кукловод

было что-то особенное в том, чтобы быть вместе и быть сумасшедшими. было что-то особенное в том, чтобы думать, что это нормально. из баночки с таблетками ли феликса выкатывались бусины, которые он почему-то называл жемчугом. ли феликс глотал бусины, будто верил, что они избавят его от бессонницы и тремора, а хван хёнджин сначала вдевал в игольное ушко яркие нитки, а потом иглу пропускал у феликса под кожей, такой же белой, как натянутая на пяльца ткань на его столе. бусины он не отдавал, даже те, которые вплетал в редкие волосы, и вместо звёзд хёнджину приходилось сажать на клей на бледную, кровоточащую кожу пуговицы – пришивать было неудобно. и вообще-то, в венах и артериях ли феликса текло летнее солнце и обжигающее тепло, которое нельзя было растрачивать понапрасну. вместо таблеток и витаминов хван хёнджин разжёвывал листья и капал в стакан яркие краски, а вместо холстов использовал собственное тело. вместо кистей – ногти и ножик, рукоять которого феликс однажды добродушно обмотал цветной пряжей. она разваливалась от прикосновений и оставалась на картинах, но среди бесконечных красных и подсыхающих бордовых цветов она выглядела хорошо. на теле хван хёнджина не было живого места: от стоп до шеи он весь был изрисован маленьким ножиком, и феликс любил портить его труд, сдирая тёмные корочки с порезов, чтобы шрамы остались поглубже, подольше. в конце концов, ничего драгоценного внутри хёнджина не было. хван хёнджин прыгал по лужам в одних носках, потому что ему нравилось ощущение морозящего кости холода, а ли феликс держал его за руку, и созвездия из ниток на тыльной стороне его ладоней цеплялись за чужие украшения, и в лужи снова капало покрасневшее солнце. наверное, хван хёнджин и ли феликс были слишком весёлыми и яркими, слишком ненормальными для быстро сереющего осеннего мира, и чтобы это исправить, они рисовали на стенах краской, а на лицах друг друга – кровью. той, которая звёздная, сочилась отовсюду на феликсовом теле. ещё немного, и созвездия хёнджину придётся шить вторым слоем, ведь на ликсе не осталось ни кусочка чистого неба. а ли феликс растворял в глубоких осенних лужах кровь, совсем обычную, чью-то чужую, чтобы носки хёнджина красиво красились в красный. носил красивые ожерелья – собирал на ниточку белые зубы. не только свои, конечно: хёнджин однажды не досчитался трёх, мальчик, маленький и совсем неосторожный, двух, и из всех квартир этажом выше феликс вытащил по одному. ли феликс иногда был хуже, когда бусины в баночке заканчивались, а хёнджин тогда вдруг начинал видеть яснее. звёздный ли феликс растворял в себе хёнджина, плавил его мозги и в чай капал звёздами с кончиков пальцев. может, поэтому кисточкой с глиттером хван хёнджин возил прямо по глазному яблоку, уши прокалывал булавками и птичьи перья пластярями закреплял под кожей, как делали в больницах с иглами. он никогда не любил такое, но чай феликса был слишком сладкий. всё менял. в ли феликсе всё было не так, не по-человечески, но хёнджин любил его такого. в конце концов, он был весёлым и любил рукоделие, особенно когда вязал из их пальцев узлы. не взаправду, конечно, он ведь не сумасшедший. но у хван хёнджина были такие красивые длинные пальцы, а он почему-то всегда отдёргивал руки, когда феликс предлагал для большей пластичности их сломать. говорил, ему ещё рисовать, а феликс не понимал. так было весело, когда хёнджин по неосторожности ударил себя тяжёлой дверью по руке! но феликс не мог заставлять, конечно, только снова глотал бусины и предлагал хёнджину тоже – а он отказывался. больше любил звёзды. звёзды в глазах феликса – особенно. они вызывали привыкание, которое хёнджин так не любил. не в их природе было привязываться, оставаться на месте, тормозить. каждый день что-то новое, каждую ночь – новый сон, каждые двенадцать часов феликс глотал новую бусину и каждую секунду предлагал новую безумную идею, которую хёнджин, конечно, поддерживал. эти ненормальные приключения вызывали зависимость. чем больше в феликсе оказывалось разноцветных бусин, тем сильнее было его безумие. “сделай из меня куклу, хёнджинни!” чем дольше хёнджин был с феликсом, тем больше талантов в себе открывал. оказывается, он умел вышивать, научился вязать, ведь однажды феликсу так сильно захотелось сделать из их длинных волос игрушку, рисовал, умел определять ядовитые растения, которые феликс всегда тащил в рот, с пугающим мастерством владел большим ножом для разделки мяса. теперь феликс просил его научиться делать кукол. точнее, всего одну красивую тряпичную куколку со светлыми волосами и веснушками, обязательно с созвездиями, вышитыми на теле, с красивыми блестящими глазами-пуговицами. самую прелестную куклу. “так я смогу всегда быть с тобой, джинни!” как хёнджин мог отказаться от такого? феликс выглядел взволнованным. настолько, что казалось, он окончательно сошёл с ума, особенно когда он так увлечённо рассказывал про магию, ритуалы, клялся, что у него получится запечатать в кукле свою душу и навсегда остаться рядом с хёнджином. глупая, глупая идея, но разве у них когда-то были другие? что-то в душе неприятно скреблось, предупреждало, но хван хёнджин отважно душил это что-то новой кружкой слишком сладкого чая и ярко-розовой краски. они вызывали привыкание, точно так же как ли феликс. и лоскуты ткани в руках хёнджина. он собирался сделать для своего любимого звёздного безумия самую красивую куклу, самую аккуратную, на которую был способен, и пока феликс целыми днями пропадал где-то в городе, пугая людей, выискивая что-то для своих ритуалов, хёнджин старательно шил. всё в ручную, всё по инструкции феликса – глаза не пришивать, с одной стороны не зашивать тело, и ни в коем случае не вышивать созвездия. пока. это можно будет сделать потом, теми же нитками, что сейчас ранят тонкую настоящую кожу. и до следующего полнолуния феликс строго-настрого запретил оставлять заготовки для куклы под лунным светом – наверное, это могло испортить его ритуал. феликса не было дома всё дольше, всё чаще. в хаосе их квартиры, среди рисунков на стенах и разбросанного хлама хван хёнджин оставался один целыми днями и почему-то липкая, как следы крови на стенах, тревога сжирала его. хотелось выкинуть куклу и сбежать. должно быть, это потому что они с феликсом никогда не расставались надолго – во всяком случае с тех пор, как на коже феликса стали появляться созвездия. и вдруг начинало мутить тоже поэтому, потому что без него сложно и плохо, но хёнджин всё равно продолжал шить дрожащими руками. он ведь обещал, он хочет оставить феликса рядом с собой навсегда. “я почти закончил, джинни! мы пойдём на пустырь завтра.” ли феликс выглядел всё хуже. он быстро бледнел, созвездия вдруг начали гноиться и кажется, он медленно убивал сам себя, но смеялся всё громче. его тускнеющие глаза, измученные линзами, глиттером и едкими каплями, почему-то светились всё ярче, и хёнджин видел в них всё больше звёзд с приближением полнолуния. феликс вёл хёнджина по лужам к пустырю, и провисающие нитки, которые раньше точно были затянуты под его кожей, теперь цеплялись за браслеты ещё сильнее, но им обоим это нравилось. в маленькой поясной сумке хёнджин бережно нёс заготовки для куклы, яркие нитки, иглу и большой нож для мяса. феликс попросил взять. над ними с неба смеялась полная луна, а с земли – расставленные кругом восковые свечи. над ними оставалось только смеяться. феликс всё бормотал, что заключит свою душу в прелестной кукле, которую хёнджину нужно будет только закончить, а хёнджин плёлся за ним по пятам со стеклянными глазами и даже, кажется, не понимал, что происходит. видел только звёзды на чужих почти прозрачных руках. посреди круга из свечей они остановились. феликс опустился на колени и потянул к себе хёнджина, нетерпеливо и неосторожно. хёнджин всё ещё не мог сфокусировать зрение. он видел пуговицы в руках феликса, слышал его тихое бормотание и слова на незнакомом языке и видел, как болтаются на его руках поблекшие нитки созвездий. почувствовал толчок под рёбра. “зашей мне глаза, джинни!”  хёнджин даже не спрашивал, а взгляд феликса совсем потух. он забрался на колени хёнджина на ощупь и закрыл глаза, совсем не волнуясь, пока хёнджин безуспешно искал концом нитки игольное ушко. кажется, он задел стежками глазные яблоки, и длинные ресницы феликса слиплись от блестящей звёздами крови и чего-то мутного, что вытекало из-под его закрытых век, а он всё напевал свои странные песни и играл с бусами из зубов на шее. хёнджин нежно улыбался, завязывая узелок на правом глазу. и опять – стежок, кровь, ещё стежок и снова кровь, и нитка больше не голубая, но феликс, кажется, даже не обращал внимания. только крутил пуговицами в руках, а в его кармане гремели в баночке от таблеток бусины, всего парочка, ведь остальные оказались в нём полчаса назад. “а теперь пришей глаза кукле!” феликс слепо протянул пару пуговиц хёнджину. большие блестящие пуговицы с четырьмя отверстиями, красивые, прямо как были раньше полные звёзд глаза, почему-то пугали и обжигали пальцы, хотелось отбросить их от себя подальше, а лучше – не брать. но расстраивать феликса не хотелось больше, а туман в голове липко заменял собой мысли, и хёнджин протянул руку. стоило ему коснуться будущих глаз куклы, и феликс наконец болезненно дёрнулся, будто наконец почувствовал нитки, стягивающие его веки. с каждым стежком в набитую птичьим пухом голову куклы, которым хёнджин задевал пуговицы, феликс хныкал всё громче, совсем по-детски тёр глаза, и они кровили всё сильнее. и всё время он что-то пел. хёнджин не знал слов и даже языка, но сейчас песня звучала заунывно, будто феликс отпевал сам себя. или, может, это была часть ритуала, очень жуткая и необходимая, которую хёнджин старался игнорировать. он протянул феликсу готовую голову куклы, теперь – с блестящими глазками-пуговицами, в которые феликс тут же с силой ткнул и сам же отшатнулся от боли. “тебе осталось только сердце, джинни!” хёнджин никогда не видел феликса таким серьёзным, таким сосредоточенным, как когда он давал последние указания. наверное, потому что больше не сможет ничего сказать. он проглотил последние две бусины, которые, кажется, никогда и не были бусинами, стянул с себя мешковатую кофту и упал на спину на холодную землю. “пока-пока, хёнджинни. встретимся завтра! ты же закончишь куклу завтра, правда?” что-то в груди хёнджина не давало ему дышать и кричало уйти отсюда или лечь рядом с феликсом и заснуть, может тоже поискать что-нибудь вроде бусин и проглотить сразу горсть, только бы никогда больше не встречаться. но феликс смотрел так выжидающе, с таким восторгом, что хёнджин всё же не смог противиться и достал нож. пелена перед глазами всё никак не хотела спадать, а весёлое бормотание феликса отвлекало от всех размытых и далёких мыслей. хёнджин потянулся к груди феликса. он не кричал. может, из-за бусин, может, из-за какой-то чёрной магии (её не существует, что ты творишь, хван хёнджин? немедленно прекрати и беги!), а может, ему просто никогда не бывало больно, но когда хёнджин сделал неаккуратный глубокий надрез под рёбрами, феликс лишь с интересом наблюдал глазами лежащей на его коленях незаконченной куклы, как его любимое безумие вонзало большой нож в его плоть. хлынула кровь и казалось, она слепила их обоих ярким солнечным сиянием. недолго, конечно – даже ли феликс не мог оставаться в сознании, когда его калечили так. а хёнджин не обращал внимания ни на феликса, ни на панику в собственной груди, которую плотный туман в голове заглушал и приказывал тоже вырезать. он резал и резал глубже в тело звёздного феликса, случайно задевал нитки созвездий и сосредоточенно шарил в его грудной клетке рукой. он должен был зашить его сердце в куклу, чтобы навсегда оставить душу феликса рядом, чтобы он не мог состариться или заболеть, чтобы он был самой прекрасной игрушкой. хёнджин должен был закончить ритуал и заботиться о кукле после – это всё, что имело значение сейчас. когда сердце феликса, почему-то всё ещё истерично бьющееся, оказалось в его ладони, а его изуродованное тело начало остывать, действие слишком сладкого звёздного чая ослабело. паника в груди росла, и хёнджин поспешно вытащил нитки созвездий из-под чужой кожи, неаккуратно, порвав несколько, не так, как обещал феликсу. но феликса с ним пока не было, а хёнджину с его сердцем в сумке нужно было уходить. луна медленно уступала небо солнцу. *** “ли феликс был найден мёртвым на пустыре за чертой города. полиция сообщает, что он был жестоко убит неизвестным в ночь с двадцать третьего на двадцать четвёртое число.” “хван хёнджин, близкий друг убитого недавно ли феликса, пропал без вести. последний раз его видели в городе двадцать четвёртого числа с утра.” *** это было ошибкой, ошибкой, ошибкой, ужасной ошибкой, о которой хёнджин будет жалеть до конца своих дней. до конца дней, которые будет вынужден провести скитаясь по миру чудаковатым кукольным мастером, толкая перед собой нелепую неповоротливую тележку с восковыми и тряпичными куклами с гниющими сердцами внутри. хёнджин жил так уже несколько лет, и ужас всё ещё накатывал на него, когда он смотрел на феликса. феликс всегда смотрел на него в ответ своими блестящими глазами-пуговицами, всегда улыбался, и хёнджин знал, что за этой улыбкой никогда не было ничего хорошего. если бы феликс правда был хорошим, стал бы он так нагло врать, что любил своего джинни? каким бы сумасшедшим он ни был, стал бы затевать этот ритуал? и высыпал бы вместо сахара в чай что-то странное, что-то такое же белое, каким было его собственное обескровленное тело на пустыре? хёнджин часто думал об этом раньше, но сейчас в этом больше не было смысла. он пытался уничтожить куклу столько раз, что уже не мог сосчитать, но столько же раз платил за это невыносимой болью, будто феликс разом возвращал ему всю ту из прошлого. от ножа, от его ловких пальцев, которые снова и снова открывали раны, от швейных иголок, разбросанных тут и там, которые впивались в подушечки пальцев и бёдра, от всего, что он не чувствовал тогда, вечно потерянный за густым туманом в голове. феликс и правда навсегда остался с ним и, наверное, хёнджин уже никогда не сможет от него избавиться и никогда не перестанет сожалеть. но через всю ненависть и весь страх, которые заполнили тело хван хёнджина вместо крови, он всё же старался жить. не задерживался на одном месте надолго, старался не появляться дважды в одном и том же городе, и всё же его кукольные представления любили. дети встречали его на больших площадях восторженными криками и всегда обступали большую несуразную тележку кукольного мастера плотным кольцом, надеясь взглянуть на его игрушки поближе хоть одним глазком, но уродливые лица кукол, сделанные из настоящей кожи, никто и никогда не должен был увидеть. так что хёнджин загадочно улыбался и лишь закрывал плотнее маленькую дверцу, за которой скрывал игрушки феликса. для детей у него были другие, шарнирные деревянные и тряпичные, набитые пухом, которые он кропотливо изготавливал бессонными ночами. это было, пожалуй, единственное полезное умение, которое он приобрёл, пока был зависим от своего ужасного безумия. хван хёнджин старался жить – но феликс был единственным “но”. наверное, хёнджин мог бы смириться со всем на свете, со временем даже привыкнуть смотреть на куклу с вышитыми на спине созвездиями без страха, если бы её, в чьём тряпичном теле была заточена душа феликса и его сердце, нужно было только носить с собой везде и отмывать от грязи с особой осторожностью. но дух внутри требовал чужой крови. это всё ещё был ли феликс – кровожадный и жестокий, который, кажется, тоже сожалел, но он сожалел, что не мог говорить, что, смотря на мир через большие блестящие бусины, он не мог крутить головой, что не мог как раньше невзначай оставлять хван хёнджину царапины и порезы. так что, это всё за него делал кукловод, потому что он никогда не мог противиться феликсу. дух требовал крови – и хёнджин послушно резал ладони, чтобы схватиться за куклу, будто пытался разорвать её на маленькие кусочки. иногда ему казалось, что он должен был сделать это с самим феликсом. а потом хёнджин снова и снова резал ладони маленьким ножиком с обмотанной пряжей рукоятью, чтобы унять голод духа, даже если после этого все игрушки для детей у него выходили какие-то красно-пятнистые и кривые, на хлипких шарнирах и с неаккуратными швами. а иногда крови хёнджина становилось мало кукле – феликс выпил её достаточно в их родном небольшом городке, который, должно быть, всё ещё, спустя несколько лет, обсуждал жестокое убийство. и тогда, когда на небе показывалась полная луна, феликс просил хёнджина сделать ужасные вещи – прямо как раньше, будто он никуда не девался и всё ещё глубоко-глубоко сидел по сердцем. а хёнджин, прямо как раньше, слушался. потому что, как он мог противиться феликсу, когда он так жалобно умолял накормить его, когда хмурил свои бровки-ниточки так очаровательно и пуговицы в его глазах сверкали так недовольно? как он мог отказать ему, которого заточил в кукольном нелепом теле, кому сделал так больно и кого, конечно, так любил? он не мог ослушаться, не когда кукла смотрела на него так пугающе живо, так сильно осуждала и презирала. когда над очередным городом, обречённым принять кукольного мастера с его неповоротливой тележкой  и его безумием, выкатывалась на небо полная луна, снова и снова смеющаяся над глупыми людьми, хёнджин похищал детей. тех, кто приглянулся феликсу больше всего на ярмарках и представлениях, тех, кто подходил слишком близко и видел слишком много и тех, чьи лица выглядели получше. хёнджин ненавидел то, что делал каждую ночь, освещённую полной луной, но любил феликс – а разве что-то ещё имело значение? хёнджин похищал детей, мальчиков и девочек, совсем маленьких и тех, кто, должно быть, уже ходил в школу, бил их по голове в тёмных переулках или когда густая, опасная темнота ночи опускалась на город, иногда незаметно уводил их с детских площадок, но всех обязательно оставлял в живых. первое время, правда, некоторых он случайно убивал, ударив слишком сильно, а некоторые наоборот, начинали громко плакать и приходилось тащить их, закрывая рот рукой. но спустя столько полнолуний, как хёнджин мог не наловчиться? он всегда предпочитал тесные чердаки заброшенных домов, чтобы остаться там на несколько ночей. на них удобнее было оставлять детей с куклой, тушить свечи и прятаться где-нибудь на нижних этажах среди разрухи и грязи. там хёнджину было самое место. что делал с детьми феликс он не знал. наверное, он питался их душами и, должно быть, поэтому его собственный дух всё не покидал кукольное тело, о чём хёнджин очень жалел. но не корми он феликса, что бы было? он бы забрал душу своего кукловода? а может, заставил бы его мучиться, снова. или нашёл бы кого-нибудь ещё, кто подчинится его воле и подчинит хёнджина. в любом случае, феликс не отпустил бы его, как никогда не отпускал бедных детей. наверняка они умоляли и плакали, но каждое утро, когда смеющаяся луна уходила за горизонт, умирая, хёджин находил на чердаке таких же бледных и мёртвых детей. и куклу. сидящую неподвижно, с вышитой жуткой улыбкой и созвездиями на спине. и когда в окна снова заглядывало солнце, он уже сидел за маленьким, низким столиком, который возил с собой – это был его рабочий, который он забрал из их с феликсом квартиры перед тем, как исчез хван хёнджин, покрытый шрамами и картинами, с нитками и бусинами в волосах, и появился странствующий кукольный мастер, скрывающийся за странными фраками и нездоровой бледностью лица. феликсу было скучно, и поэтому хёнджин мастерил игрушки и для него. он заливал холодные, неестественно лёгкие тела детей воском, пряча их от света дня, иногда срезал их лица и пришивал нелепым и смешным тряпичным куклам и обязательно сохранял их сердца, гниющие и смердящие, тоже залитые воском и спрятанные под слоями набивки и воска. это были игрушки феликса, но первые несколько дней, пока кожа, обескровленная, тонкая и какая-то странная, должно быть, тоже из-за него, выглядела хорошо, их можно было использовать в представлениях, если за это время хёнджин и его тележка успевали добраться до другого города, поспешно скрываясь в пыли дорог прежде, чем шум о пропавшем ребёнке становился слишком громким. *** “череда загадочных исчезновений продолжается: шестилетняя девочка не вернулась домой.” чанбин отложил газету. что-то было не так с тем кукольным мастером на площади, которого он видел вчера, прямо как с этой девочкой. он видел её недалеко от своего дома вечером, всего несколько часов назад, а сейчас она уже значилась пропавшей? он ведь видел её в окне заброшенного дома, рядом с которым живёт. наверное, ему стоило позвонить её родителям по номеру, указанному в газете, а лучше  встретиться с кем-нибудь, кто будет заниматься этим делом. только перед этим, конечно, выйти на задний двор и покормить любимого пса. а на заднем дворе найти косматого любимца, грызущего на мокрой от росы траве маленькую девичью руку. а на маленькой девичьей руке, неаккуратно отрезанной, увидеть такой же браслет из ярких бусин, какой был на фотографии в газете. чанбину стоило бежать отсюда, но он уже слышал яростный стук во входную дверь.