киса хватает Самойлову за руки и снова припечатывает к матрасу, как минутами ранее. - Отвечай. - шепчет, а у неё мурашки по телу бегут. - Да, да хочу... - растерялась и глаза стыдливо спрятала. - Полностью. Он её змей-искуситель. Кислов делает то, что не сделал бы с Настей никто другой. И она позволяет, отдаваясь полностью во властные, пылкие руки. Хочет возмутиться, а не может, ощущает лишь смиренность и податливость. - Я, я... - слова на языке застыли, а в слух произнести стесняется. Возомнил он слишком о себе много, должна отказать, вырваться, взять сама, как хочется. Но вместо этого голову отворачивает и шепчет: - хочу, чтобы ты взял меня, как последнюю суку. Усмехается, а потом резко вскакивает и джинсы с себя стягивает. Кисе достаточно этих слов, он будет вспоминать их всякий раз, когда Самойлова мимо пройдёт. Никогда он не позволял себе такого, но из её рта, что шептал всегда горькие фразы, он хотел выбить мольбу. И Кислов это сделал. Он всегда получал то, что хотел - это неизменно. Пытается стянуть с Насти трусы, но вместо этого те рвутся и Киса не спорит - продолжает разрывать ткань. Входит в неё и двигаться начинает, не даёт даже привыкнуть. Хотела - получай в большей степени. Самойлова вскрикивает, впивается пальцами в мужские плечи, оставляя следы от ногтей. Он шипит недовольно, темп ускоряет, входит глубже и резче. А у неё искры из глаз, кажется, посыпались. Выгибается, голову назад запрокидывает. Кислов наклоняется, целуя открывшийся участков кожи. Дышать становится невозможно, кровь летит по венам, сердце стучит бешено, а в голове мыслей не осталось - все на атомы разлетелись. Настя умирает, медленно разлагаясь на куски. Всё тело потом обливалось, простынь смялась, подушки на пол попадали, по комнате разносились характерные шлепки и стоны, что отдавали по перепонкам. Ощущения с головой накрывают, она ничего кроме него не ощущает и не видит. - Ты очень красива. Шепчет Самойловой на ухо, целуя подбородок, губы и щёки. Она пропускает улыбку на миг, пока рот опять не исказился из-за очередного крика. И Киса не врал. Пышные ресницы над полу-прикрытыми веками, растрёпанные по постели волосы, приоткрытые пухлые, трясущиеся грудь небольшого размера, ярко-красных румянец на щеках. Она была ужасно красивой. И он рассматривал Настю по-настоящему влюблённым взглядом, пока тазом грубо вбивал в постель. Хотел её, но уже совершенно на ином уровне, нежели имел сейчас. Хотел рядом, всегда. Быстрые движение, соединение потных тел, громкие тяжёлые вздохи - всё это не мешало им наслаждаться друг другом. Им было слишком хорошо вместе. Слишком для них. Кислов развязано поцеловал Самойлову, она собрала всю выдержку, чтобы ответить, а потом вскрикнула, получая оргазм. Слишком. Экстаз окутал с головы до ног, приятная лиловая слабость разлилась по венам. Она смотрела в потолок, пытаясь отдышаться, он - поник на её груди. Через несколько минут они легли спать. Киса обнимал нагое тело плотно завёрнутое в одеяле. Глупо, наверное, после всего, что они делали стесняться, да? А Настя стеснялась. Они выкурили одну сигарету на двоих. Молча, без лишних слов и эмоций. Дым расплывался вдоль потолка, запах заволакивал пространство, а сон уберёг её от удушливых мыслей, чтобы завтра она захлебнулась в них и своей слабости. Он не разрешил себе тогда пошевелиться. Затушил бычок о деревянную часть кровати и бросил его туда же. А потом заснул, пригрев на своей груди маленькое хрупкое тельце. А утром Самойлова уходит. Тихо выбирается из постели, ищет свою одежду, обнаруживает рваные трусы и натягивать джинсы на голое тело. На кухне готовит завтрак и выходит из квартиры, оставив тот дымиться на столе. Кислов просыпается сразу, как по помещению разносится хлопок двери. Единственное, что говорит о её присутствие - одинокая яичница, стоящая на столе. Он утверждал, что Настя не может испариться и исчезнуть. Но сейчас убедился в обратном. Киса мог не держать её вчера, это надо было делать сегодня, но он не знал. Самойлова спряталась от него в грязных и тёмных переулках старых домов. Подобно дикой кошке - впитала в себя любовь и заботу, чтобы потом бесследно пропасть, оставив один-единственный след своего присутствия - царапину. Та, к сожалению, покоилась на сердце.***
Знаете, эта история выглядит слишком хорошей, чтобы быть явью. Слишком красивой, горячей и блаженной. Но она была. Существовала в их головах, как отголоски воспоминаний, как причина улыбок на их лицах, как что-то, что не вытворить из памяти даже под гнётом забвения. Но сюжет истории был предрешён с самого начала, подобно заранее прописанному сценарию. И эта маленькая ночь была лишь его началом. Она любила. Любила так всепоглощающе и искренне, что кровь в венах закипала от присутствия Кислова, колени дрожать начинали, а голова опустошалась, оставляя место только для его присутствия. Он не любил. Но мечтал о Насте днём, грезил во снах по ночам, наблюдал за каждым действием и стремительно канул в бездну её ярко-зелёных глаз. Грубость всегда была приоритетом их взаимоотношений. Потому строили они их с её помощью. Она отказывала Кисе, постоянно твердят одно и тоже: то был просто секс, не более. Да, врала, нагло, смотря прямо в глаза и очень часто находясь в его руках. А Кислов желал Самойлову с каждым мигом всё сильнее. Будучи на очередной вечеринке злость подчинила себе разум. Она кричала на него, шипела, огрызалась, а потом, не выдержав, целовала так забвенно и безумно, что нутро вывернулось на изнанку. Это был их первый поцелуй после той ночи. И Киса знал, что заполучив его не отпустит Настю уж очень долго. И она знала, но сил отстраняется уже не было. Те иссякли. И они были вместе. Наивно гуляли за руки по парку, шептали друг другу пошлости в людных местах, коротали ночи за бурным сексом и говорили о будущем. Много говорили. Но судьба была к ним жестока - такого не предоставила. Сюжет выставил их отрицательными героями истории, а те - не имеют права на хороший конец. Сегодня была красивая дата - они встречались уже восемь месяцев. Но, Самойлова была уверенна, он не помнил об этой дате. Да и дела у Кислова сегодня были другие. А счастливой она была может половину из этих отношений, может меньше. Не знала. Знала лишь, что время всё меняет, а в какую сторону - решать не Насте. Говорят, что самые настоящие и яркие эмоции мы испытываем только один раз. Мы смотрим фильм впервые, но когда пересматриваем того же испытать нам не удаётся, ведь все эти кадры становятся простой обыденностью, которую мы знаем наизусть. Когда мы пробуем что-то новое, мы удивляемся от неожиданности насколько это оказалось вкусно. Нам не перестаёт быть так же вкусно и в следующий раз , и в пятый, и в сотый, но это уже что-то обычное, что-то, что мы начинаем просить на праздники или по возможности. Она не надоедает нам, только потому что мы не можем есть это регулярно. Мы же никогда не сможем полюбить овсяную кашу так же, как пиццу. Не потому что та не вкусная, потому что она - обычный завтрак, которым родители кормят нас каждый день. Поэтому тот самый любимый фильм надоест, стоит начать смотреть его ежедневно. Какой бы любимой она не была - ему она надоела. Сначала была тем самым куском ароматной пиццы и неизвестным фильмом, а потом превратилась в пресную овсянку и заученные Кисой строки. Эфемерность - вот главный синоним любви, она проходит так же быстро, как поезд бежит по рельсам, не делая остановок и исключений. По щекам Самойловой бежали слёзы, душа раскололась на части. Сердце кровоточило, сильно, болезненно. Она ощущала каждый его удар, и казалось, что вместо ударов она чувствовала нож, впивающийся в сердце. Задыхается. Опять, как обычно. Он всегда перекрывает кислород. Только раньше Настя содрогалась в оргазме и прятала краснеющие щёки, от очередного сомнительного комплиментами и положенной выше дозволенного руки. Сейчас её душила горечь собственных криков. Боль стягивала в тиски все мышцы, оставляя после себя шрамы когтей. Паршиво и грустно, хочется умереть. Сегодня Кислов изменил Самойловой. Изменил всем своим клятва и словам, сказанных буквально накануне. Произошло всё банально до неимоверности - она заболела, а он пошёл на очередную вечеренку. Ирония судьбы - все важные моменты случаются именно там. Что заставило Настю прийти сегодня туда, чтобы устроить любимому сюрприз? Она бы не ответила. Самойлова просто пришла и застала Кису, сжимающего какую-то девушку в своих руках. Сначала она не поверила. Как дура хлопала глазами и смотрела на то, как он хватает чужие бёдрах ладонями, а губами впивается в другие. Минут пять, десять? Не знала, не осознавала, не помнила. Помнила лишь, как кисти трястись начали, ком в горле застыл, а глаза предательски намокли. Помнила, как душа затрещала по швам, мозг слепо пытался отвергать увиденное, а в сердце воткнулся первый кинжал. Помнила, как выбежала с большого дома, как задела кого-то плечом, как тёрла пальцами лицо, в попытке стереть грёбанные слёзы. Помнила, как в голове крутилась одно-единственное слово - Киса. Под старыми кеда трещали куски арматуры, Настя хваталась руками за стены, в попытке удержаться на ногах. Пальцы пачкались в пыли. Она поднималась на разрушенное временем здание на против рыбачьей бухты. Вся эта дрянь с пистолетами закончилась, а от воспоминаний всё равно волосы дыбом вставали. Кислов рассказал ей тогда всё до мелочей, а она не смогла его оградить. Он был слишком упрям и своенравен, чтобы послушать. Мысли роились в голове, подобно назойливым пчёлам, что брызгались самым сильным ядом на свете - страхом. Тогда весь маленький город и поверил в их любовь, сейчас жестоко изувеченную Кисой. Мел и Хэнк всегда будут помнить, как Самойлова смотрела на него и с дрожащим голосом просила успокоиться; как подходила и нежно целовала, свободной рукой вытягивая у него пистолет; как долго он изливал ей душу, сидя на грязном полу, и с любовью сжимал талию ладонями, пока она перебирала его непослушные кудри и просила дать новоиспечённому отцу шанс. Тогда правда казалось, что у такого как Кислов - вольного, бродячего, простого - появился кто-то особенный. Она была особенной в глазах всех, потому что быть единственной у него - равнялось быть индивидуалом не похожим ни на кого. То время Настя невольно сравнила со сказкой, ведь всё было слишком волшебно, красиво и эстетично. Но сказок не бывает, верно? Поэтому Киса убил все радости и мечты, грубо разбив их о скалы реальной жизни. Она поёжилась, когда бёдер коснулся холодный камень. Город уже погружался в сумерки, было около одиннадцати, может, двенадцать, не знала. А на теле Самойловой покоилась укороченная футболка и мини-юбка. Она замёрзла. Крыша пятиэтажки выглядела всё так же неизменно - в отличии от внутренне части здания тут не валялись стёкла и куски бетона, лишь надписи из баллончиков отпечатывались на поверхности. Но это даже придавало атмосферы. Это было особенное место. Судьба, наверное, свела этих двоих непросто так. В тот вечер они встречались где-то месяц, не больше. Настя громко смеялась, а он тянул её за руку, периодически останавливаясь и жарко целуя или щекоча кожу под свитером - тем самым с огнями, он любезно одолжил его, ведь она безумно его любила. Киса привёл её на это место, а оказалось, что она множество раз ходила сюда одна. Чтобы подумать. Они стали приходить сюда вдвоём. И знаете, они не договаривались, но это место было маленьким краем откровения. Они не смели опошлять его сексом, лишь крепко стискивали друг друга в объятьях и обсуждали всё, что было на душе. Место было особенным - тут они могли говорить и слушать, получая поддержку друг от друга. Последний раз, к слову, они приходили сюда месяца три назад. А сейчас Самойлова сидела тут одна, упиваясь горем. Да, именно упиваясь. Потому что она не хотела справляться с ним. Пригрела у себя на груди эту разъедающую боль и хранила, мучая себя самостоятельно. И знаете, Настя не винила его тогда. Не называла Кислова козлом у себя в голове, не считала, что он поступил ужасно. Она знала, что так будет, голова всегда была полна тревоги, ожидая этот плачевный момент. Но сердце решило, как обычно проигнорировать все предупреждения и мольбы, надеясь, что станет той самой любовь плохого парня. Но оно опять ошиблось. Развернув маленький пакет, Самойлова положила на пол шприц, наполненный янтарной жидкостью. В руку взяла горсть таблеток, что он на днях оставил у неё, а забрать не было времени. Киса подсадил Настю на наркотики пять месяцев назад. Всё началось одним разом, чтобы было весело. Потом вторым, третьим, десятым. Она стала зависимой, а он не замечал, что при любом холодном ответе она просила новую дозу. Так было легче справляться с чувствами. Проглотив всё, направила шприц в вену. Через тридцать минут голова опустела, а ноги стали ватными. Было хорошо, Самойлова канула в эйфорию. Кислов стал не нужен, друзья, родственники, будущее - всё потеряло смысл. Улыбка забралась на лицо, а по щекам потекли слёзы. Сейчас она была счастлива в последний раз. Умерла Настя в мгновение, не почувствовав боли. Закрыла глаза и, уперев голову о каменную стену, смотрела на появившиеся в глубоком небе звёзды. Она умерла от передоза наркотиками в гордом одиночестве. Последний укол - вот как это называли. Наркоман никогда не умирает случайно, он осознанно идёт на такой шаг, как самоубийство. И обычно оно посвящено кому-то. Самойлова отдала всё ему - смерть, жизнь и своё нутро. Пропажу девушки обнаружили только через два дня. Отец звонил, а когда трубка не была поднята он не удивился. Она часто пропадала, не отвечая на звонки. Но больше чем на сутки Настя не задерживалась. Обнаружив, что у Кисы, у которого она оказывалась в большинстве случаев, её не оказалось, он поднял тревогу. Полиция, больницы, школа, друзья - он искал везде и среди всех. Даже настоял изучить озеро, где подростки загубили несколько жизней. Кислов отправился к заброшенном зданию, где всегда было легче думать. Последнее время он стал ходить сюда слишком часто. Один. По дороге в голову взбрела мысль - он ощущает себя ничтожеством. А там лежало её тело. Маленькое, хрупкое и бледное. Киса потерял дар речи. И только сейчас в голове что-то щёлкнуло. Он любил. Любил так, как описывают в глупых романах. Как Кислов мог огрызаться, изменять и делать больно Самойловой? Той девочке, что вечно вызывала у него улыбку и моральное удовлетворение. Что слышала все тяжести жизни, что была рядом и в хорошие, и плохие моменты, что всегда была другой. Как Киса мог подумать, что у него пропали чувства? Мы начинаем ценить вещи только тогда, когда их теряем. Подошёл к холодном девичьему телу и прижал к своей груди. По щекам побежали слёзы. Сначала он молча гладил её по голове, а потом сорвался на крик. Вопил так громко и истошно, что связки начинали хрипеть. Шептал признание в любви, извинения, мольбу, а потом кричал глухую брань о том, как Настя могла так поступить с Кисловым. А она упрямо молчала, поникая в его руках. Бездыханный сосуд с застывшей кровью - вот, что осталось от Самойловой. Киса пил весь день, всю ночь, и даже под гнётом алкогольного опьянения не смог сомкнуть глаз и избавиться от навязчивых мыслей. Они убивали его изнутри, забирая желание жить. Она украла это желание вместе со своим уходом, болезненно втыкая в грудь кинжалы своих нежных слов. Кислов вспоминал каждый миг, проведённый с Настей и не мог понять, когда всё таки усомнился в своих чувствах. Нет, он не усомнился. Киса только сейчас их осознал. Он полюбил её только в этот злополучный день, глядя на мёртвое тело и слушая шелест ветра в голове. Кислов пришёл туда вновь в следующее утро. Тело Самойловой так же лежало на земле. Не понятно, что искала полиция и зачем, раз не могли отыскать её, среди разрушенных домов Коктебеля. Тот, видимо, слишком хорошо прятал. Он был влюблённым идиотом, слепо утверждающим, что жизни без Насти не видит. Конечно, были и другие факторы: с наркотиков не слезть, после восемнадцати моментально загонят в тюрьму. Киса умрёт там, подобно помойной крысы в затхлом контейнерном баке, считая дни до своей кончины. Разве не лучше выбрать любовь всей жизни, медленно засыпая на её мягких руках? Пока у него есть выбор он будет выбрать второе, будет выбрать Самойлову. Игла вошла в кожу грубо и нестерпимо, царапая, кажется, саму душу своим окончанием. Кислов лёг по удобнее и прижал к себе мёртвое тело, зарываясь носом в макушку. От неё уже начало нести гнилью - тело медленно разлагалось на части -, но он так же ощущал в рецепторах запах сирени. Вот она здесь, лежит рядом и тихо сопит, пригревшись на груди. На последок Киса мягко поцеловал Настю в губы, как целовал, когда она плакала и правда нуждалась в поддержке. Бессонная ночь дала свои плоды - он уснул почти моментально. На щеке застыла слеза, а яд не успел проникнуть в организм и одарить Кислова последними минутами счастья. Их жизнь - это коротко, но ярко. Она славится красивыми моментами и их последствиями, мгновенным счастьем и постоянной болью. Они не могли этого изменить, могли лишь наслаждаться и самостоятельно гробить её. Сценарий или судьба, думаю, это не существенно, всё было предначертано с самого начала, до самого их конца, они лишь следовали данному пути. Они - отрицательные герои этой истории, они - нестандартные для мира глупых романов. Он - плохой парень, но она не девочка отличница. Она - яркая, своевольная, нравственная, но он не злой волк-одиночка, которого очарует её безбашенная харизма. Они другие. Они злодеи, портящие жизнь другим, они искусители, обманывающие добрых персонажей, они те самые раздражающие персоны фильма. У них не было хорошего конца, но была любовь. Такая, что голову уносило потоком ярых феромонов, а душу истязали чувства. О ней хотелось кричать и молчать одновременно, о ней хотелось слагать легенды. Легенды - это сто процентная правда или бессовестная ложь? Никто никогда не ответит на этот вопрос. Тогда наступали заморозки. Об этом свидетельствовал ярко-красный закат, осыпавший своими пятнами света праздничную веранду. Самойловой исполнилось 16 лет. Она не помнила ровным счётом ничего, мозг стер все ненужные факторы. Во что Настя была одета, что ела и что подарил ей отец - всё это стёрлось в частицы пепла на тёплом ветру. Кто-то спросил: чего бы она хотела от жизни. Наверное, этот человек снисходительно улыбался и был значительно старше Насти, ведь спрашивать подобное у подростка - сущий бред, не так ли? Она смотрела на поступившие вечерние звёзды и улыбалась. - Хочу полюбить и быть любимой. Жить счастливо и умереть вместе. До ужаса банально и глупо. Но никто не стал смеяться над Самойловой. Вместо этого мираж в её памяти продолжил слушать мечты о том, как она хочет большое пышное платье, подобно тех, что носят принцессы в детских сказках.Ей вообще нравились сказки - в них всегда исполнялись мечты.