.
.
.
Чара ушёл. Люсиола бросил меня. Все ушли. Никто не придёт. Я устал звать на помощь. Мои связки болят. Я здесь навечно. Наконец я получил ту самую карму в полной мере. Я это заслужил, я буду страдать — монстры Подземелья страдали из-за меня, а теперь пострадаю я… Свернувшись на неосязаемом полу, сотканном из отчаяния и тьмы, я не осознаю уже ничего — мысли вязкие, медленные и неразборчивые, их монотонность идёт горлом, только откашляться нельзя. Это как… смола. Чёрная, пахнущая каменной сталью, железной крошкой и кровью, смола в моём рту. В моих ушах. В моём носу и на моих глазах. Она течёт через меня из дыры на месте души, поток медленный, но бесконечный — и поэтому смола заполняет всё вокруг веками, с каждой секундой пробираясь на миллиметр выше по моей коже, отвоёвывая лишнюю клетку, запечатывая меня, как муху в янтарь. Я скован. Я скован своими же руками. Вся моя жизнь говорила о том, что так будет. Когда я впервые задушил собаку, которая бросалась на меня (в том дворе был удобный бесхозный чердак для сна), какая-то случайная бабка сказала, что я закончу также. Кто-то более сильный просто лишит меня жизни потому, что он, как и я, посчитал, что имеет на это право. Мне-то было плевать на право. Собака просто пыталась забрать у меня что-то, что было нужно мне, и я убрал её с дороги. Но вот после тех слов… Позже Флауи облёк данную идею в идеальную формулировку — «убей или будь убит». Я решил, что самым сильным буду я. В городе это выходило не очень (в основном потому, что я был крайне хилым ребёнком всю свою маленькую жизнь), но одно весомое преимущество всегда было на моей стороне — я не боялся причинять боль. Не так, как люди поселения, не в порядке травли, не под влиянием момента, а по-настоящему. Как говорили священники? «В этом чудовище ничего святого»? Они были правы. Никогда не знавший неприкосновенности, я не понимал и не признавал святости тела. Святости жизни. Никто не был в безопасности от меня, и в Подземелье этот навык достиг своего абсолюта. Я действительно стал их худшим кошмаром, не так ли? Я чудовище. Ха. Ха-ха. Таких как я не должно было рождаться, и теперь я там, где должен быть. Ха-ха. Ха-ха-ха. Ха-ха- Он вытягивает меня из смолы так легко, словно это вода. И обнимает. Тепло и крепко. От него пахнет чабрецом и каштанами. — Я здесь. — П… п-почему так долго… — выдыхаю на всхлипе. Тихим, ласковым голосом он произносит извинение. Слёзы катятся из моих глаз, рыдания рвутся из горла; я прижимаюсь к его плечу и обхватываю своими маленькими руками, и не могу не задаваться вопросом, где он был всё это время? Почему его не было тогда, когда меня гнали по горе, тогда, когда я дрожал от холода, запертый крестьянкой в продуваемом сарае зимней ночью, почему его не было, когда меня обзывали немым монстром, когда кидали в меня горящими свечами на Рождество, когда ломали мои часы… Почему его не было, когда я душил ту глупую чёрно-белую собаку? Я плачу так горько, как никогда не плакал, потому что не имел голоса, а кто-то, кого у меня никогда не было, только шепчет: «Ш-ш-ш. Я здесь. Я никогда не оставлю тебя».
***
С момента загрузки прошло два часа. Странно, но вы чувствуете себя лучше. Выбились из сил, но… лучше. Люсиола приготовил вам чай с душицей, и вы пьёте его, ведь Ториэль под воздействием снотворного должна спать ещё полдня, а в несобранном состоянии идти драться с Сансом идея так себе. Люсиола выглядит спокойнее, чем когда-либо на вашей памяти — он задумчиво листает какие-то фолианты, чтобы начитаться на будущее (предложение мрачно комментировавшего со второго слоя Чары украсть особо важную литературу он отверг) и время от времени делает себе в тетрадь пометки аккуратным почерком. Прилежный молодой человек. *Вы робко интересуетесь, как ваша скромная команда из двух людей и призрака собирается проходить Санса. И почему же вы спрашиваете это у него? Вы знаете Подземелье лучше кого бы то ни было, прекрасно знаете, как тут что работает, отлично знаете Санса, его атаки… И всё же вы спросили. Вы полагаетесь на кого-то другого. Кажется, Чаре вы теперь верите не совсем. Люсиола закрывает книгу, бережным движением кладёт её на комод и смотрит на вас. Нежно-зелёные, как весенняя трава, мягкие глаза не выражают ни злости, ни радости, никаких сильных эмоций, ничего, что было бы легко прочитать. — Что ж, Фриск, — ровно произносит он. — Причина, по которой я задержался по пути в темноту за тобой, заключается в том, что у меня был длинный разговор с Сансом. Здорово. Вы разумно не смеете уточнять, что же Санс ему сказал. — И я уточнил для себя много информации. В основном — про твои прошлые действия в разных временных линиях до этого. Про «сбросы», петли… Санс был достаточно красноречив в том, сколько страданий это принесло ему и остальным. Эх, Санс, Санс… Он становится «красноречивым» только в тех случаях, когда всё на самом деле очень плохо. Причин скрывать ваши грехи от Люсиолы он действительно не имел. Вы отводите наполненный досадой взгляд в сторону, сжимая ткань шорт на коленях холодными пальцами. Ну, что уж теперь. Это должно было случиться рано или поздно. Вы думаете, например, сказать ему, что Санс солгал. Вот кому он поверит, монстру, которого видел два раза, оба из которых около вашего трупа, или вам? Ладно, вы же знаете ответ. — И мы с ним заключили… Своего рода сделку, — продолжает Люсиола размеренно. — Её суть проста. Ты никогда больше не сбросишь и не загрузишь сохранение, и, кроме того, никогда больше не убьёшь ни одного монстра. В этом случае он позволит нам пройти. И если первое условие могу гарантированно обеспечить я, то вот второе… Что ж, я вынужден шантажировать тебя. Теперь, если ты кого-то атакуешь и погибнешь, я не смогу за тобой прийти. Ах, как разумно. Вы поднимаете на него голову, мгновенно чувствуя свой собственный страх и то, как Чара начал закипать. Люсиола видит ваши эмоции и… кивает. — Именно так. Случай, когда что-то произошло не по твоей вине, пока не ясен, но здесь, полагаю, Сансу придётся пойти нам на уступки, особенно учитывая, что монстры часто сами нападают на тебя. У вас кружится голова. Загрузка запрещена. Сброс запрещён. Надо же.«Мы ещё посмотрим всё это, — скалится Чара, резко и внезапно оказавшийся на первом слое. Если ты намерен плясать под его дудку, Фриск, пеняй на себя».
Напуганный, вы пожимаете губы; беспомощность, что вы чувствовали в зале с цветочной поляной в самом начале таймлайна, вернулась. В конце концов, вы ведь так одиноки. Вы боитесь Чары. Вы боитесь себя и всего на свете. Но для этого вам и послана подмога. *Собрав последнюю решимость, вы тихо сообщаете, что Чара очень недоволен. — Понятно, — кивает Люсиола, вздохнув. — Я ожидал этого… Мы постараемся решить эту проблему, когда пройдём, наконец, Санса. Очень хорошо. Весьма по-взрослому. Вас это немного успокаивает, но ровно до тех пор, как Чара начинает кричать.«Решить! Какого чёрта он намерен делать, что ж, посмотрим! Берегись, Фриск, ты ведь пострадаешь!»
— Скажи мне, Фриск, — чуть поменявшимся тоном говорит Люсиола, взглянув вам в глаза, — что из сделанного вами двумя раньше было твоим решением, а что — Чары? Мне нужна правда. Осуждать не буду, просто пытаюсь понять ситуацию. Вы беспомощно моргаете. И Чара умолкает. Ему тоже нужно услышать ваш ответ. Правдивый ответ. *Опустив голову, вы рассказываете о самой первой геноцидной линии и о том, как выкинули мир во Мрак. Вы объясняете, что Чара был с вами весь таймлайн, сделал выводы из ваших действий и перешёл к собственным в конце. Вы упоминаете также про сделку по поводу души. Этот момент в вашей истории и стал причиной тому, что если Чаре не нравилась какая-то ситуация, он мог просто занять первый слой и сделать, что хочет. Люсиола молчит — он слушает, и вы боитесь поднять на него взгляд. Именно здесь вам лучше собраться с духом, но не выбирать слова. *Вы в общих чертах описываете разные таймлайны — как в самом начале не контролировали собственную жажду убийства, а с Чарой встретились лишь в конце. Как, уже расставшись с душой, пытались разрушить барьер или пройти через него, но всё безрезультатно. И, наконец, добавляете, что в этом таймлайне, видимо, по вине лишней половинки души, что спряталась где-то в вашей, влияние Чары ограничивается синдромом внутреннего противоречия. Закончив, вы смотрите на чай, стоящий рядом на комоде. Хочется сделать глоток, но страшно двигаться. Никогда раньше у вас не было необходимости… отчитываться перед кем-либо. И чувствовать себя виноватым. Но прошлое надо исправлять, а не застревать в нём. — Я понял, Фриск. Спасибо за честность. Вы не можете удержаться и поднимаете голову. Люсиола выглядит немного утомлённым информацией, но… не разочарованным и не злым. *Вы осторожно задаёте очень волнующий вас вопрос — что же он думает по поводу услышанного. Люсиола вздыхает, потом вдруг снимает свою кепку и распускает сатиновую ленту, что стягивала его волосы в хвост. После этого он наклоняется перед вами. — Потрогай. Вы смотрите недоумённо, не уверенный, что он имеет в виду. — На затылке. Не бойся, потрогай. Вы осторожно протягиваете ладонь и медленно касаетесь его головы. Поначалу непонятно, что вы ищете. А потом подушечки ваших пальцев вдруг нащупывают рубцы. Вы одёргиваете руку. Люсиола садится ровнее, возвращает кепку на место, так и не завязав волосы, и берёт бумагу с тем прощанием, что было написано для Ториэль перед последним сохранением. Вертит туда и сюда. — Мне было семь лет. Они раскроили мне череп молотком и оставили на горе. Наставник спас меня, и, знаешь, Фриск, я должен был быть душой Доброты, но видел бы ты, сколько ненависти и боли было во мне. Когда люди попадали в лес на горе, я настолько искренне желал их смерти, что Ори приходилось накладывать парализующее заклинание. Не думаю, конечно, что он делал это ради тех людей, просто маленький я рисковал нарваться на неприятности. Со временем я научился лучше держать себя в руках, но это всё ещё внутри меня. Мне интересно, как это ощущается — вот так причинить столько боли живому существу, и я ничего не могу с собой поделать, понимаешь? Внутри осталась мысль, что это «можно», раз произошло со мной. Не могу искоренить эту мысль. Однако я её унимаю. Как учил мой наставник. Потому что, пусть он был немногословен, он любил меня. И заместил ненависть в моём сердце своим теплом. Никто не должен отнимать чужую жизнь, Фриск. Но даже если в твоей истории были темные моменты, это не значит, что всё кончено. У тебя есть шанс что-то изменить. Воспользуешься? После этого наступает тишина. Громкая тишина. Слышно возню маленьких монстров в Руинах — тех самых, которых вы едва ли не через силу, но щадили. Это было не просто так, это не мелочь. Это шанс, который вы дали себе. В характере Чары было бы язвить, напоминать вам, что ни на кого нельзя надеяться, и все эти положительные речи — нечто более пустое, чем место, предназначенное для вашей души, но он тоже молчит. Может, он просто забился куда-то на второй слой и не слушает, а может — хотелось бы верить — думает об услышанных словах. — На этот раз план такой, мелочь, — вдруг улыбается Люсиола, складывая вдвое листок и подписывая его поверх. — Я пойду поговорю с ним, напомню про наш договор, а потом, если всё пройдёт нормально, вернусь за тобой. Лады? Что ж. Так будет лучше всего. Похоже, ваша очередь волноваться и нервничать, пока кто-то другой разбирается с боссом на пути.«Мне не нравится этот план», — жалуется Чара, впрочем, без особого энтузиазма.
Ничего нового. *Вы вежливо сообщаете Люсиоле, что Чаре не нравится этот план. Люсиола вскидывает бровь: — Неужели. И почему же?«Потому что если что-то всё же пойдёт не так — а с комедиантом вечно что-то идёт не так — твой придурок помрёт, и нам придётся разбираться с Ториэль. Итак уже потратили кучу времени на беседы».
*Смущённый, вы переводите всё это Люсиоле. Хмыкнув, тот подаёт вам с комода ту чашку, на которую вы поглядывали последние пять минут. — Сомневаюсь, что помру в этот раз. В конце концов, как оказалось, часовой там по твою персональную душу. А об остальном подумай, не торопись. Я не жду конкретных ответов или обещаний, это уже достаточно серьёзная ноша для дитя вроде тебя.***
Вы давно заметили, что Чара очень плохо переносит ожидание в любой форме. Оставаться на одном месте для него — худшее, что можно придумать, и как только вы пытаетесь где-то задержаться, у него начинает стремительно нарастать раздражение и злость. Даже несмотря на то, что сейчас формальное перемирие, некоторые симптомы синдрома внутреннего противоречия всё же лезут наружу, оповещая вас о его недовольстве лучше любых слов. *Вы безмолвно спрашиваете Чару, не думал ли он когда-либо не заставлять вас уходить от Ториэль. В действительности остаться с ней семьёй здесь… Чара не смотрит на спящую приёмную мать, отвернувшись к выходу. А ведь были времена, когда он пёк с ней печенья и засыпал под сказки, которые она читала на ночь. Когда-то она сама учила его математике, потому что учителя он стеснялся, и не отходил от неё ни на шаг во время прогулок их семьи в городе.«Хватит навязывать мне свои глупые идеи, — хмуро отзывается Чара. — Я не вижу никакого смысла в стагнации в ожидании ничего. Это не лучше Мрака, которого ты так боишься».
В такие моменты очень жаль, что ты не умеешь говорить. Немая речь служит донесению информации, но не передаёт настроение, и для этого остаётся лишь выражение лица. А у вас мимика страдает с каких пор? С рождения? Непросто, наверное, развить выражение эмоций в среде, которая отвергает тебя в принципе. Даже формулировка мысли не может намекнуть собеседнику на то, с какой именно целью вы сообщаете ему что-либо, никаких шуток, никакого сарказма, поэтому приходится оставаться прямым, как фонарный столб. *Приподняв бровь, вы интересуетесь, что же тогда бесконечные повторения таймлайна, если не стагнация. Чара не отвечает. Вздохнув, вы поправляете Ториэль одеяло и выходите из комнаты. Делать совершенно нечего; для прогулки неприятно болит голова, да и странно будет, если Люсиоле придётся вас искать по Руинам в критический момент. Поэтому — комната с дверью. Вы садитесь там, обняв колени, и ждёте.«Знаешь, Фриск, — вдруг произносит Чара тихо, — кто угодно может сделать вид, что он заботится о тебе. Ты считаешь своим другом кого-то, кого совершенно не знаешь».
Утомлённый, вы кладёте подбородок на колени. Жить не проще, если не веришь никому — проще выбирать, что будешь делать. Одиночка всегда знает, на что может рассчитывать, знает, что если где-то упадёт, то будет лежать до тех пор, пока не встанет. Он также знает, что никто другой не уронит и не собьёт его с ног, потому что все, кто мог бы сделать это, были дистанцированы на безопасное расстояние. Когда у тебя никого нет, нет и переживаний, что они подведут тебя. Но справляться со всем ты должен сам. Даже если сил не хватает. Жить так, вообще-то, довольно тяжело. Физически и морально. И если среди людей у вас не было особого выбора, но Подземелье... Не такое, как город у подножия горы. Поэтому вы, собственно, и попытались подружиться с монстрами? Однако разве реально быть им полноценным другом в вашем положении? Они не могут вам помочь. И не знают правды. Вы всегда будете за стеной от них, нося в себе пустоту отданной души. Потому что душа — это любовь. По крайней мере, должна быть. Вы вынуждены признать, что уже сдались, будучи одиноким, и теперь терять нечего. *Вы говорите Чаре, что он никому не доверяет, и в этом для вас нет никакой новости.«Просто ты доверяешь всем без причины, — отзывается тот мрачно. — Он говорил, что никогда не оставит тебя, да, Фриск? А потом сам же пообещал бросить во Мраке, если ты сделаешь что-то, что не понравится комедианту. Нужно думать, а не радоваться, что кто-то наконец сказал тебе красивых слов. Чем больше шкаф, тем громче падает, чтобы это понять даже много ума не надо».
Он серьёзен. Не злорадствует и не говорит это, чтобы заставить вас сделать что-то — или очень успешно притворяется. Хотя не очень из него притворщик. Чара вспыльчив, эмоционально уязвим и переменчив. Все его манипуляции предельно просты, и опираются лишь на то, что он на самом деле верует в эти разрушительные идеи всем своим призрачным существом. Вот, в чём была его жизненная концепция с самого начала, получается. Недоверие — страшная вещь. Иногда, если слишком долго не доверять, всё твоё нутро станет совершенно чёрными. Кому, как не вам, знать об этом… Интересно, мог ли он хоть когда-нибудь, хоть на миг доверять своей приёмной семье? Определённо можно сказать только то, что он не хотел им зла — по крайней мере, поначалу. Второй королевский сын был замкнутым молчаливым дитя, не общавшимся ни с кем, кроме брата, позже — родителей, и прячущимся под стол от чужих глаз при гостях. Если бы не Азриэль, старшее дитя короля, Чара бы никогда не покинул крепость, которой себя окружил… Однако же их любви было недостаточно для того, чтобы спасти его от смерти. Если бы в этой истории только одна карта, не больше, легла бы иначе. Изменилась бы одна единственная деталь. Всё было бы по-другому… Будущее людей и монстров погибло в тот день. Впрочем, глядя на Чару сейчас, вряд ли это было бы очень светлое будущее… Изменил ли Чару такой трагический конец? Кто знает. Ваши конкретные действия, судя по всему, очень. Но они повлияли на его отношение к чужой жизни, жестокость, настроились сверху на лютую ненависть к людям и патологическое недоверие, которые у Чары уже были. И о чём думали король с королевой, нарекая будущим своего народа маленького застенчивого ребёнка?.. Они сделали всё, чтобы дать ему внутреннюю силу, но, к сожалению, та гниль, та трещина, которая разрывает его существо сейчас, взяла своё начало ещё на Поверхности, и никак этого уже не изменить. И вы не отвечаете за прошлое Чары. Вы совершили достаточно собственных ошибок, по отношению к нему и другим, чтобы отвечать за них. — Приветик, человек, — вдруг раздаётся высокий голос. Вы вскидываете голову. Флауи. Ах, да. Если подумать, то он ведь всегда появляется перед тем, как вы покидаете Руины. Самое время. — В этот раз ты добренький, да? — Флауи улыбается улыбкой, которую обычно использует, чтобы представляться. — Интересно, почему. Хочешь показаться хорошим перед своим наивным идиотом-дружком? Как же они, однако, похожи с Чарой в некоторых повадках. Что же это за цветок? Загадочное растение, обладавшее решимостью до вас. Он угадал присутствие Чары рядом с вами ещё до того, как вы сами напрямую заговорили с очнувшимся призраком, а слова о том, что когда-то они вместе играли в Новом доме, наводят на определённые мысли. Однако это всё теория. — Так кто он? — спрашивает Флауи, чуть повернувшись к двери, но продолжая смотреть на вас. — Как тебе удалось привести его сюда? Вы пожимаете плечами. Флауи недовольно щурится, раздражённый в одно мгновение. — Не может быть, что ты не знаешь. Силы, больше чем твоя, в этом мире нет. Что ж. Выходит, он ошибается. Вы молчите, нечего сказать; Флауи испытывающе смотрит на вас, кривясь от досады. Невозможно запугать того, кто уже победил тебя десятки раз. — Чара всё равно не позволит тебе изменить исход, — бросает Флауи перед тем, как спрятаться под землю. — Он не экспериментатор, в отличие от нас с тобой. Он сильнее. Он знает, чего хочет. Неужели. Дверь открывается, и когда Люсиола, потрёпанный битвой и слегка обгоревший, входит, Флауи уже нет. Вы вскакиваете на ноги. Он вернулся. Живой. Санс стоит позади него, улыбаясь, и вы делаете резкий шаг назад, сглатывая от того, что чья-то улыбка за сегодня вас всё же напугала. Хотя Санса вы ведь тоже убивали... Люсиола, заметив, заслоняет его от вас и раскрывает покрытые волдырями руки. — Всё хорошо. И вы, поколебавшись, бросаетесь в его объятие, чувствуя себя крайне странно от того, что спустя множество негативных забегов вас снова кто-то не ненавидит. — Переговоры прошли успешно, — тихо сообщает Люсиола; едва уловимый аромат цветущих каштанов смешивается с запахом гари. — Мы можем идти. Нужно подумать над многими проблемами, но это будет не здесь. Вы прячете лицо в его плащ. Один рубеж преодолён. Сколько ещё предстоит решить. — Двигайте в город, там есть гостиница, восстановишь здоровье, — вдруг подаёт голос Санс, взгляд его направлен в конец коридора. — Пока вас никто не должен остановить, я отправил Папса домой. Не попадайтесь ему на глаза. Люсиола благодарно кивает и берёт вас за руку. — Ты не пойдёшь с нами? — Есть у меня ещё одно дело, раз уж выпал шанс, — уклончиво отвечает Санс, улыбаясь чуть иначе. Снова раз кивнув, Люсиола идёт к выходу. Вы с ним. — Не забудь заглянуть в конец Руин, Санс, — добавляет Люсиола уже после того, как вы пересекаете порог.. . .