Let's get down to business
To defeat the Huns
Did they send me daughters
When I asked for sons?
You're the saddest bunch I ever met
But you can bet before we're through
Mister, I'll make a man out of you
У Зимнего Солдата страха нет и никогда не было. Его выкорчевали вместе со всеми чувствами, со всеми нуждами, с сантиментами и ненужными эмоциями, на выходе оставляя голое, всегда взведённое оружие. Зимний Солдат ничего не боится. У Наташи чувств много, но они почти всю жизнь были ей недоступны. Не было времени. Не было приказа. Не было сил. Теперь Наташа свободна и ей страшно легко дышать. Наташе бояться запрещали. Страх она, ещё пятилетней девочкой, затолкала подальше, спрятала от чужих глаз и цепких острых ногтей надзирателей и тренеров Красной Комнаты. Страх она истоптала в разношенные изломанные пуанты, всадила пулей в тело незнакомого мужчины, становясь Чёрной Вдовой. Страх она оставила далеко позади, в прошлой жизни, где у неё были родители и младшая сестра, где бояться было можно и даже по самым глупым поводам. Баки Барнс боялся всегда. Боялся за друга, щуплого и неумелого, с истиной в голове и жаром в сердце, боялся за родителей, уже пожилых, переживающих из-за каждого пустяка, погасающих прямо на глазах, боялся войны. Но на войну всё равно пошёл, сжав зубы и уняв дрожь во всём теле, отдал документы женщине в белом, а затем и мужчине в зелёном, заглянул страху в глаза и в них захлебнулся. Теперь Баки боится своей памяти, жужжащей металлической руки с красной пятиконечной звездой, русской речи и себя в отражении зеркала. Наташу с Зимнем знакомят насквозь прошедшая через живот пуля и проваленная миссия. Куча синяков, растекшихся по спине, парочка свежих шрамов и новый ужасающий её саму страх. Наташа бояться отвыкла. Зимний Солдат напоминает ей, какого это. С Баки Барнсом она знакомится вопреки собственному желанию. Он выглядит угрюмо и даже жалко, заставляет Наташу ëжиться от воспоминаний о неживом пустом взгляде Солдата. Эти глаза живые и напуганные. Ради Баки Барнса Стив разваливает их семью, и Наташа уже ничего не боится. Романофф слепо идёт за только ей понятной истиной. Она не двойной агент — тройная дрянь. Баки боится зимы и не может спать на кровати с матрасом, каждую ночь понуро соскальзывая на пол. Совсем скоро к нему присоединяется тонкая фигурка в огромной футболке и старых трениках, которая тихонько пинает его под рёбра, заставляя подвинуться, выслушивает недолгий неразборчивый бубнеж своего ископаемого, грозится вернуть его в музей, укладывается под бок и снова засыпает, убаюкивая тревожного Барнса мерным сопением. Они лежат на холодном полу — оловянный солдатик и балерина из старой девчачьей шкатулки. Лилии, лозой сплетённые с багряном. Две сломанные игрушки, решившие не чинить друг друга. Две сломанные игрушки, искренне влюблённые в каждый скол друг друга. Рядом с ней Зимний Солдат снова становится тем молодым и зелёным Баки из сороковых, не знавшего крови и неволи. Рядом с Барнсом Наташа становится той молодой девчонкой, у которой из проблем лишь выбор цвета платья для свидания и подходящей к нему помады. Той девчонкой, которой она никогда и не была. Баки лежит у неё на коленях в их общей спальне, доверчиво подставляясь под ласки, как довольный кот. Они играют в города, стараясь игнорировать тот факт, что во всех местах, что они называют, у них когда-то было задание. — Вадуц. — Цюрих. — Хэфэй. — Нью-Йорк. — Так не считается, Бак. — Отстань, — пихает незло куда-то в острую коленку. — Кундуз. — Загреб. — Будапешт. Наташа роняет название города и замирает, не дыша. Горбится и замолкает, стеклянным взглядом смотря перед собой. Половина Вселенной распалась на прах полтора года назад. Клинт Бартон уже как год и четыре месяца числится пропавшим без вести. Баки поднимается, становится серьёзным мгновенно, вглядывается нежно в лицо напротив. — Хэй, — зовёт мягко, но настойчиво. Наташа фокусирует на нём взгляд. — Хэй, — пытается улыбнуться, но не получается. Отросшие от блонда волосы завязаны в хвостик, среди рыжих корней отчётливо виднеются серебряные пряди. Их значительно прибавилось за последние пару лет. — Он найдётся, ты же понимаешь? Губы сжаты в тонкую линию, боятся того, что могут сказать. — Он сам не хочет, чтобы его нашли. Баки сознательно кивает и притягивает к себе за хрупкие плечи, прислоняет легко — всегда боится сжать слишком сильно, будто тонкая фигурка балерины из шкатулки треснет, рассыпется в руках в мелкое крошево фарфора. Будто ничего более опасного этого объятия в жизни девушки не происходило. Страх из головы никуда не уходит. Оба боятся до дрожи каждой миссии. Неметаллическая рука Баки Барнса дрожит, доставая из-под завала Наташу. Романофф бледная, со сломанным после той миссии запястьем, сидит в больничном коридоре, накапливая на одежде запах медикаментов, пока в кабинете напротив Зимнего Солдата зашивают после двух слепых пулевых. После этого они будут кричать друг на друга до хрипа, сотрясая всю Базу. Потому что Наташа понеслась на помощь бестолковому Пауку, что умудрился попасть в передрягу, пока доставал заложников из рушащегося здания. Потому что Баки запаниковал и полетел следом за ней, спустя пару секунд наткнувшись на пулю. А потом и ещё одну. Они кричат, пока оба одновременно не замолкают, пока обоих не шарахает осознанием. Они живы, и это самое главное. Зимний Солдат порывисто обнимает её, сжимает крепко, несмотря на раздавшееся болезненное шипение, стискивает металлической рукой и про себя клянётся, что не отпустит. Пуанты на ногах выглядят смутно знакомо и совсем не чужеродно. Они ощущаются как ностальгия на с облегчением забытые времена, но их не хочется скорее стянуть и закинуть туда же, где они лежали два года до этого. Неразношенные, не переделанные собственноручно под Наташу пуанты жмут, но она продолжает упорно разминаться и тянуться у станка, сама не понимая, чего этим хочет добиться. Поворот, голова остаётся на месте, взгляд фиксируется на одной точке. Мозг не помнит, тело — наизусть. Всё так, как учили. Ещё поворот, руки мягко вытянуты полукругом, не провисают, как безвольные тряпки, пальцы выгнуты — продолжение танца, маленькая деталь целого искусства. Всё так, как учили. Спина прямая, как спица, фигура идеально и обманчиво хрупкая, как у той балерины из детской девчачьей шкатулки, беззаботно кружащейся под однотипное звяканье механизма. Всё так, как учили хлыстом и редким пряником. Всё так, как учили. Перехваченный в зеркале взгляд чужого металла, и она останавливается. Слетает с очередного поворота, неуклюже топчется на месте, ловя равновесие из-за закружившейся головы. Взгляд в зеркале чужой, смутно знакомый, улыбается. — Продолжай, — говорит с попыткой не звучать смертельно холодно, — У тебя неплохо получается. Наташа перестаёт бояться Зимнего. Теперь она старается называть его Джеймс. Когда-то она полюбит его так же, как полюбила Баки. Когда-то единственным человеком, которого Зимней сможет полюбить, станет Наташа. Баки Барнс больше не боится одиночества и кошмаров, он учится спать на матрасе и принимает металлическую руку как часть своей истории. Он заново погружается в жизнь и даже находит друга в лице слишком навязчивого, громкого и надоедливого Сэма. Уилсон много сучит и глупо шутит, сам же смеётся над тем, что говорит, его всегда слишком много и сложно, но Баки прислушивается к совету своего психотерапевта и пытается расширить круг общения. Затем его оставляет Стив, и Баки больше ничего не боится. Он плетётся в свою новую жизнь и следует за рыжей девушкой, которой слепо доверяет, которая верит в него так же, как верил Роджерс. Потому что она тоже заслуживала второго шанса. Потому что ей его дали. Провожая очередную войну, они держатся за руки, и вместе бояться почти не страшно. Будильник звучит противно, а рыжая копна, пристроившаяся на его груди, лезет в лицо, но Баки всё равно просыпается счастливым. Ворчит для приличия, спихивает с себя проснувшуюся девушку, но тут же притягивает её обратно, хихикающую и такую же счастливую. — Отпусти, мне пора идти, — Наташа пытается выбраться из объятия, но металлическая рука это сделать не позволяет, — Я обещала Сэму пробежку. — Обойдётся, — бурчит Барнс и снова пытается заснуть, пока Наташа не выбирается с кровати, умудрившись за минуту устроить мини-борьбу и одержать в ней победу. — Не спи до обеда, — Наташа клюёт Баки в металлическое плечо и скрывается за дверью. Он снова засыпает с лёгкой улыбкой на лице. Она возвращается спустя час и пропадает в душе. Выходит из него, пахнущая свежестью и хвойным шампунем, с мокрыми волосами, голодная, как зверь. Её встречает горячий сытный завтрак, чёрный кофе без сливок и сахара и до неприличия довольный Баки Барнс. Он безнадёжно романтично утягивает её в медленный танец без музыки, кладёт руки на бёдра, пока её покоятся на его плечах, прижимается лбом к её лбу. Поцелуй на вкус как зубная паста, как утренняя сонная нежность и отчаянная, безразмерная, распирающая их обоих любовь. Он лениво подхватывает её верхнюю губу зубами; не страсть — заботливое напоминание о чувствах. Ненавязчивое подтверждение присутствия. Стойкий оловянный солдатик и девочка-балерина из детской шкатулки. Они друг в друге нашли тишину. Они перестали бояться страха и себя самих, отдав на сохранность тому, кому доверяли безоговорочно. Они друг друга выстроили из развалин, собрали по кусочкам и теперь сделают всё, чтобы сломанные детские игрушки дожили до следующей игры.