Дуэль

Было это то ли в Усть-Илимске, то ли в Усолье-Сибирском — города слились в месиво гостишек-гримёрок-сцен, сибирский марафон уже успел порядком утомить и открыть второе дыхание, когда им, наконец, объявили передышку. Отсыпной день перед перенесённым из-за каких-то неполадок на путях поездом, блаженный перерыв, когда можно спать, вытянувшись во весь рост на кровати, а не прикидываться скрюченной мышкой в купе. Пустой город, пьянки, которые уже не вызывали привычного энтузиазма — все намекало на то, что день реально можно выделить на сон. Ну и пожрать так нормально, чтобы как в том мультике: поспали, можно и поесть, поели, можно и поспать. В общем, день обещал быть изумительным, но планировать что-то в их вокально-инструментальном ансамбле, состоящим из творческих личностей, было исключительно невозможно. — Проверка документов! Сука, думает Андрей, безошибочно определяя Шурочкин развеселый голос, блять. На часах девять утра. Игнорировать настойчивый стук в дверь, сдобренный уговорами открыть, нельзя. Андрей эту Шуркину с Михой игру давно прочухал и принял, оставляя за собой право отомстить в самый неожиданный момент. Так что приходится, тихо матерясь под нос, подниматься на ощупь и ползти открывать. Шура за хлипкой дверью сияет восхитительной улыбкой и пованивает еловым спиртом так, что Андрей рядом с ним прикуривать бы не стал — вспыхнет ещё, а другого такого басиста хуй найдёшь. — Жрать пошли, — добродушно оповещает Шура, — все вместе. Пока сонный Андрей пытается сгенерировать что-нибудь искрометное в ответ (один — ноль в Шурину пользу, а ведь день только начался), проспавшийся, но ещё нетрезвый Шура, оглядевшись по сторонам, вталкивает Андрея внутрь комнаты и, даже не потрудившись закрыть дверь, кусаче целует, качественно всем собой об Андрея потираясь. Андрей не то, чтобы против. Он прихватывает Шуру за патлы, прижимает к себе за крепкую спину и целует в ответ, неловко сталкиваясь зубами и совсем слюняво сплетаясь языками. На утро после джина целоваться заебись, даже не противно совсем — как будто смолы зажевал. — Шура, — тихо, потому что дверь всё ещё распахнута, рокочет Андрей, патлы на затылке ему оттягивая и ловя первый стон губами, — это у тебя пистолет в штанах, или ты очень рад меня видеть? Шура растягивает губы в нетрезвой ухмылке и сверкает хитрющими глазами. Тогда-то Андрей понимает, что попался. — У меня елда поменьше Гаврилиной будет. Но спасибо за комплимент. Из цепких объятий не вырваться, и пулька больно-больно прилетает в голую коленку, расцвечивая её синяком. Сука, думает шипящий от боли и предательства Андрей, блять, пока ржущий Шура отскакивает от него, заправляя игрушечный пистолет за пояс джинсов. Два-ноль в пользу Шуры. — Вот, теперь совсем проснулся! Жрать пошли. И тактически отступает, не оставляя Андрею и шанса отомстить. Планы приходится перетасовывать, искать штаны и приводить себя в порядок, потому что в таком виде даже перед своими изрядно потрепанными, проигравшими бой с похмельем друзьями появляться стыдно — они многое простят, но не вставший от одного голодного утреннего поцелуя член. Так что на завтрак Андрей является с опозданием, пусть и не пропускает ничего интересного: их музыкальное содружество расползается по ресторану сонными мухами, за вчера наговорились так, что на еду и друг друга смотрят с подозрением, и Андрей старается из общей массы не выбиваться, чтобы не бесить никого своим почти цветущим видом: падает под бок зеленоватому Михе, ковыряющему салат. — Чего ушёл вчера так рано? — бубнит Миха обвинительно, но вторым варёным вкрутую яйцом всё-таки делится. Андрей только плечами вяло жмёт: не будешь же объяснять, что так заебался, что друзей и пьянку на кровать променял. Зато Шура, так неудачно плетущийся мимо с компотом в руках и подозрительного цвета сырниками, непредсказуемо меняет маршрут и присоединяется к ним. — Милуетесь, голубки? Шура не ревнует. Они говорили об этом и по пьяни, и по трезвяку, несколько раз возвращались к теме с течением времени и их отношений. Для них обоих Миха — тот самый единственный лучший друг, без которого не мир, а, так, сплошная серость. На этом же и сошлись, вернее — свёл Гаврила. Сначала с ума, а потом в одну койку. Теперь шутки общие, тайна одна на двоих, и Гаврила тоже один на двоих. То, что началось как ревность, переросло в то, чему они оба подсознательно боятся давать имя. Но им и без имён заебись. — А Князь наш вчера, ты представь себе, Гаврила, спасовал. Увидел ящик джина, да, тот самый, который ты у барыги купил, у него поджилки затряслись, и он спать сбежал вместо того, чтобы дегустировать. — Зато ты, Шура, надегустировался так, что в коридоре уснул. — Не уснул, а прилёг отдохнуть перед последним рывком до комнаты. Я, хотя бы, не предал собственные идеалы. — Ты свои идеалы с моими не сравнивай. — Ах, вот они, потомственные Купчинские князья — задирают носы, стоит одну ночь не ужраться в слюни. Миша со стоном, подозрительно похожим на «заеба-али», утыкается лицом в стол. Шура сочувственно похлопывает его по спине и, совершенно опухший, улыбается Андрею хитрющей улыбкой. — Как коленка? — Твоими стараниями. — Ну и заебись. Значит можешь сходить, принести ещё компотика? Видишь, друг страдает. Всё равно себе за жрачкой пойдешь. В любое другое время он бы обязательно послал Шурочку нахуй. Но сам сейчас сидит с одним варёным яйцом, так что приходится признать его правоту и нехотя подниматься. Привыкший всегда оставаться начеку с такими-то друзьями, сейчас он подвоха не чувствует, рассудив, что сливающиеся зеленцой с по-больничному выкрашенными стенами, они в своей кровожадности поумерились. Он оказывается почти прав. Почти, потому что не берёт в расчёт Шуру, подозрительно бодрого и наверняка успевшего опохмелиться. Андрей идёт, думает о том, что заварит себе сейчас крепкого чаю, такого, чтобы скулы от горечи сводило, съест чего-нибудь и пойдёт досыпать совершенно счастливый. За приятным предвкушением он не обращает внимание на то, что гул голосов товарищей становится тише, а усмешки шире. А в следующее мгновение сухо щелкает спусковой крючок, а задницу обжигает кусачей точечной болью. — Сука! — вслух думает Андрей. — Блять! Оборачиваться, чтобы понять кто этот снайпер не нужно, но Андрей на всякий случай вскидывается. Широко лыбящийся Шура даже не пытается схоронить игрушечный пистолет: высунул дуло между прорезей пластикового стула как хуй из форточки и ладошкой свободной помахивает, пока рядом ржёт Миха. — Это для ускорения, Андрюх! Пить очень хочется. Андрею Шуре ответить нечем, он свой пистолет на завтрак не потащил, надеясь, что тут, как на водопое — перемирие. Но террористы не дремлют. Стерпеть нанесённое оскорбление сложно, но сотрясать воздух и показывать кулаки бессмысленно. Поэтому Андрей, со всем доступным ему достоинством, доходит до столов, собирает себе завтрак и возвращается назад, не забыв про Шурин компот. — Что, Шур, сушит? — Да пиздец, после вчерашнего-то… — Шура не дурак и от вопроса напрягается весь, голову в плечи вжимает. Андрей нависает над ним лишнюю секунду, развлекая себя мыслями о том, как опрокинет стакан Шуре на голову и потащит его в своей номер «сушиться», но это кажется уже совсем неравным ответом, так что фантазии приходиться оставить при себе. — Вы, с-сударь, поступили не по-пацански, — совершенно серьёзно заявляет он Шуре несколькими минутами позже, уже выскабливая внутренности вареного яйца. На губах Шуры дрожит улыбка-предательница, но он хмурится, пытаясь стать серьёзнее и принять правила игры. — Это очень серьёзное обвинение, с-сударь. Чем докажете? — Вы стреляли безоружному в спину, с-сударь. — И как же вы ответите на нанесённое вам оскорбление? — Я вызываю вас на дуэль! Перчатки у Андрея под рукой нет, так что он кидается в Шуру скомканной, использованной салфеткой. Шуркины плечи уже подрагивают от смеха, но ему ещё удаётся сохранить серьёзность в лисьих глазах. — Я принимаю ваш вызов. Яков! Будете ли вы моим секундантом? Яша корчит недовольную рожу, бухтит едва разборчиво: «Помяните моё слово, все пульки в мою жопу полетят», но соглашается. Андрею даже выбирать не нужно. — Миха! — Всегда к вашим услугам, ё-моё! На том и порешали. Место и время определили сразу: в холле их жилого этажа незадолго до обеда, когда возможность зацепить случайных жертв меньше всего. Секунданты поцапались традиции ради и, изначально даже не попытавшихся договориться стрелявшихся, оповестили, что дуэли быть. Врачом объявили Ренегата, потому что Поручик отказался участвовать в этой возне, и на этой ноте отправились по номерам — запасшись нектаром для храбрости и блеска глаз — готовиться. Андрей на спизженный для него Михой коньяк только облизнулся: поклялся защищать честь здорового образа жизни, будь добр, не напивайся в сопли. Секундант, с-сука, в этом его, правда не поддерживает, и к оговорённому времени едва стоит на ногах. Когда приходит время дуэли и Андрей — приготовивший оружие и запасшийся боевым настроем и пульками — выходит в коридор, таща на себе Миху, он понимает, что такая проблема не только у него. Яша подпирает противоположную стенку и периодически икает с очень одухотворенным видом. Говорить значит пытается, понятно. Шура фактом потери секундантов, кажется, ничуть не озабочен. Он театрально раскланивается перед Андреем, поддерживая пафосное молчание и высоко вскидывает подбородок. — Последний шанс, Андрей. Признай, что мои шутки хороши, и я прощу тебе твой вызов. — Если ты признаешь, что вёл себя как долбоёб, я отзову свое обвинение. — Пошёл ты нахуй, Андрюш, — нежно хлопает ресницами Шура. — Значит кровопролития не миновать, — соглашается Андрей. Встают на изготовку. В Андрее клокочет что-то злое и первобытное, желающее силой доказать свою правоту. Шура медленно, со вкусом курит сигарету, и Андрей засматривается на длинные пальцы и блядские губы, обхватывающие фильтр, вместо того, чтобы готовиться к перестрелке. То, что это ещё один Шурин обманный манёвр, доходит до него позже, когда Шура уже начинает хитро, по-кошачьи улыбаться. С-сударь — с-сука. Теперь в голове одно непотребство, когда по-хорошему, нужно бы собраться. Когда сигарета выкурена, а пистолеты заряжены, они отходят на обозначенные телами секундантов дистанции. Из-за двери выглядывает Рене, обозревает ситуацию и, быстро сориентировавшись, берет организацию на себя. — По старинным дуэльным обычаям, я буду вести счет до десяти. Как только обратный отсчёт закончится, вы можете начинать перестрелку. Обернитесь лицами друг к другу. Скажите, с-судари, вы успели исповедаться перед… — Саня! — Заебал. — Десять, девять, восемь… Андрей смотрит Шуре в глаза. Он расслаблен, на лице играет легкая ухмылка. Пистолет в его руке ещё опущен, но то превосходство, с которым он смотрит на Андрея в ответ, заводит и злит. — Пять, четыре… Шура тянется красивым, плавным движением и медленно, красуясь, вскидывает пистолет. От адреналина подрагивают руки и учащается дыхание. Андрей тяжело сглатывает и медленно выдыхает, поднимая пистолет на уровень плеч. — Один. Два хлопка раздаются почти одновременно. Андрей задерживает дыхание и внимательно прислушивается к себе. Вроде цел, и нового синяка не предвидится. А вот Шура напротив весь скукурузился и за плечо держится. Попал, получается? Андрей расплывается в довольной улыбке и разводит руками. — Ты убит, Шур. Смирись и проси прощения. Когда через мгновение Андрей отстреливается от града пластиковых пулек, выпущенных по нему Шурой, он в который раз за день понимает, что попался в мышеловку Шуркиной хитрости. Дуэльные правила идут к чёрту, старое доброе ультранасилие снова занимает своё место. Оскорбленный ещё больше, чем до перестрелки, Андрей не собирается прощать обиду и, стоит ему оправиться от шока, принимается отстреливаться сам. Шура занял лидирующие позиции благодаря эффекту неожиданности, но пушка у Андрея мощнее, он сутки из-за её покупки не жрал, так что теснить Шуру получается легко, пусть и приходится считать пульки: у Шуры их должно быть больше, чем у Андрея. Неизвестно, чем бы закончилась эта потасовка, если бы на шум на этаже не выглянула местная уборщица. Со шваброй наперевес, она показалась им обоим куда более опасной противницей, так что пришлось тактически отступать уже вместе, ведь враг моего врага — мой друг. Шурина с Рене комната заперта. Андрей дергает ручку, слышит глухое: «идите нахуй» с той стороны и понимает, что нужно искать укрытие понадёжней. Тогда он хватает Шуру за руку и тащит в свою комнату, пока кара уборщицы не настигла их обоих. Только там, под защитой хлипкого замка они могут перевести дух. Прислушиваясь к тишине за фанерной дверью, они многозначительно переглядываются и сгибаются от хохота, всё ещё переживая бурлящий в крови адреналин. — Шура, как же ты меня заебал! — вытирая выступившие слёзы тянет Андрей. — Дошло, наконец! А вот ты, между прочим, отлыниваешь! — Чё? — Хуй, Андрей, через плечо. Но давай, пожалуйста, без таких сексуальных практик. Заеби, а? Всё утро тебе сигнал подаю. На это Андрей всегда готов. Но выдать что-то искрометное в ответ не успевает — Шура льнёт к нему со специфичным, доступным только ему изяществом. Шура вообще ласкучий, как осторожный, независимый кот, и Андрей после перестрелки и погони — ещё разгоряченный — судорожно выдыхает и прижимает Шуру к себе. Пока обманным манёвром склоняет голову ниже, отираясь крылом носа о тонкую Шурину шею, бубнит: — И обязательно было быть для этого таким с…? — и в совершенно не сексуальной детской возне прихватывает горячими ладонями Шуру за живот и щекочет рёбра. Сам Шура горячий, как печка, пытается отбрыкиваться, но весовые категории не оставляют ему возможности. — С-сукой? — сквозь попытки сопротивления каркает Шура, и Андрей прекращает, смилостивившись. — Я хотел сказать «с-сударем». — Обязательно! Иначе ты бы не разозлился. — А ты хочешь? — Очень, — и изгибается в его руках так, чтобы с вызовом глянуть из-под пушистых ресниц. Андрей жмётся языком к его загривку, оттянув горло свитера и широким слитным движением ведёт к уху. У них на самом деле давно ничего не было, но Шура сейчас даёт ему восхитительно будоражащую отмашку — можно, и действительно скучавший Андрей рад дорваться. — Какой ты вкусный, — шепчет он Шуре на ухо и на секунду жмёт к себе крепче, прежде чем дать возможность выбраться. Не хватает поцелуев, глубоких и голодных, таких, чтобы коленки подгибались, но раз Шура хотел, чтобы он разозлился… Андрей прислушивается к себе, чтобы вспомнить и почувствовать снова то утреннее раздражение. Мельком смотрит на себя в зеркало: встрепанный и раскрасневшийся, с пьяными глазами. Шура не лучше, такой же как Андрей, нетрезвый и разомлевший, он ловит его взгляд в зеркале и совсем по-блядски облизывает губы. Ничего себе видок, учитывая, что между ними не было ничего кроме детской, безобидной возни, а Андрей от оной и говорящего взгляда заводится и звереет. В тот момент, когда он накручивает себя достаточно, чтобы объятие стало похоже на хватку, Шура мастерски из его рук выворачивается и подмигивает. Есть что-то захватывающее в том, чтобы пытаться добыть его себе под бок обратно. Не охота, конечно, не на пятнадцати квадратах, но что-то близкое, глубоко удовлетворенное положением дел. Шура даётся ему в руки только у ванной. Дверь там заедает и, если он думал хлопнуть ей у него перед носом, то знатно облажался. Теперь Андрей его не отпустит. Он тепло выдыхает в светлую макушку, зарывается в волосы пальцами, прочесывает с нажимом, потерянный в идеях их совместного времяпрепровождения. — Раздраконил, Шур, — сообщает он, мягко оттесняя Шуру к кровати. Шура, заворожено смотрящий ему в глаза, поддаётся, плюхается на неё так, чтобы Андрей нависал над ним, и криво улыбается. — Слова, слова… Андрей валит его на кровать, удерживая за плечи: прикусывает нервный Шурин кадык, зализывает тут же, тычется в ухо, щекочет ушную раковину языком и пробирается ладонями под свитер — хочется ниже, под обтягивающие джинсы, но Андрей уговаривает себя не торопиться, щекотными касаниями дразнит рёбра, пока утыкается губами под челюсть. Шура свою роль отыгрывает на отлично. Взбрыкивает, мычит недовольно, но теперь, когда Андрей точно знает, что это игра, то Шурино сопротивление игнорирует, давит весом и авторитетом. Общаться в таком ключе им обоим гораздо проще — стоит только переступить черту, и вся неловкость стирается, а выстроенные границы кажутся несущественными. Будто бы Шура ему больше в постели доверяет, нежели в обычном общении. Но сейчас об этом задумываться некогда, сейчас Андрей прижимается губами к Шуркиному плечу и жадно дышит уже знакомым запахом. — Всю душу из меня с утра пораньше вытрахал, — легко поддаётся игре Андрей и тут же вводит свои правила: кусается легонько, следуя договорённости о том, чтобы не оставлять засосов, — теперь моя очередь, — ещё один укус выше к ключицам. — И что же ты сделаешь? — Шура пытается отпихнуть его за плечи руками, но он перехватывает их и растягивает над головой, удерживая за запястья. — Выебу тебя. То, как тихонько ахает Шура и как облизывает вмиг пересохшие губы выдаёт его с головой. И видно, что застревает на этой мысли, раз позволяет перевернуть себя на живот и почти сдернуть штаны. Потом, конечно, вспоминает про правила игры, извивается под Андреем ужом, шипит и бросается проклятиями, но затихает, стоит снова перехватить его руки. — Как в ментовке себя чувствую. — В ментовке тоже ебали? Шура рычит что-то неразборчиво-матерное про него и хуй мента, но Андрей угрозой не впечатляется. Зато умудряется стянуть с Шуры штаны и трусы до конца, и успокаивающе погладить бледное бедро — до того как Шура снова разблякается. Теперь, когда у него больше пространства для манёвра, всё становится ещё интереснее. Андрей примеряется, находит знакомые чувствительные точки: провести ладонью вдоль позвоночника, пересчитать чувствительные рёбра и сжать крепкую Шуркину задницу. Шура под ним шумно выдыхает и начинает ёрзать заметно активнее, алеет ушами и… Призывно отклячивает зад. Андрей от восхищения на мгновение забывает дышать. У Андрея очень хорошая фантазия — издержка профессии. Так что всё то, что он Шуре описывал, теперь в красках стоит перед глазами: он растягивает мечущегося под ним Шуру пальцами, а потом медленно погружается внутрь, и это, ну, пиздец как хорошо. И Шура, тот, который живой, настоящий, упрямый, но поддающийся — это не просто хорошо — это почти искусство. То самое, которое в галереях висит. Но Андрей — более чем — доволен тем фактом, что Шура так, по-особенному, висит только на нём. — Мне придётся зажать тебе рот, чтобы никто не услышал твои стоны, — мурлычет он, легко подхватывая фантазию и скользя собранной лодочкой ладонью между Шуриных бёдер. — Представь, что сейчас я сейчас тебя прям туда трахну, Шур. Шура молодец, инстинктивно понимает, что от него хотят и сжимает бёдра. Андрей проталкивается между ними несколько раз, ласкает в качестве похвалы яички и на сухую, под недовольный вой уткнувшегося лицом в матрас Шуры проводит кольцом из пальцев по члену. Шура всхлипывает, подаётся под руку и одновременно пытается отстраниться. Чтобы не мешался, приходится лечь сверху. — Ты, блять, не пушинка, — хрипит Шура, но так очевидно в него вжимается и по-кошачьи всем телом потирается, что Андрей пропускает его недовольство мимо ушей. Шура всегда так красиво отдаётся, но Андрей, обнаружив в себе собственника именно по отношению к Шуре, который всегда нарасхват, ревностно хочет сохранить эксклюзивной картинку его такого, с приоткрытыми в немом стоне губами, красными пятнами на лице и крепко зажмуренными веками. Он приникает ближе, пристраивается удобнее, и широким жестом облизывает свободную ладонь. Шура, конечно, просил пожёстче, но не дрочить же ему насухую. Со стреноженным Шурой обращаться проще — всего-то и нужно, что просунуть под живот руку, обхватить член и ме-едленно протянуть ладонь от начала к головке. Шуру выламывает, он запрокидывает голову и хрипло стонет. Андрей, довольный собой, притирается пахом к Шуриным ягодицам и звонко целует его за ухом. — Молодец. Можешь же быть хорошим, а? Большим пальцем он собирает с головки смазку и так же медленно ведет рукой вниз, любуясь тем, как Шура трясёт башкой и кусает губы. Теперь руки ему можно не держать. Зато можно накрыть ладонью пиздливый рот и, крепко прижав к коже, зажать нос. Шура ошалело распахивает глаза, обнаруживший свою неспособность вдохнуть, но вместо того, чтобы отстраниться подаётся под руки сам. Когда Андрей отнимает руку, Шура жадно заглатывает кислород и становится совсем податливый, только скулит тихонько на выдохе от каждого движения по члену. Тянуть сейчас почти бесчеловечно, но и сам терпеть он больше не в состоянии. Выпутаться из отельных шорт и белья — пара пустяков. Андрей плюет себе на ладонь, смазывает член и притирается между Шуриных бёдер. Шура поплыл — едва соображает, так что приходится требовательно хлопнуть его по бедру. — Сожми. Давай, Шур, будь хорошим мальчиком, и я дам тебе кончить. И Шура слушается. Андрей сам не сдерживает стона, когда толкается первый раз и находит комфортный им обоим темп. Из-за положения совсем глубоко не выходит, но Андрей интуитивно компенсирует это ритмичными, амплитудными фрикциями, пока сам припадает к такому соблазнительно открытому горлу. Никаких следов, но это не значит, что ему нельзя целовать Шуру в чувствительном местечке под челюстью и до лёгкой красноты прикусывать кожу. Он возвращает руку ему на член и на этот раз подстраивается под свои движения — быстро и рвано, пока Шура задыхается и клянётся: — Я… во сне тебя приду-ах-шу, если ты остановишься, Андрюх, пожалуйста, Андрюх! Перед глазами марево, но в Шурины почти бессвязные речи он вслушивается и успокаивающе прикусывает за загривок — выходит совсем по-звериному, и поза, и зубы, но Шура вскрикивает на высокой ноте, крупно вздрагивает всем телом и кончает, выгнувшись навстречу Андрею. Такой Шура — это электрический удар и пыльный мешок на затылок одновременно. Почему-то, именно сейчас, когда они состоят только из искренних эмоций, переёбывает особенно. Андрей непослушными руками крепче жмёт Шуру к себе, неловко сталкивается носами, лбом жмётся к виску, любуясь поплывшим Шуриным взглядом. Теперь, когда всё совсем хорошо, он чувствует, как горячее и горячее становится в паху. Тяжелый клубок нервов гонит его на инстинктах, и он, всё ещё не прекращая ласкать глухо воющего, чувствительного Шуру, зарывается ему ладонью в волосы, чтобы не мог отстраниться и почти вбивается в него последние, растянувшиеся мгновения. Он чувствует, как напрягаются и поджимаются яйца, а потом мир перед глазами взрывается белой вспышкой. Какое-то время он ещё чувствует себя оглушенным, но уже по инерции перекатывается на свободную половину кровати, загнанно дыша. — Надо бесить тебя почаще, — Шура тянется к нему и удобно устраивается затылком у него на плече, — охуенно выходит. — Сказал бы, что тебе хотелось пожестче, в чём проблема? — Андрей во взмокшие Шуркины волосы ладонью пробирается и ерошит их под довольное его мычание. — Прости, но актер из тебя так себе. Я бы не поверил. А тут… кайф. — Кайф, — подтверждает Андрей и тянется за поцелуем.