Каждый, кто делал тебе больно...

— Ты же будешь писать мне письма? — с надеждой в голосе спросил Хэ Сюань в последнюю их встречу после суда. Цинсюань тогда не ответил — Хэ увели и заперли в камеру. — Конечно, буду… — Цинсюань шептал сам себе, потом срывался на крик, оставаясь один в квартире. Он выл волком на пустые стены. Он скучал. По трепетным последним объятиям, по первому неловкому поцелую даже не в губы. Легкому, невесомому, будто ветер погладил эту щеку. Скучал по перерывам в столовой и первое время по привычке покупал на две булочки больше, чем мог съесть сам. По их несчастным подобиям свиданий, даже по тому разу, когда он остался рыдать на пирсе. Теперь чего-то в его душе не хватало. И он отчаянно цеплялся за те кусочки воспоминаний, которые смог сохранить. Сердце сжималось, когда он вспоминал тело на больничной койке. Вспоминал ночь, приведшую к этому. Вспоминал и рыдал, обнимая себя, представляя себя в объятиях Хэ Сюаня. Он всё ещё переваривал произошедшее. Он всё ещё не понимал, как мог так сильно влюбиться в этого человека. Как, просто как, он мог полюбить Хэ Сюаня? Так, что был готов дождаться его из тюрьмы… куда он сел за убийство его родного брата. Как так вышло? И каким психическим расстройством это пахло? Пахло бы, если бы Цинсюань не влюбился до того, как узнал. Так сильно, что после всего уже не смог отказаться от этой ледяной глыбы. Его глыбы. Самой прекрасной глыбы в целом свете. Что-то было в его холодности, в вечно недовольном почти сером от голодовок и бессонницы лице, в болезненной худобе и робких, едва заметных попытках открыться. Было что-то и в честном признании и в том, что он не стал скрываться, не захотел сбежать. Было что-то в этом такое… необъяснимо правильное. И эта правильность теплом разливалась по душе, заставляя сердце содрогаться и ждать. Цинсюань даже завёл календарь, в котором отмечал дни до возвращения. Каждый божий день он зачеркивал маркером клеточки. «Мы обязательно встретимся снова,» - повторял, словно мантру. За первые сто дней заключения, он написал девяносто восемь писем, в которых рассказывал о каждой мелочи, произошедшей с ним за день. Рассказывал о том, какие чудесные цветы посадил на балконе и о том, как сильно эти растения на тонких стеблях, напоминали ему Хэ Сюаня. «Я очень жду твоего возвращения». И он получил девяносто восемь ответных писем, в которых Хэ Сюань обещал держаться ради него. Обещал пережить этот кошмар. Конечно, Хэ не вдавался в подробности того, что происходило с ним в колонии, и насколько сильно он ненавидел себя за всё, что сотворил не только со своей жизнью, но и жизнью Цинсюаня. Не говорил о том, как сильно расцарапывал кожу мочалкой в банные дни, чтобы хотя бы на минуту перестать чувствовать ту боль, что всё ещё злобной кошкой сидела внутри него. Он извинялся в конце каждого письма. Не говорил за что. Но Цинсюань всё прекрасно понимал. «Я скучаю». Каждое ответное письмо Цинсюань вешал на пробковую доску, которую ради этого специально купил. «Я обязательно стану нормальным ради тебя,» — написал однажды Хэ Сюань, а у Цинсюаня сжалось сердце. «Ты и так лучший для меня…» — ответил тогда Цинсюань, уронив слезу на лист бумаги так, что чернила немного смазались. Но переписывать не стал. Цинсюань давно простил его. Но Хэ Сюань не верил в то, что возможно было так быстро простить убийство. Хэ Сюань не верил в то, что его не ненавидят. Не верил в то, что его могут любить. Никогда не верил. Но сейчас, в тюрьме, это чувство недоверия слишком сильно заполонило его душу. Только когда количество писем перевалило за сотню, а после и за две, три, пять, шесть, Хэ Сюань смог принять то, что всё это было искренне. Когда видел высохшие капли на бумажных листах и потекшие чернила любимой Цинсюаневой перьвой ручки. Когда видел, что обычно идеально ровный каллиграфический почерк скакал по странице от волнения. Хэ Сюань практически наяву видел дрожащие руки Цинсюаня и мечтал хотя бы просто увидеть его. Пределом мечтаний стали объятия. Он мечтал просто коснуться, оставив весь холод в их прошлой жизни. Хэ Сюань обещал вернуться другим. Он обещал любить. Быть честным. И никогда больше не быть таким холодным. Он до глубины его истерзанной души был благодарен Цинсюаню за то, что тот его не оставил даже после всего, что произошло. «Я закончил университет, — писал Цинсюань. — Жаль, что тебя не было на выпуском, Хэ-сюн.» Сердце сжималось неопределённой болью. Падало в пятки. За пределами его клетки продолжалась жизнь. А он был заперт здесь. Но это было правильно. Он принял свою вину и таким образом пытался её искупить. Он знал, что всех его попыток было недостаточно. Но он не знал, что должен сделать ещё. Он был благодарен судьбе за то, что свела его с таким чистым и нежным Цинсюанем, но в то же время ненавидел её за то, что она заставила его раз за разом делать больно этому божественному созданию. Душа рвалась на куски. Он не понимал, за что его можно было любить. Как можно было хотеть быть с ним. Как этот Ши проник под его ледяную кору? Как растопил льды? Как? Почему? Почему это всё происходило с ним? Он же этого не заслужил… Хэ Сюань был свято уверен в том, что любовь обязательно нужно заслужить. И никогда не верил в то, что его смогут любить. Он не верил в то, что он сам сможет любить. «Каменное сердце не способно на нежность,» — уверял он себя, пиша Цинсюаню. «Даже камень можно заставить биться, если вдохнуть в него немного жизни, Хэ-сюн,» — отвечали ему. «Я не понимаю, почему ты всё ещё со мной… Почему я нужен тебе… А ты в один момент так сильно стал нужен мне…» — его письма часто были пропитаны болью и непониманием самого себя. Когда он пустил в душу этого человека? Да, он и сам не знал. Но ждал и жил каждый день в заточении до и ради встречи с его Цинсюанем. Три года казались вечностью, когда впереди было ещё два. Три года казались мелочью, когда до конца оставались сутки. Три года обернулись в ничего, когда перед глазами стоял Цинсюань. Три года прошли будто их и не было, когда его заключили в самые тёплые в жизни объятия. Всё закончилось. Ему дали право начать всё заново. Ему дали шанс. И он не имел ни права, ни желания им не воспользоваться.

***

У ворот колонии они обнимались неприлично долго. Сжимали друг друга так, что хрустели рёбра. Но что-то не давало отстраниться, казалось, сделай шаг и любой из них рассыпется. Растворится. Они оба не верили в свою реальность. Хэ Сюань не мог поверить, что чувствовал счастье и свободу. Он вообще не помнил, когда в последний раз ощущал такое окрыляющее счастье. Его сердце стучало как заведённый мотор, а душа летала в небесах на белых крыльях. Бездна давно получила по заслугам и была глубоко зарыта там, где её никто не найдёт. Перед Цинсюанем стоял новый Хэ Сюань, который сейчас клялся сделать его самым счастливым. — Поехали? — спросил Цинсюань, в конце концов оторвав себя от Хэ. — Куда? — неуверенно уточнил Хэ Сюань. — Домой, — улыбнулся Ши. «Теперь у меня есть дом…» — подумал, но вслух не решился озвучить Хэ Сюань. — А потом поедем в ресторан, — бубнел Ши по дороге, а Хэ Сюань впервые за всё время внимательно его слушал и поражался тому, что ему не всё равно. Что-то давно забытое и потерянное воскресло в его душе. Теперь оно освещало всё вокруг. Зарытое внутри солнце встало и прогнало ранее казавшийся бесконечным мрак. — Поедем, с тобой всё, что угодно… — Хэ Сюань проговорил неловко, будто пробуя эти слова на вкус. Теперь каждое его слово сквозило нежностью и трепетом. А сердце пылало искренностью и неугасаемым огнём. Теперь у него был дом. И его там ждали.