Критическая точка

Что-то неладное они начали подозревать, когда Миша отказался ночевать с ними перед интервью. Они же не идиоты и не слепцы, знают, когда Миху крыть начинает, но за последнюю завязку подрастеряли навык и расслабились. Так что, когда Миша под честное пионерское отпрашивается к маме — привести себя в порядок, привезти что-то приличное из шмоток, пожрать, наконец, по-человечески, его отпускают без подозрений. К маме — это же святое. С утра Татьяна Ивановна по телефону грустно и покорно кается — дома не был, не звонил даже. И вдвойне становится перед ней неловко не только за то, что с утра в выходной разбудили, но и за то, что сознались фактически в том, что, два дружочка-голубочка не досмотрели, не уберегли. — Ты езжай на студию ко времени, встреть Машу, — сказал тогда очень спокойный Шура, твёрдой рукой сжимая плечо Андрея, — а я потеряшку нашего поищу. Вариантов у них немного — во рту тошнотворный привкус, но приходится разводить кипучую деятельность, собираться и ехать на студию. На студии Маша сначала удивленно смотрит на Андрея, потом какое-то время всё высматривает что-то — кого-то — у него за спиной. — Мы сегодня в урезанном составе? — интересуется она мягко, пока над ними колдуют гримёры, и всё, что остаётся Андрею — пожать плечами. Он тревожится и злится, кислый привкус во рту всё сильнее, сколько не перебивай никотином. В урезанном, так в урезанном, главное, чтобы Миха жив был… — Без Горшка записи не будет, — отрубает режиссёр, стоит им пересечься с ним на площадке, — ищите, где, блять, хотите. Они хотят, очень хотят. Но ищут пассивно — нервный, злой Андрей и скорбная Маша таскаются по павильонам безо всякой цели и просто ждут звонка. Когда милая девочка секретарь говорит им, наконец, что там, по другую сторону провода, некий Шура, Андрей чувствует одновременно облегчение и дикое нежелание брать трубку. Как он и предполагал — Шура у аппарата хмурый. — Нашёл. Но мы домой, Андрюх, там совсем… Невменько, короче. Снимитесь спокойно и… — Без Михи снимать отказываются. Вези его сюда. — Пиздец. Андрей с Шурой абсолютно солидарен. Но самый ад начинается не тогда, когда разморенного теплом и дорогой Мишу они за десять минут до эфира пытаются привести в порядок на студии; и даже не тогда, когда он в туалете гримёрки, мазанный и отупевший, пытается зажать Андрея у стены, шепча заполошно, как же сильно он скучал и как же ему жаль, и как он его, Андрея, любит; и уж точно не тогда, когда блюёт в том же толчке. Все становится критически плохо, когда они оказываются под светом софитов. Отчего-то вместо того, чтобы привычно подсесть к Андрею — натерпевшийся пьяных обжиманий, он решает занять стратегическое место в отдельном кресле — Миша бросает кости рядом с Машей. Может оно и к лучшему, рядом с Машенькой все стараются держать себя в руках. Чем дальше, тем страньше. Вопросы не кончаются, Андрей весь удар берёт на себя, пытается не теряться в объективах и вывозить за себя и за Мишку, потому что меры по приведению в себя, кажется, не дали заметного результата. Остаётся только сочувствовать Маше, которая находит в себе силы естественно улыбаться. За камерами маячит светлая макушка Шуры — единственное облегчение, он здесь не один. — Что мне сделать, чтобы ты завелась? Всё в Андрее замирает. Ком злости и отвращения подступает к горлу, Андрей таращится испуганно на Машу, но она как ни в чем не бывало всё треплет отлетевшего Мишу по голове и рассеянно улыбается. Хочется вскочить на радость голодным до сенсаций журналистам (хотя куда уж сенсационнее, блять), выволочь Миху за шкирку и хорошенько оттрепать в надежде, что мозги хоть чуть-чуть на место встанут, сделать хоть что-нибудь, чтобы не было так стыдно, но приходится собираться с мыслями и делать всё возможное, чтобы камеры были чаще направлены на него, чем на растекшегося по Машиным коленям Миху. В очередной раз криво улыбаясь тёмному зеву окуляра, Андрей замечает посеревшего Шуру. Ему наверняка ещё хуже, он за Машку всегда горой и сложа руки сидеть не привык, а тут вот так — ни звука, ни движения, знай себе стой, да красней. Андрей давно не ощущал такой глухой, распирающей внутри злости. По отношению к Михе так уж и вовсе, наверное, никогда. Но всё заканчивается, интервью, к всеобщему облегчению, тоже. Нарочно Андрей ждёт, пока камеры не смогут уловить их непубличное, но Шура оказывается быстрее: он взлетает на площадку, стоит студийному свету потухнуть, стаскивает Гаврилу с Маши и торопливо лопочет извинения, пока Миша сползает по его плечу. Маша ко всему относится философски — сжимает влажной ладошкой такую же лягушачью лапу Андрея, шепчет ему укромно: — Ты молодец! И преисполненная чувством собственного достоинства принимается собираться. — Мы вызовем такси, — суетится Шура. Андрей Миху берет на себя, жестом и кивком головы обозначает, что выведет его. Остальную организацию свешивает на Сашу. Он не будет против, наоборот, выглядит так, будто, наконец, дорвался. — Прости ещё раз, Маш, знаешь же, он… — Всё нормально, — она улыбается так, что ей невольно хочется верить, — вы помягче с ним, хорошо? Он же не виноват. Виноват, думает Андрей. И сжимает руку на Мишином локте так, что тот протестующе мычит и пытается вырваться. — Я попробую договориться, — решает Шура. — Подождёте на улице, ладно? Андрею только в радость свалить отсюда. Курить хочется так, что жжёт в грудине. Надежда на то, что на свежем воздухе Миха оклемается, стремительно тает. Он всем своим немаленьким весом висит на Андрее, тычется слепым котёнком в шею и канючит: — Сигаретку, Андрюх, ну хоть тяжечку, ну тебе жалко, что ли? Андрей сжимает зубы так, что, кажется, слышит скрежет, и выпускает дым носом. — Не заслужил. — Сука ты. Въебать хочется страшно. Но на людях он ещё держится. Шура возвращается спустя три выкуренные сигареты. Уводит подрагивающими пальцами четвёртую прямо у Андрея изо рта, остервенело давит на кнопки мобильника, вызывая такси. Уже понятно, что ничего не вышло, но Андрей терпеливо ждёт, что он скажет. — Бляди, — шипит, наконец, Шура на выдохе, — даже денег не взяли. Сказали, что пиздатый материал. Пиздатый, понимаешь?! Что, мол, панк во всей своей красе. — Пидоры. — Шур, ну хоть ты покурить дай. Андрюха зажал, а ты… Миху никто не слушает. Подъезжает такси. Втроём грузятся на заднее, зажимая Мишу посередине. Первое время Миша ведёт себя почти прилично: растекается по сидению насколько это возможно, залипает в окно, а может быть на Шуру, и мазано, бессмысленно улыбается. Шура, которому Михин взгляд жжёт уши, сглатывает застоявшуюся во рту кислятину и неуютно ведёт плечами. Он Гаврилу всяким любит, но сейчас придушить гада хочется больше. — Шу-ур, — тянет Миша, больше наваливаясь на него и обтирая плечо лбом, — люблю тебя, пиздец. Хочешь, я тебе прямо тут отсо… Андрей, испуганный и вытаращивший глаза, зажимает Михе рот ладонью. Миха задыхается, мычит недовольно, трясёт башкой, но затихает спустя несколько бесплодных попыток. Шура осторожно косится на водилу — тот, кажется, смысла предложения не уловил. Он переводит дыхание. Шумное дыхание сопротивляющегося Михи выравнивается, он снова стекает по сидению так, что приходится придерживать его в четыре руки. Пиздец, какой же пиздец, думает Шура. В Шурину квартиру Мишу затаскивают, закинув его руки им на плечи. Он улыбается мазано, все пытается крепче сжать ладони, жмётся виском то к Андрею, то к Шуре, ласкучий и контактный, только, сука безногий и растерявший последние мозги так же, как они с Шуриком — нервные клетки. Андрею хочется бросить Миху прямо на пороге, дальше, мол, как хочет: пускай ползёт, катится или лежит там, где оставили, Андрею уже всё равно, сил хватает только на то, чтобы тормозить себя же от необдуманных действий. Лежачих не бьют, но очень хочется. Шура перехватывает его взгляд и качает головой, очевидно намекая, что бросать Миху на пороге не вариант. Андрея отчего-то цепляет Шурино выражение лица: лишившийся привычной улыбки он будто бы сразу постарел. Так же молча, не сговариваясь, тащат Миху в ванную. Купания в раковине на студии было, очевидно, недостаточно, и сейчас стало только хуже, так что Андрей выворачивает кран с холодной водой, и уже собирается засунуть Мишу туда прямо так, в одежде и гадах, но Шура, наконец, выходит из оцепенения. — Он так воспаление лёгких подхватит. Перестань, Андрей. И вытереть потом его надо. — Ну, эт самое, ребят, вы чего? Давайте просто баиньки, а? Так хочу, чтобы рядом, ну… Раздевать Миху, безвольной куклой осевшего на пол, под такой его лепет совсем гадко. Миша цепляется за футболку Шуры и пытается скорчить самую жалобную рожу — знает, кто здесь слабое звено. Но Шура держится молодцом и шустро вытряхивает его из ботинок, а потом и из штанов, пока Андрей возится с верхней одеждой. — Как грудничка раздевать, — пытается слабо пошутить Шура, и Андрей дёргает уголком губ в болезненной ухмылке. Проблемы (ха, будто до этого всё шло как по маслу) начинаются, когда свернувшегося в позе эмбриона на кафеле Мишу пытаются поднять. Открывший в себе второе дыхание, а может быть, осознавший, наконец, свою участь, Миша рычит что-то на неразборчиво-матерном, вырывает руки из хватки Андрея и едва не прикладывается головой о кафель. — Пусти, бля! — уже разборчивее вопит Миша, когда понимает, что силы не равны — Андрей перехватывает его руки, выкручивает за спиной, пока Шура хватает за ноги. А дальше кожу обжигает кусачим мокрым холодом, и он матерится уже от бессилия, потерянный в пространстве и захлебывающийся от попадающей в нос и рот воды. Чья-то рука касается щеки, и, загнанный в угол, он действует на древних, почти животных инстинктах: зубы погружаются в плоть и где-то над ухом раздаётся вопль. Миша растягивает губы в ленивой улыбке. — Сука! Он… — Я видел, Андрюх. Не до крови хоть? Андрей, зажимающий ладонь, мотает головой. Сам раскрасневшийся, он дышит рвано, жмурит глаза, и Шура, давно его знающий, отстраненно думает, что таким злым видит Андрея, пожалуй, впервые. Тормозить сейчас бесполезно — это он понимает, когда Андрей с чувством цедит: — Как он меня заебал! — и лезет отключать ледяной душ. «Что-то сегодня точно случится», — решает для себя Шура. Крепнет он в этой уверенности, когда Мишка, который отчаянно противился тому, чтобы его достали из ванной, со всей своей дурью пинает его ногой в живот. — Как же ты заебал, Гаврила, — стонет Шура, и понимает, что тоже начинает закипать. Они с Андреем переглядываются — дерганные, с пошедшими красными пятнами лицами и играющими в такт рваному дыханию желваками — и без слов договариваются прекращать этот балаган. В четыре руки Мишу всё-таки вытаскивают из ванной. Промёрзшего, наконец, и уже меньше сопротивляющегося, предстоит вытереть и сгрузить на кровать, чтобы проспался, наконец, и осознал масштаб трагедии. — Нахуй идите! — Миха заходится влажным кашлем, делает ещё одну попытку освободиться и, поскользнувшись на нетвёрдых ногах шлёпается на кафельный пол. — Изверги, блять! В наступившей тишине Андрей особенно громко втягивает носом воздух. Всё происходит быстро. Шуре кажется, что в ванной пахнет палёным, Андрей заламывает Мише руки и под его возмущенный мат тащит в комнату. Молча, что пугает Шуру, следующего за ними по цепочке влажных следов. Старые пружины кровати натужно скрипят под Михой, когда Андрей толкает его и сам опирается на край следом. — Изверги? Ты сам-то, блять, сильно лучше? Ты вообще понял, что сделал, а? Миша пытается прятать лицо в колючем пледе, но Шура, присевший рядом, думает, что уж лучше эта воспитательная беседа случится сейчас, чем потом, когда все они отойдут и придут в себя. Так что он вплетает во влажные Мишины волосы ладонь и сжимает так, чтобы голову опустить совсем не получалось. — «Что мне сделать, чтобы ты завелась?» Как ты потом Маше в глаза будешь смотреть, Гаврил? Да эту хуйню вся страна увидит! Думаешь, ей приятно будет весь этот позор терпеть? Миша, потерявший возможность прятать лицо, только пунцовеет и жмурится. Во влажных глазах осмысленности куда больше, чем было до этого, так что, кажется, холодный душ действительно помог. — Вот и проверим. Держи его. Шура не сразу понимает, что выдумал Андрей. А Андрей, с места сорвавшийся, копается в шмотках, так и не разобранных с последнего тура, чтобы найти там камеру. Возится с ней недолго и ставит на тумбочку у кровати. — Мих, скажи мне, — вкрадчиво и спокойно, хотя Шура слышит, как у него на самом деле подрагивает голос, начинает Андрей, — что мне сделать, чтобы ты завелся? Миша, которого Шура всё ещё держит за волосы, широко распахивает покрасневшие глаза и пытается отползти от пристроившегося позади него Андрея, но ни Шура, ни сам Андрей не дают ему такой возможности. Андрей фиксирует взбрыкнувшие по-жеребячьи ноги, ведет ладонями по бледным, покрытым гусиной кожей бёдрам, хватает за задницу. Миха сначала воздух ртом хватает, потом подаётся к Шуре, не то уповая на его благоразумие, не то просто в поисках защиты. Шура на всё это смотрит с тоской, тошнотной, зеленой, но Мишу не отпускает. — Правда, Гаврил. Что нам сделать, чтобы ты завёлся? Трахнуть тебя на камеру, а потом на ТВ кассету отослать? Миша мычит что-то нечленораздельное, снова дергается, башкой дурной пытается мотать, но орать дурниной перестаёт, только дышит тяжело и загнанно. Андрей его молчание воспринимает, кажется, за согласие. Потому что протягивает руки дальше, почти до плеч, чтобы потом вдавить ногти в кожу. Миша всхлипывает, вжимается грудью в Шурины колени, разлепляет сухие, покрытые трещинками губы и частит, запинаясь и оговариваясь: — Всё, блять, я понял, ну! Отъебитесь, нихуя не смешно же уже, ребят. Д-да, я сука, мудак, да я больше ни капли, понимаете? Ничего не буду, всегда как стёклышко. Пустите, ё-моё. Шура грустно качает головой. Сколько раз они это слышали. Сколько раз уговаривали, просили и объясняли, даже пиздились несколько раз, толку‐то? — Займи рот чем-нибудь полезным, Гаврил, заебал, — и проталкивает Мише в рот свои пальцы. Торопится, Миша давится, на глазах выступают злые слёзы, но вместо того, чтобы повторить сегодняшний трюк и отгрызть Шуре руку к хуям, он языком проходится по фалангам, задвигает их за щеку и… сосёт. И дело наверняка не в том, что в темени Гаврилиной головы промелькнула светлая мысль о том, что басисту вообще-то пиздец как нужны пальцы. О своих выводах Шура пока молчит, зато чувствует, как сам начинает от происходящего возбуждаться. Стоит и у Андрея. Он любуется красными полосами на Мишиной спине и отвешивает ему шлепок, стоит Мише дернуть перехваченными за спиной и крепко удерживаемыми в запястьях руками. Миха напрягается, каменеет, делает ещё одну попытку вырваться и мычит, захлёбываясь слюной. — Что, не нравится, когда с тобой так? Может быть, поймешь, блять, наконец, какая ты головная боль. Ты же можешь по-человечески, так что за хуйня, Мих? Второй шлепок, раскрашивающий ягодицу красным, заставляет Мишу всхлипнуть. Андрей не церемонится — обида и разочарование заставляют его терять последний контроль, бессилие превращается в злобу, ему хочется плакать и одновременно с этим приложить куда-нибудь кулаки. Под руками оказывается Миша, и только привычка, выпестованная годами, и то глубокое, нежное чувство, которое он питает к нему, не даёт ему совершить глупость большую, чем ту, которую он затеял. — Что, Мих, нравится представлять, что на тебя смотрят левые мужики? Ты бы сказал, я бы тебя прям там, на студии бы разложил. Поставил бы раком на том диване и трахнул бы на глазах сучки-ведущей. Ты бы попросил просто. Миху мелко потряхивает. Шура вскидывает на Андрея предостерегающий взгляд, но Андрей только оскаливается в ответ, наклоняется вперед, чтобы лечь на Мишу всем корпусом и вжаться стояком в задницу — плечи у Миши наверняка тянет нещадно от такого положения — чтобы тоже сунуть ему в рот пальцы. Шура завороженно наблюдает, как растягивается Мишин рот, и думает, что с удовольствием трахнул бы его сейчас в глотку в качестве возмещения морального ущерба за сегодняшний день. Наконец, Андрей отстраняется. Не нужно быть гением, чтобы понять, что он задумал, но Шура все равно вытягивает шею, чтобы посмотреть, как Андрей неловко раздвигает две половинки одной рукой. — Расслабься, Миш, сам же знаешь, что так только хуже будет, — напоминает он, поглаживая поджавшуюся дырку скользкими от слюны пальцами, а потом медленно вводит первый. Миха запрокидывает голову и гортанно стонет, несмотря на занятый рот. А вот это любопытно. Шура с Андреем переглядываются еще раз. Чтобы поднять Мишу на разъезжающиеся колени, им приходится повозиться вдвоём, потому что Миша упирается и всё норовит подтянуть колени к животу. Но их терпение окупается. Андрей просовывает руку Мише под живот и присвистывает. — Значит, реально нравится, да, Миш? Посмотри, Шур. Шура закрывает Мишин рот ладонью, размазывая слюну у него по щеке и сам тянется к его члену. У Миши крепко стоит. Он ощупывает крупную головку подушечками пальцев, и Миша глухо скулит и нетерпеливо подаётся бёдрами вперёд. Шура тут же убирает руку, не скрывая улыбки. — Это наказание, Гаврил, не забыл? Придётся кончить самому, если так приспичило. Андрей хмыкает и как-то по-особенному двигает запястьем так, что Миша снова ахает. — Нет, нет, пожалуйста, ребят, вы чего, я же не смогу так, я… Пиздит Миха всегда не по делу. Гораздо симпатичнее он был, пока сопел у Шуры на пальцах, но теперь-то можно их заменить калибром покрупнее. Шура тянется к пуговице штанов. Миха распахивает глаза в ужасе, но больше сбежать не пытается. — Только попробуй меня укусить, — угрожает Шура, но Миша — умница — стоит только зажать ему нос, сам раскрывает рот и прячет зубы, так что Шура входит в горячее и влажное, и закатывает глаза от наслаждения. Андрей ворчит что-то про зависть, но и сам времени не тратит. Первый палец двигается легче, и он, сплюнув Мише на копчик, зачерпывает слюну уже двумя пальцами и ввинчивает их в Миху. То, как Миха подаётся на встречу наверняка болезненной растяжке — изумительно. Андрей скрещивает пальцы и завороженно наблюдает за тем, как они медленно исчезают внутри него. Потом на пробу трёт там, где должно быть болезненно хорошо, и Миху дёргает, выгибает, он стонет и следом стонет Шура, наверняка ощутивший все прелести вибраций. Андрей трется стояком о Мишино бедро, чтобы хоть как-то облегчить собственное состояние, и разводит пальцы ножницами сначала внутри Миши, а потом пытаясь вытянуть их в таком положении. С каждым мгновением Миша становится всё более бескостный. Отрешенное выражение на влажном от слез и соплей лице, расфокусированный взгляд и дерганные нервные движения сначала к Шуре в попытках взять его член глубже, потом к Андрею, надеясь насадиться на пальцы. — Сожмись, Мих, — требует Андрей, шлёпая Миху по бедру. Со своей стороны Шура видит, как очаровательно Миша хмурит брови, пытаясь понять, что от него требуют. Чтобы помочь, Шура легонько хлопает Мишу по щеке. — Ты разве не слышал, что сказал Андрей? Давай, Мих, сожмись. Представь, что это его член, а не пальцы. Миха послушно моргает и тут же довольно щурится, когда слышит возглас Андрея. С такой окружающей действительностью выдержка Шуры не вечная. Он чувствует, как поджимает яйца, а по телу проходит дрожь, так что не медлит — снова крепко притягивает Мишу за волосы, входя глубже, и чувствуя, слыша, как Миша давится его членом. Он кончает в пару резких движений, выгнувшись до хруста в позвоночнике. Следующее, что он делает, так и не озаботившись тем, чтобы вынуть еще не опавший член у задыхающегося Михи изо рта — тянется к Андрею за поцелуем. Ещё эмоциональный, Андрей кусается больше, чем лижется, но сытому, почувствовавшему всю усталость Шуре уже все равно. Он ложится рядом с Мишей на спину и наблюдает за тем, как его, теперь уже ничем не заглушенного, громкого и податливого, Андрей трахает тремя пальцами. — Дрюх, он хорошо постарался, — предлагает Шура миролюбиво. — Андрюш, пожалуйста, мне очень надо, я всё сделаю! Отсосу, хо-мх-чешь, всё что угодно! Против них двоих Андрей сопротивляться не в силах — особенно, когда Миша так хорошо просит. Но вместо того, чтобы помочь Мише привычным образом, Андрей жмёт к его члену раскрытую ладонь. — Сам себе поможешь, — хрипло объясняет он, когда растерянный Миша оборачивается на него. Первым движением Миша неуверенно подаётся вперед, потираясь о ладонь Андрея, громко на выдохе стонет от долгожданной стимуляции и сам срывается на бешеный ритм, то насаживаясь на пальцы, то трахая ладонь Андрея. Под чем бы ни был Миха, кончить вмазанным всегда труднее. В какой-то момент он начинает всхлипывать почти отчаянно, мольбы мешаются с именами Шуры и Андрея. Андрей, сам до этого, вместе с Михой в общей агонии сгорающей, наклоняется вперед, насколько позволяет поза, и кусает Мишу за лопатку. — Ты сможешь, Мих, — всё с тем же невероятным спокойствием говорит он, — давай. Мы с Шурой на тебя смотрим. Давай, будь хорошим, посмотри в камеру и кончи. Чтобы мы потом могли… Договорить он не успевает. Миху выгибает дугой, лицо становится мучительно опустошенным, он даже не стонет уже — воет и резко, загнанно подаётся вперед. Ноги подводят его, разъезжаются, и он так и застывает, оглушенный, тяжело дышащий и часто-часто моргающий, пока Андрей, ошарашенный не меньше Шуриного, аккуратно от него отстраняется. — Пиздец, — одними губами произносит Шура. Андрей находит в себе силы только на то, чтобы промычать что-то неразборчиво согласное. От этого дня можно было ожидать любого итога, но уж точно ничего подобного. Какая же всё-таки у них странная и отбитая жизнь — так лениво рассуждает Андрей, осторожно поглаживая Михину влажную спину. — Андрюх, а ты-то, что будешь делать? — ехидно интересуется Шура, намекая на то, что тормошить почти уснувшего, разомлевшего Миху — то ещё кощунство даже в их положении. — Пойдём, может, я тебе протяну дружескую руку помощи? Жизнь-то может и странная, а подчас и вовсе хуёвая, и, наверное, была бы сплошной горечью, если бы они не были друг у друга. Втроём ещё есть надежда справиться со всем навалившимся. Может быть когда-нибудь, если они не расцепятся, они проснутся совершенно счастливыми. А пока Шура, прижав Андрея к стенке в ванной, чтобы не побеспокоить уснувшего Мишу, упоительно вылизывает ему рот и дрочит с оттяжкой. Пока они втроём против (всех) Михиных зависимостей.