***
Цинсюань проснулся один с ощущением пустыни во рту и дыры в груди. Он помнил, как вчера бинтовал разбитые руки Хэ Сюаня, как, не сдержавшись, забрался рукой в его волосы, легонько погладил, накрыл одеялом, поставил воду и таблетки, присел рядом, рассмотрел резкие черты лица, улыбнулся сам себе. «Какой же ты прекрасный, Хэ-сюн, — подумал на секунду. — Жаль, что такой холодный» Вчера ему было хорошо. Он вспоминал объятия, наполненные виски и тревогой. Он вспоминал чужое пальто на своих плечах, эти красивые длинные искалеченные пальцы. Искалеченные из-за него. Вспоминал, как Хэ Сюань спал у него на плече, умиротворенный бутылкой виски и сигаретой на той полуразвалившейся скамейке. И даже резкий запах табака не отталкивал, как раньше, а наоборот манил, смешиваясь с древесным парфюмом парня. Без запаха сигарет Хэ Сюань не был бы собой. Но Хэ Сюаня в квартире не было. Дверь захлопнули снаружи, тихо, чтобы не разбудить. Вода была выпита, пачка аспирина валялась рядом. Цинсюань вновь остался один на один с собой. Комната Уду оказалась приоткрытой и, ведомый ощущением пустоты, Цинсюань вошёл и лёг на кровать, обнимая одеяло брата. — Как ты мог вот так умереть? — завывал младший Ши. — Что мне теперь делать? Кто? Кто сделал это с тобой? И за что, гэ? Что ты сделал такого, чтобы тебя прирезали в подворотне, как беспомощную девчонку, которую хотели ограбить? Почему ты не отбился? Ты же… — Цинсюань сорвался на всхлипывания и хрипы -…сильный и умный. Что с тобой произошло? На минуту он замолк, просто рыдая без слов, а после с его губ сорвалось: — Хэ-сюн… и ты ушёл, оставил меня… Я теперь один. Совсем один в этом дурацком холодном и злом мире. И я понятия не имею что дальше делать…***
Хэ Сюаня корёжило от всего происходящего, он не мог понять, что с ним происходит, почему, по какой такой причине, он всё больше и больше времени хотел проводить с Цинсюанем. Почему ему была приятна эта идиотская, слишком навязчивая, но такая честная и открытая забота. Тот ведь даже не пытался скрывать. Не делал вид, что ему всё равно. Он просто хотел быть ему другом, не на словах, он на самом деле им был. Теперь Хэ Сюаню хотелось оплатить ему тем же. И эти мысли сейчас не забивались в дальний угол черепной коробки, а всеми силами рвались наружу, плавя его льды, пока бездна валялась в нокауте. Этот поход в бар, и то что было после него, перевернуло и переломало всё. Выдрало с корнями и разломало стены, отделяя каждый камень. О них ещё можно было споткнуться, полететь носом, но впереди… впервые за уже неизвестно сколько времени был виден свет. Не буря, не шторм, не стена из дождя, а солнце. В его душе впервые за долгое время светило солнце. И он не понимал, стоит ли этого бояться. Попытки принять всё затянулись больше чем на неделю. Хэ Сюань то двадцать четыре на семь думал, что мог бы стать другом Цинсюаню, то скатывался в отрицание, уверяя себя, что друзья ему не нужны. Что он не может и не должен быть тёплым. И солнца в его душе быть не должно. И греть оно не должно. И всё это… неправильно. И собственные противоречия душили его. Когда ваши взаимоотношения похожи на ходьбу по минному полю, а внутри тебя ещё большее поле из душевных травм, то подорваться — лишь вопрос времени. Хэ Сюань ко взрыву был слишком близко: стоял одной ногой на мине, и стоило только перенести вес — погибнет по собственной неосторожности. Душу восстанавливали все эти, такие дурацкие взаимодействия с Цинсюанем, он не хотел верить, но… чувствовал себя живым. Даже эти метания, сомнения, отрицание заставляли его снова ощущать себя человеком. Не стенкой, не камнем, не бесчувственной глыбой, он чувствовал себя настоящим. Но он всё ещё был человеком, убившим другого человека, пожалевшим об этом, мучившемся от угрызений совести, но всё же… он был убийцей. Монстром. Он презирал и ненавидел себя за это. Очнувшаяся бездна взвыла и дьявольски прошептала на ухо: «Исчезни из его жизни, если хочешь, чтобы ему было хорошо. Ты его главный мучитель и враг!» И вообще-то она была права. В своём внезапном желании защитить Цинсюаня, он обнаружил в себе тягу отвечать заботой на заботу. Только вот… Цинсюань был настолько хорошим, что его не нужно было защищать ни от кого, кроме самого Хэ Сюаня. Хэ раз за разом возвращался к словам бездны (или разума — он уже не понимал), и согласился с ней на том что ему нужно… исчезнуть из жизни Цинсюаня, чтобы больше не причинять ему боль. Избегание давалось тяжело. Как назло встреч в коридорах стало ещё больше, но Хэ Сюань теперь не выходил из аудитории без наушников, так хотя бы не приходилось прикидываться глухим, когда его звали: он на самом деле не слышал. Но Цинсюань не был бы Цинсюанем, если бы просто так отстал: он подходил ближе, всё так же угощал булочками, пытался поговорить и бегал-бегал-бегал за ним как бешеная собачонка породы чихуахуа. Цинсюань был верным и упрямым. — Хэ-сюн, что случилось? — Хэ-сюн, ты перестал ходить в столовую, что-то произошло? Цинсюань не переставал интересоваться, пытался понять Хэ Сюаня, но разве можно было понять того, кто не понимал себя сам? От этого нежного, теплого, мягкого «Хэ-сюн» Хэ Сюань хотел пробить стену собственной головой, раскрошить череп так, чтобы мозг вытек и никогда больше ничего не мог слышать. Хэ Сюань хотел бы всё рассказать, но просто не мог. Так он зарыл бы в могилу обоих. Хотя он в любом случае зарывал. Старательно закапывал все те крохи тепла, которые отдавал сам и те огромные количества, которые получал, закапывал добро, закапывал солнце в надежде, что скоро грянет шторм. Теперь он гулял по побережью один. Брал себе картофель, стаканчик пломбира и, вспоминая первую их прогулку, шёл и думал, как можно было так по-идиотски проебать такого чудесного и искреннего Цинсюаня. Как можно было вот так взять и просрать вообще всё? Хэ Сюань ненавидел Ши Уду за несправедливость к его семье, но теперь он ещё больше ненавидел сам себя за то, как постоянно поступал с Цинсюанем. Майское солнце грело довольно сильно, вечно холодному телу было жарко, но морозильный элемент в сердце теперь работал с новой силой. Только солнце, даже закопанное и затоптанное ногами было намного сильнее бесконечных попыток перестать ощущать. Его плавило и мазало по стенке от бесконечных попыток разорваться между льдами и теплом. И он не понимал, что делать дальше. Цинсюань не понимал, что сделал не так, решил, что проблема непременно в нём и день за днём прокручивал в голове все возможные и не возможные ситуации: искал, где мог совершить ошибку, где оступился, где он был не прав. Его огромная и светлая душа прилипла к Хэ Сюаню так сильно, что отпустить его уже не представлялось возможным. Его горячее сердце чувствовало, что ещё немного и льды растают. Оно не знало, что уже пробило огромную дыру в обороне, и что теперь не только Ши тянуло к Хэ, но и наоборот. Он чувствовал, что, очевидно, что-то было не так, но, что именно знать не мог. Этим не так был брат, которого уже не было, но даже после собственной смерти Уду стоял между ними непреодолимой стеной. Поле расширялось, и каждый шаг навстречу любым из них приближал ко взрыву. И лишь один из них мог ступить вперёд. Второй же, сделав шаг, подбросит на воздух обоих. В том и суть взаимоотношений похожих на минное поле: либо в живых остаются оба, так и не сократив расстояние до смертельного, либо никто. Впрочем, они не оставляли друг другу выбора. Цинсюань сделал шаг. Потом ещё один. Шаг за шагом, навстречу друг другу, они приближались: Хэ Сюань, преодолевая себя и бездну, выигрывая уже второй раунд сражения подряд и Цинсюань, стремясь узнать каждую мелочь о своём ледяном Хэ-сюне. Он сам не понял, в какой момент стал называть эту глыбу льда своей. Он не понял, когда простое желание стать его другом, попытки поддержать, помочь не оставаться один на один с его болью переросли в нечто большее. В желание быть рядом с ним постоянно, в жажду тактильности, которую ему так редко позволяли и в постоянные, даже не всегда осознанные, проявления заботы. Он замечал мелочи, он берёг и их и осторожно отогревал Хэ Сюаня. За год он привык к его холодности и не мог не замечать, как тот по чуть-чуть открывается. Когда Хэ Сюань теперь ушёл в избегание, сердце Цинсюаня до боли сжалось. Терпеть это стало невыносимо. Им нужен был разговор. Словами через рот. Не через язвительность и резкость. Им нужно было решить всё и расставить каждую точку над и. Первый шаг, как обычно, сделал Ши, позвав Хэ встретиться один на один и просто поговорить. Хэ Сюань согласился, тем самым подписав обоим чуть ли не смертный приговор. До ужаса ироничным и издевательским было то, что единственным местом, где они могли бы остаться полностью наедине, была квартира братьев Ши. (Хэ Сюань ни за чтобы не привёл Цинсюаня в свою халупу, так что согласился и на этот вариант). С учётом вероятного содержания их диалога, это было скорее жутко, чем иронично. Пиалы и небольшой заварник с чаем уже стояли на столе. Хэ Сюань решил, что лучше бы там стояла бутылка виски и стопки. Говорить начал Цинсюань. — Хэ-сюн… — Хэ Сюань нерешительно кивнул в ответ. Цинсюань замялся и подсел ближе, коснулся уже давно заживших костяшек пальцев, с теплом и невероятной нежностью накрыл эти худые пальцы своими. — Не нужно. — Хэ Сюань дернулся, убирая руку. — Прости. — Хэ-сюн, знаешь, я очень долго думал о том, что сейчас происходит между нами. Я думал о том, что чувствую, когда вижу тебя и когда не вижу. Я никогда не знал, как называть подобные чувства. Никогда не говорил никому о подобном. Мне почти двадцать два года, я никогда, слышишь, никогда раньше… Мне тяжело описать всё словами. Да я и как будто разучился чувствовать к людям такое после всего, что со мной было. Помнишь ту ночь в баре. Четыре с лишним года назад тот же мужик уже домогался до меня. И он закончил бы начатое, если бы я не стошнил ему на спину… — Цинсюань замялся, открывая сейчас то, что никому, даже брату, не рассказывал. Он разрыдался. Хэ Сюань прижал его к себе, осторожно гладя по спине. — Тише… Всё. Всё закончилось. — Не узнал свой голос, наполненный… состраданием? Абсолютно новым и незнакомым чувством. Цинсюань взял себя в руки и продолжил: — В общем. Я никогда… — Прости. Постой, — Хэ Сюань остановил его, поняв, о чем ему хотят сказать. — Пожалуйста, пообещай мне, что ты выдержишь и сможешь принять всё, что я тебе сегодня расскажу. Я знаю, что ты не сможешь меня за это простить. И мне будет лучше навсегда исчезнуть из твоей жизни. По-другому, у нас не выйдет… — Стой-стой, пожалуйста, не надо, дай мне закончить. Иначе я не смогу сказать до конца… — Цинсюань вздохнул. — Мне кажется, ты мне нравишься, Хэ-сюн, в том самом смысле. Хэ Сюань вздрогнул. Сердце пропустило удар. Теперь ситуация становилась всё более патовой. Теперь они оба вырыли себе могилы. Хэ Сюань не знал, как говорить дальше, но сегодня он принял решение быть предельно честным. «Я тоже, наверное, люблю тебя,» — подумал, но так и не смог озвучить вслух. Сказать это значило поставить крест на всём, что собирался сказать дальше. Ему нельзя было. Нельзя было признаваться в чувствах, ведь дальше он собирался вдребезги разбить ему сердце. Впрочем, и себе тоже. — Именно поэтому лучше будет, Цинсюань, если я исчезну из твоей жизни. Пожалуйста, дослушай меня до конца. Я пойму, если ты выгонишь меня после всего, что сейчас услышишь. Пойму, если возненавидишь. Я мог поступить иначе, но… тогда я не смог совладать с собой. — выдохнул и разразился тирадой обо всей истории его жизни, уделяя особое внимание последним двум годам, начиная с заключения отца под стражу, смерти сестры, самоубийства матери, а заканчивая двумя пересмотрами дела, взяточничеством Уду, и тем, чем всё закончилось. — Я не буду просить прощения, потому что знаю, что за такое не прощают. Я бы никогда не смог. Но я так далеко зашёл в своём желании защитить тебя ото всех, что вдруг осознал, что больше всего боли причинил тебе я сам. И дело даже не в холодности, не в избегании. И ты лучший человек, которого я когда-либо знал. И я, честно, не знал, что Уду — твой брат. В общем… не стану оправдываться, говоря, что ничего не соображал, что сам себя ненавижу за содеянное. Но. это я его убил Уду в той подворотне. Вот этим ножом. — Признался. И протянул орудие убийства. Цинсюань стоял в оцепенении, просто не веря во все, что только что услышал. Образ честного и доброго брата рухнул, но вместе с ним рухнул и весь мир, образ Хэ Сюаня тоже рассыпался мелкой крошкой под ноги и вонзился в ступни. Воображаемая кровь залила помещение. — Пожалуйста, не молчи, возненавидь меня, выгони к чёрту, сдай ментам, ну хоть что-нибудь… — Хэ Сюань сорвался на слёзы и крик. — Только не молчи вот так. Цинсюань очнулся от оцепенения, уронил на стол пакет с ножом, его глаза наполнились слезами. Он не понимал, что теперь чувствует и что вообще должен. — Уходи. И не появляйся больше никогда в моей жизни. Исчезни. Тебя нет и никогда здесь не было. Я не хочу тебя видеть, — выдохнул, осел на пол. Теперь они не просто вырыли себе могилы: легли в них в надежде, что кто-то закопает их тела. Сейчас это виделось единственным правильным вариантом. Иначе быть не могло. Души вывернули наизнанку. Теперь всё будет, как должно. — Хорошо. Я ухожу, — Хэ Сюань поднял руки, сдаваясь, и медленно вышел из квартиры. Теперь он остался абсолютно один. И теперь виноват был только он сам. Цинсюань не вызвал полицию, дав ему шанс уйти. А сам остался в квартире, где теперь даже дышать стало тяжело. Он достал из шкафа Ши Уду припрятанный на чёрный день коньяк, открыл бутылку и выпил прямо из горлышка. Теперь он окончательно утратил понимание и остатки контроля над ситуацией. Он просто напился и уснул тревожным сном.***
Хэ Сюань вернулся домой, зайдя по дороге в магазин за годовым запасом водки и блоком сигарет. Он откатился на год назад, теперь потеряв вообще всё, что у него когда-либо было. Тогда он уповал на несправедливость этого мира, теперь же горел синим пламенем ненависти к себе. Цинсюань не заслужил всего того, как он с ним поступил. Цинсюань был слишком хорошим для него. И только сейчас он окончательно осознал, как сильно его любил. Как никого другого на этом свете. И Цинсюань заслуживал человека лучшего, чем Хэ Сюань. Больнее всего сейчас было осознавать, что их чувства были взаимными. Но быть вместе после всего стало бы чем-то из области фантастики, этих фильмов про жизнь на луне и инопланетян. Теперь Хэ Сюань сам был пришельцем в своём мире. Он понял. В стремлении защитить от других, он не смог защитить Цинсюаня от себя. Самым главным врагом и опасностью по иронии судьбы стал тот, кого хотели видеть в качестве друга… или больше чем друга. Но судьба — та ещё злодейка и пакостница. Хотя в целом, Хэ Сюань ничего другого от неё и не ожидал. «Каждый, кто сделал тебе больно — покойник, Укрою тебя пледом, посажу на подоконник, Залезу под свитер, в самое сердце» — заиграло по радио. Откуда вообще в его квартире радио? Нет, не в квартире — явно соседи, явно громко. «Каждый, кто сделал тебе больно — покойник» — вот оно! Одна фраза описывала всю ту бурю эмоций и чувств, которые обуревали Хэ Сюанем и которые он сам выразить не мог. Он вспоминал залитое кровью лицо амбала из бара, ощущение собственных кулаков на нём, сбитые костяшки, то касание Цинсюаня. Бездна тявкала на ухо, что так ему и надо, что нечего было сближаться. Хэ Сюань пнул её ногой и крайне сладким голосом посоветовал «завалить ебало». Она повиновалась. Вернулся к мыслям о касании, сам себя охватил руками — не то, залез в ванную, включил кипяток и направил себе в лицо напор воды. Кожа краснела и набухала, не то ошпаренная, не то просто от того, как сильные струи врезались в каждый кусочек его тела. Лучше не стало. Тогда он включил ледяной напор. Дрожь не заставила себя ждать. Каждая клетка зашлась от холода. Бездна довольно заурчала: «Давай-давай, делай себе больно». Следующим шагом он планировал напиться. Водка без стопок ждала в пакете на полу в прихожей. Закуски не было, но ему и не нужно было. Пил быстро, прямо из бутылки, стоя у открытого нараспашку окна на одном из верхних этажей, номер которого почему-то точно не помнил и каждый раз приезжал не на тот. В руке была сигарета. Бездна харкнула ему в лицо острым «давай, затуши об руку, давай». В алкогольном тумане он прислушался и приложил окурок к костяшке. Кожа взбугрилась, горячий пепел остался тёмным кружком, образуя ожог. Теперь шевелить пальцем было больно, но именно этого он добивался. Теперь он вернулся к первоначальному плану — напиться до беспамятства. И снова хлебнул из бутылки. Раз за разом. Курил в открытую форточку, тушил окурки о собственное тело, кидал их на землю через окно. Наблюдал за тем, как, описывая странные узоры, бычок падает на землю. Бездна орала «давай так же!», но Хэ Сюань слишком боялся высоты, чтобы повторить. Когда водка закончилась, на его теле не осталось ни места без ожога. Каждый участочек его бледной кожи вспухал, кое-где сочилась сукровица, а прожженная футболка выглядела ужасающе. Она местами тлела, оставляя новые раны при прикосновении. Перед глазами уже летали вертолёты и он ползал по квартире на четвереньках не в состоянии встать, но и не в состоянии потерять сознание. Зато голова больше не думала. Он чуть-чуть протрезвел, когда полез в ванную, чтобы смыть с себя пепел, посмотреть на то, что он наделал. Если он останется жив после этой ночи, если бездна его не одолеет окончательно, избежать шрамов не удастся. Под холодной водой каждый даже самый маленький ожог защипел, приводя парня в чувство. Боль отрезвила затуманенный разум — стало лишь хуже. Существовать таким образом казалось невыносимым. Он сам изрезал ножом, разбил отбойным молотком единственный свой путь к счастью. Уничтожил единственного, кто не только не издевался над ним, но был добр и даже смог полюбить его такого. Как бы он ни хотел защитить Цинсюаня от боли, самой большой болью, самым острым ножом, который вонзили прямиком в его огромное сердце, он был сам. Бездна подсказывала выход. Он упорно бился с ней, отвергал эту идею, но справиться так и не смог. Выполз из ванной, взял бутылку, разбил об пол. Поднял самый острый осколок, по остальным прошёлся. Теперь за ним тянулись кровавые следы, которые он упорно игнорировал — это и было его целью, выходом подсказанным бездной. Выбранный осколок предназначался для рук — вскрыть вены ножом было бы слишком банально. Одним резким движением кусок стекла глубоко вошёл в руку. Хэ Сюань наконец-то потерял сознание. Кровь хлынула, заливая матрас и пол рядом с ним. Он больше не чувствовал боли. Бездна его одолела. Теперь он точно проиграл. Вода, не выключенная после последней попытки отмыться, вытекала на пол в ванной, разливалась по квартире. Кран рыдал, как рыдал сейчас в собственной квартире Цинсюань, просыпаясь каждые пять-десять минут. Он хотел знать правду о смерти брата — он её получил. Но цена… была слишком высокой. Вера в справедливость иссякала с каждой мыслью о том, что творил его брат. И о том, чем он заплатил за счастье (а за счастье ли?) Цинсюаня. Собственной жизнью. Ну и стоило ли оно того… Мысли о Хэ Сюане и всех безвинно осуждённых братом терзали его голову. Обостренное чувство справедливости билось в истерике. Всё казалось неправильным. Он надеялся взять и проснуться. Чтобы всё это оказалось ужасным сном. Он надеялся уснуть и проснуться счастливым, но цикл повторялся каждую четверть часа. Он будто был в клетке собственного сознания, бился головой о её решётку, но та была слишком прочной, чтобы хотя бы согнуться. Утро наступило слишком большой ценой для обоих из них.