После того дня

Сердце на мгновение остановилось, а затем, казалось, вечность спустя, начало биться, всё больше набирая темп, и под конец его пульс стал настолько невыносимо сильным, что Эйну показалось, что грудь сейчас разорвётся. — Доктор... Юджин... Пухлый мужчина болезненно сморщился, старательно пряча взгляд от обезумевшего взора больших янтарных глаз. — Мальчик мой... — Г-где... Г-где о-они?.. Учёный наконец нашёл в себе силы встретиться с подростком глазами. Суженные до точек зрачки судорожно метались по лицу Юджина, глаза будто вот-вот выйдут из орбит. — Эйн... — Где мои руки?!! — неожиданно сорвался на фальцет, вертя головой вправо-влево и разглядывая туго перетянутые бинтами... эти... эти... — Что... вы сделали?! Что вы со мной сделали?!! — гений не заметил, но сбился на почти незаметный немецкий акцент, что он тщательно старался скрывать — хоть и по не вполне понятной ему самому причине. Эйн внезапно замолчал. Доктор решил, что это неожиданная пауза — его шанс. — Нам пришлось провести... — Юджин не смог заставить себя повторить слово "ампутация". Всё было понятно и без него. — Ампутацию?.. Такого ужасного взгляда мужчина ещё не видел. Было дело, когда ему приходилось удалять конечности солдатам, которых привозили из горячих точек к нему в госпиталь, когда сам он многие годы назад был ещё юным полевым врачом во время службы в армии, но то были взрослые люди, которые знали на что шли, и в принципе имели более устойчивую психику. Но двенадцатилетний подросток... Юджин открыл было рот, чтобы сказать что-то ещё — неважно, пустые ли слова утешения(если бы таковые вообще можно было в данной ситуации отыскать), или просто чтобы не стоять как истукан и молчать, но... — А Гаус?.. — вдруг шёпотом спросил юноша, в безжизненных янтарных глазах мелькнул слабый проблеск надежды. Юджин горестно помотал головой. — Прости. Что значит "прости"? Что значит — "прости"??? За что он извиняется? И вдруг осознание тяжёлым ударом обрушилось на юного гения. Гауса... Больше нет?.. Эйн поднял глаза на Юджина, его голова едва заметно покачивалась из стороны в сторону в отчаянном жесте отрицания происходящего. — Нет... — пересохшие губы с трудом повиновались, а голос срывался на скулящий хрип. — Нет... Молю вас, доктор... Скажите, что вы извиняетесь не за... Он хотел двинул плечом, привычным жестом желая поднять руку... Но её не было. Руки не было. А значит, и Гаус... Глаза Эйна расширились. А затем взгляд его окончательно потух. Мальчик медленно опустил голову. А потом... Эйн так протяжно и тоскливо завыл, что у доктора если все волосы не поседели, то парочка точно прибавилась. Он никогда бы не мог подумать, что кто-то может издавать такие жуткие звуки. Тем более почти ребёнок. Эйн не слышал собственного голоса, но горло уже начало саднить от напряжения, глаза — и здоровый правый, и больной левый, заволокло пеленой слёз, что водопадом хлынули по щекам, обжигая солоноватой жидкостью едва запёкшиеся порезы и стекая по подбородку на перетянутые бинтами шею и грудь. В груди стало так тесно, словно сердце стремилось пробить рёбра своим сумасшедшим темпом. — Сестра! Срочно нужна седация! Галоперидол деканоат, пять кубиков! Эйн даже не почувствовал, как сильные руки доктора Юджина впечатали его в больничную койку, предварительно перевернув лицом вниз, после чего под правую лопатку вонзилась игла. Болезненное ощущение мозг просто-напросто проигнорировал — в сознании Эйна как будто появился мощнейший ментальный щит. Душу сжигала дотла страшная боль, страшнее боли физической, что лишила юношу конечностей. И то была горечь утраты. Будь рядом Гаус, Эйн бы мог рассчитывать хотя бы на минимальную поддержку от единственного родного ему существа. Но Гауса больше не было.

***

Как долго Эйн был без сознания, он сам не знал. Первыми же ощущениями по приходу в себя стали головная боль, разодранное от крика горло и пересохшее — всё что только может пересохнуть — во рту. Страшно хотелось выпить что-нибудь, что угодно, лишь бы унять неприятное чувство жажды и перенапряжение голосовых связок. Мальчик повёл глазами по пространству вокруг. Металлические стены палаты, тускло светящаяся под потолком флуоресцентная панель. Диагностический монитор возле его койки. Капельница. Трубка тянется к бедру. Юноша повернул голову в прежнее положение и уставился в потолок. Он лежал на кровати на спине, совершенно неподвижно, раскинув... "руки"... в стороны и нарушая тишину едва слышным и всё ещё рваным после интенсивных рыданий дыханием. Он почувствовал лёгкий холодок, опустив глаза, понял, что ему заменили повязки на свежие. До пояса тело подростка было укрыто тонкой простынёй, ноги мальчика также были забинтованы, и потому он их едва ли ощущал. Но к счастью, ноги ему всё же сохранить удалось. Эйн совершенно ясно ощущал, что и грудь, и живот, и ноги, и спина болели — взрыв не обошёл стороной ни одну часть его хрупкого тела, оставив ожоги той или иной степени на бледной, почти белоснежной от долгого сидения в четырёх стенах коже. Юноша прикрыл глаза, прислушиваясь к тишине в комнате, и тут его ушей коснулось странное постукивание. Юный гений первую минуту никак не мог понять , что же это за странный звук и каков его источник, как вдруг до него дошло, что это бьётся его же собственное сердце. К его стуку примешивалось хриплое, едва слышное дыхание, вырывающееся из приоткрытых сухих губ юноши, и кажется впервые с момента пробуждения Эйн ощутил какую-то эмоцию. Это была ненависть. Ненависть к самому себе. К своей самоуверенности. К эгоизму, что повлёк за собой столь ужасные события. К эгоизму, из-за которого жизнь Эйна отныне безоговорочно превратилась в ад. И снова к себе, за то, что выжил. Эйну хотелось протянуть руку и вырвать собственное сердце, хотелось умереть, но умереть не быстро и легко, а как можно медленнее и мучительнее, чтобы хоть на малую толику облегчить огромный груз вины, что с такой тяжестью осел в груди, грозя и вовсе сломать мальчику рёбра. В глазах вновь предательски защипало, и Эйн даже прокусил себе губу, изо всех сил борясь с горестным криком, стремящимся наружу. Переборка, заменяющая дверь, неожиданно отъехала в сторону. Эйн прищурил глаза от показавшегося ослепительно ярким на фоне полумрака палаты света, ударившего из проёма. На пороге возник доктор. Но незнакомый, не Юджин. Мужчина подошёл к кровати, постоял с несколько секунд молча, а потом придвинул стул и сел. — Привет, — тихо сказал он, глядя на юношу. — Я доктор Ноэл Стивенс, ассистент доктора Юджина. Я буду следить за прогрессом твоего восстановления. За прогрессом чего?.. Хотелось спросить Эйну. Да разве после такого восстановиться возможно?! Мальчик болезненно усмехнулся, заставив мужчину вздрогнуть. Однако не произнёс ни слова, что дало доктору шанс возобновить свои речи: — Сейчас постарайся сосредоточиться на выздоровлении. Ни о чём не беспокойся, тобой занимаются лучшие врачи нашей организации, и если тебе что-то понадобится, можешь спрашивать что угодно. Эйн отвернул голову к стене. — Что ж, — неловко произнёс доктор, поднимаясь со стула, — дай мне быстренько тебя осмотреть, и я оставлю тебя в покое. Юноша снова вонзил острые клыки в губу, разрываясь одновременно между противоречащими друг другу желаниями — послать Стивенса к чёртовой матери или молить его не оставлять в одиночестве, наедине с болью и горем. Но в конце-концов возобладало внезапно накатившее безразличие ко всему. К боли, что сжигала всё тело подобно огню, в котором он едва не сгорел несколько часов назад. К отчаянию, что тяжелейшим камнем тянуло на дно, всё дальше от света, коим больше не была озарено его существование. И, в конце-концов, к жизни. И когда доктор Стивенс покинул палату, казавшиеся раскалёнными слёзы вырвались на свободу и смешались с железным привкусом крови на губах, оставляя Эйна бессильно плакать в одиночестве и темноте.