Слу(ч̷)шай

Когда высокие сапоги цокали каблуками по коридорам, владыка не думал, что конкретно будет там, в обители сиплых помех, теперь же он пред оверлордом и прижимает его к стеклу спиной. Хмурится и закусывает губы в попытке сосредоточиться и не сделать чего-то такого, о чем пожалеет вскоре. Он старался просто поговорить, объяснить почему не нужно дразнить его, да только общаться с Алом — словно о стену горох. Он только смеётся и шутит, затем язвит и снова смеётся. Он глупый, бесстрашный, дерзкий, бесячий, дикий, но такой блять притягательный, что можно смириться даже с отвратительным звериным оскалом. Когда блик света из окна отражается в тонком лезвии перочинного ножика, правитель собирается с мыслями и готовиться ждать удар, да только холод металла слегка краситься красным, как только демон режет ладонь и шепчет что-то своё. Непонятное. Замудренное. Знакомое конечно, но не расслышанное. И Люцифер понимает, что магия вуду стоит крови, причём не всегда чужой и от этого язык вяжет. Он слабо сжимает руки и на секунду сводит лопатки вместе, да только кроме свистящего вдоха ничего не произносит пока. Брови радио-демона слегка приподнимаются и он исподлобья наблюдает за блондином и его реакцией, а кровь тем временем растекается алыми струями до запястья. — Порой тебя хочется сжечь и спустить с лестницы, — тихий голос правителя звучит как по рупору в комнате без источников белого шума. Тут нет даже часов. Падший пальцем проводит по алой дорожке на чужой коже и растирает ту меж подушечек. Носом втягивает запах металла и тяжести беснующей в комнате. Чужие губы на перефирии и от желания их искусать в мясо — выворачивает. А от желания зацеловать до красноты и лёгкой припухлости — под кожей бежит ток. Вина опьяняет и он ударяет каблуком о пол, дабы заглушить гадкие голоса сознания. И кажется, что сознательность осталась за пределами комнаты, но он думает, что может действовать по разуму. А может ли? … Кусает. Грубо, жестоко, страстно впивается в чужую шею в районе яремной. Смакует во рту горькую густую субстанцию и вылизывает рану, только чтобы потом так же жадно — жалко — припасть немного ниже. Выцеловывает кадык и давит языком на трахею. Знает, что не оттолкнут, а потому даже не держит. Аластор только шепчет свои заклинания под нос и коготками портит собственную одежду. Он рвёт рукава сложив на грудине руки и улыбается как-то по-рысьи, как-будто он не добыча, а хищник. И это тоже кажется правдой. Ангел тем временем когтями впивается в чужие рёбра сквозь одежду, очевидно и ожидаемо рвёт её, а под ней и бледное тело. Сам рассыпается следом, а потому ослабляет хватку и нежно оглаживает пальцами царапины. — Ещё чаще заклеймить яблоком на разорванной грудине, — улыбается лукаво и наклонив на бок голову. В чужие глаза смотрит пристально на протяжении секунд пятнадцати как только голову поднимает на уровень чужой. Изящные руки грешника ведёт своими на собственную спину, позволяя — желая — чтобы тормошили тело его, а не вещи. А радиоведущий даже не против, ему идея клейма не чужда так же как и оппоненту. За сим он, словно на пробу, совсем легонько, несколько раз сжимает и разжимает пальцы. Чувствует, как перекатываются мышцы под одеждой и кожей и копирует чужой жест наклоняя голову. Люцифер после правой хватается за красные волосы на затылке и запрокидывает голову грешника, позволяя себе и видеть, и чувствовать больше. Сопротивления, как и предполагалось, нет — только дрогнувшие от неожиданности уши и хруст позвонков. Снова разрезает мягкие ткани клыками когда впивается в чужую шею и довольно стонет, почти урчит. Переходит в хриплое рычание слизывая следы своего безобразия и понимает, как сильно сходит с ума по Аластору. Он игнорирует любые звуки, кроме тех, что издаёт младший и своей левой впивается в его бедро. До хруста ткани и звона в голове. Но не вредит. Пусть и вгрызается словно в добычу, не только метит, но и доминирует и от этого в кончиках пальцев колет, а по телу бежит крупная дрожь. Он забвенно прикрывает глаза и отпускает хрупкую кожу шеи, чтобы затем заново заключить ту в клетку зубов, но в другом месте. Чувствует, как крошится эмаль, когда скрипит зубами недовольно, словно ругая грешника за слова и дистанцию. Желание вдавить его головой в стену растёт в двойной прогрессии, а затем скрывается за желанием выпотрошить тех, кто косо смотрит на демона ему же на стол. Даже не тарелку, а именно белую блять скатерть, о которую он после вытрет руки и рот и замрет. Смиренно, тихо и с опущенной головой непокорного тела. — Но настолько слабы эти желания, что не слышно их за другими, — лорд слушает чужой монолог не перебивая. Не тормозит и не желает даже, если честно. Но на укусы реагирует — даже не он, что-то внутреннее как-будто — и из глотки вырывается от неожиданности ничем неприкрытый чистый рык. Тело падшего реагирует на чужое рычание мгновенно — он роняет демона лопатками на пластик подоконника с громким хлопком и сам словно чувствует, как неприятно это было. Извиняясь за грубость без слов протяжно ведёт языком вдоль яремной вены, но за рычание минутами ранее наказывает — сжимает волосы в руке и оттягивает. Отстраняется и ухмыляется почти дико, почти по-животному. Смотрит свысока, но знает, что сейчас они равны. Красные волосы вьются по белому пластику лозами и это словно обожествляет на долю секунды. Грешник видит — что важнее чувствует — чужую секундную паузу, а потому решает помочь и ведёт кончиком пальца по алой скуле. На нежный жест Самаэль выпускает из груди воздух и обращается в зрение, наблюдая за чужим лицом. В глазах напротив весь мир и его отблеск, а губы тянут к себе нетронутостью и это будоражит, пуская импульсы по венам. Мышцы сокращаются, когда падший дёргает кадыком и громко сглатывает. Никакой сука пошлости, он не думает о том, как хочет разложить или разложится. Не сейчас по крайней мере. Это другое. Животное. Он скалится и рычит громом, впиваясь в губы. Сначала нежно сминает, но давится воздухом и прикусывает алые выпивая до дна. Хочет скулить от радости и верит, что вилял бы хвостом, если бы тот был. Рукой поднимается с бедра на тазовую косточку и давит на неё большим пальцем. Аластор мягкий, как пластилин, но лепить из него владыке ничего не хочется. Хочется спрятать. Хочется верить, что он единственный, кто видел второго таким. И он верит. Себе сука не верит, а этому придурку безоговорочного. Лопатки ноют от когтей, потому что впиваются те нещадно, что, впрочем совсем не разочаровывает, а в голове мелькает мысль о чужой открытости. Такой момент хочется спрятать и в какой-то степени даже от себя, поэтому, больше даже на автомате, блондин закрывает их грязными крыльями и ставит галочку у поля «интимные моменты» в списке дел нормальных пар. А затем смеётся в поцелуй-укус, потому что они явно ненормальные. Тяжелый выдох сопровождается снова свистом и он отстраняется на сантиметры собираясь. Правая рука царапает кожу у корней кровавых волос, пока мужчина переводит дыхание. А Ал насмешливо смотрит на то, как вздымается грудина второго и очевидно шутит в голове про возраст и старость. От этого сам содрогается коротко в беззвучном смехе и облизывает влажные губы, больше даже рефлекторно. Владыка щипает бока чужие на это ребячество и продолжает втягивать носом тяжёлый смрад. Шепчет что-то невнятное, скорее всего просто озвучивает мысли, но сам себя не слышит, а когда открывает глаза и смотрит на тело под ним вновь срывается и кусает как в первый раз. До состояния дурмана, глотает кровь словно пойло и натурально мурчит пока бледная шея любовника красится смесью вина и золота и, господи, как это красиво. Пальцы сводит от удовольствия, а глотка горит чужими и собственными грехами, но это так сладко, что пасть хочется снова. Уже ниже ада. Например к чужим ногам в лакированных чёрных туфлях с отпечатком копыта на подошве. И поебать насколько это унизительно должно быть. — грязными и нежными, — блондин сбивается в дыхании и ворошит алые локоны закручивая их на пальцы. Улыбка напротив настолько заразительна, что в ответ свою сдержать не получается. Да и не нужно, по правде. Крылья еле слышно шуршат перьями, когда он отстраняется выпрямляясь и хрустит позвонками. Смешок демона отдаётся слабым звоном в голове и пустой комнате, но собирает пазл по частям и отрезвляет. Теперь голову кружит от осознания своей несдержанности и, в меру, жестокости, да только чужая расслабленность разбивает все намёки на сожаление и владыка опускает напряжённые плечи. Шёпот собственного, будто сердца, голоса гармонирует с их общим желанием скрытности. Падший снова обжигается чужим молчанием и растерянно оступается. Все-таки, вероятно, он позволил себе лишнее на данном этапе их отношений. — сладкими. Да только в ответ его притягивают к себе совершенно бесцеремонно и сильно. Словно нужду и желание. Блондин позволяет себе упасть в чужие руки и втягивает носом запах его — их — танца. Через щель под дверью пробивается полоска света и чья-то тень мелькает в коридоре быстро скрываясь.

— вроде этого?

И Аластор блин улыбается говоря это. А Люцифер знает, что не зря сорвался.