меж страниц

федор вернулся — и слов лишних не надо, чтобы андрей, спотыкаясь, по лестнице бежал, прямиком во двор, плевать, в каком виде, когда, почему. неважно совсем, когда можно привычным совсем грузом феде на шее повиснуть, руками обвивая, в волосах отросших пальцами путаться. и все совсем как в прошлые разы — федорова одежда, да и сам он, если в шею носом ткнуться, пропахла совсем травами, незнакомыми вовсе, отзвуком цветочного поля. а стоит фединым рукам вокруг пояса обернуться, едва поднимая на руки, кружа совсем по-детски вокруг себя, андрей уверен — федор в одном существе своем сохранил воздух, бегущий сквозь гор да скал. в касаниях лишний порыв ветра, в голосе отзвук эха. а объятья, андрей уверен вновь, с каждым годом сильнее, плотней, так, что ребра будто бы трещат, а сердце бьется загнанно — страх, конечно. только бьется еще живее, когда федя щеками колючими сам в шею андрею втирается, пересушенными губами поцелуй роняет шутливый. шепчет над самым ухом, что скучал, что андрея бы под бок, чтобы каждая пересказанная федей секунда жизни зазвучала бы в днях андрея столь же ярко. показать весь мир наконец. андрей улыбается неловко. сам ведь хочет, да только сейчас не время. за руку тянет, пальцы держит почти трепетно, ведя в знакомые двери, знакомые стены, все-все, что федор наизусть знает. будто то и его дом. и шаг за шагом андрей едва дыхание задерживает, вслушиваясь в привычный отзвук — перезвон. и не пересчитать то, откуда он может идти. у федора цепочки по шее струятся, на сапогах золотое переплетенье, сережка в ухе, а может браслет на руке, которой федя в чужих пальцах путается? будто ходящий колокольчик. лишнее движение — нота тихая. и не нужно ни голоса, ни струн, только широкий шаг. и матушка, и отец на забаву смотрят сквозь пальцы — пусть цветет юность, пусть обрастает пением, танцами и мечтами, коли есть время, коли они живы. покойные времена всегда трудно достижимы. федор в дом вхож по многим причинам. встреча и знакомство были несуразно быстры, случайность на манер кости — четкая шесть! приезд давнего знакомого отца, что взял с собой на дальние торги тогда еще совсем мальчонку с чернущей копной волос. пусть учится, пусть поглядит на мир. по стопам пойдет, будет знать, где ноги ронять. вот и первое столкновение — неловкость в словах одного, звон смеха другого. пара рассказов о том, чем же отец промышляет на широких дорогах. две встречи такого же толка, а после резкая пропажа на года два. отец андрея не беспокоится, то — совсем короткий срок. а андрей только пальцы заламывает, думая изредко — жаль. будто очарованный и невидимой дорогой, и пейзажами, и многим прочим. может, туда бы затесался и чужой голос, ведающий обо всем. приезжает федор с одной лишь новостью — погиб. на андрея лишь скорый взгляд, перед тем, как отец просит о личном разговоре. андрей в привычном отеческом спокойствие слышит надлом и даже не думает ступить следом, лишь ловит пальцами рукав федора — ловит наконец и призрачную улыбку, а в ней тихое обещание — дай лишь время. федору говорят без приукрас — его здесь ждут. на правах сына своего отца, на правах друга. и он действительно на пороге появляется почти регулярно без требований, лишь с одной просьбой — приют на пару ночей, пока сам он пополняет со своими людьми припасы в дорогу и накидывает планы возможных путей. а мешается то время с андреем, что вглядывается доверчиво в глаза, вслушивается в лишнее слово. не дышит почти, стоит взять в руки лютню. чьи-то песни звучат, разбиваясь о стены, чьи-то слова передаются от федора к андрею. случайный, почти ничего не стоящий вопрос — а думал ли федор сам писать? андрей жмет плечами угловатыми неловко — совсем просто слова у феди с губ слетают, стоит начать рассказ, совсем руки привыкли к инструменту, может где-то там и стиху суждено лечь? случайная фраза, а федора цепляет. перебирает знакомые струны, все думает. а ветер играет, лезет за ворот рубахи, и андрей на манер мокрого воробья ежится. федор улыбается. своя расстегнутая жилетка сползает с плеч, падает на андреевы. самому холод не страшен, привычен. почти на «ты», не тронет того, в ком себя самого лицезреет. может, и имела там место быть попытка впечатлить, может, себе хотелось доказать что-то, но неровные широкие дороги стали местом многих строк. многие вырваны, забыты, потеряны среди пыли и камней за попытками намеренно слово подобрать, связать цельной мыслью, звучанием, плотно вдоль струн обмотать. во всяком случае, результат окупает путь — эти искорки в глазах андрея только федору и принадлежат. федор, наверное, счастлив этому циклу — встречи, пара месяцев скитаний, встреча, но не надышаться порой краем за сотни дорог от пристанища, не получается временами плану следовать, дороги путаются и времена сбиваются — плутай по свету, не сиди и не ожидай ничего, превращая всю жизнь в сплошь бег, о родных уголках не вспоминая даже. порой андрея хочется наглейшим образом выкрасть. но иногда играет в душе чувство совсем иное — страх самому оказаться пойманным. и вновь срываться в дорогу. х х х федя на траву опускается, пальцами в нее секундо путается. так, чтобы едва-едва и она была готова пальцы резать. пальцы мокрые, по пальцам роса еще не ушедшая, штаны тоже мокрыми пятнышками расходятся, а федя андрея за рукав тянет, рядом совсем роняет. и андрей слушается. приваливается плечом к плечу, позволяет себе голову на чужое плечо свесить. наверное, неправильно, лично слишком, но плевать. рядом с федей «плевать» множится, крошаться какие-то границы условные, совсем ненужными делаются. а тот его локтем подталкивает, расшевеливает. на себя смотреть заставляет. андрей подбирается, по траве скользит, оставляя от нее еще мазки, но на федю смотрит, засматривается. не забыть, как федя улыбается, смотрит, как глаза у феди блестят да как волосы на лоб падают. не забыть за то время, что федя опять выпорхнет с насиженного места. а сам федя поднимается, но лишь для того, чтобы кругом пройтись, собирая стебли выросших цветов — одуванчик, клевер. что-то, чьи названия андрею позабылись. и опять упасть рядом — перед андреем, коленями сталкиваясь. андрей отодвигаться не думает, просто тепля это неловкое случайное касание и смотря, как федя сумку на поясе расстегивает, достает со всей нежностью еще пару цветов — андрей их не видел. федор только взгляд кидает, считывая удивление, и начинает обыкновенно — слово, вплетенное в длинную череду истории, как тонкий стебелек в кружок венка. тот бутон — дальние поля где-то посередине двух дорог, где федор проезжал с незнакомыми попутчиками, смеясь, говорит, что думал в моменте — не покинет уже ту дорогу. андрей кривится на эту шутку, коленом коротко бьет. только не говори подобное, только не подвергай себя дополнительной угрозе. будь уверен, что возвратишься. федя плечами жмет — мелочь ведь, но, успокаивая, вкладывает в пальцы андрея один из цветов. а этот выкупил. сам не уверен, откуда да что за вид. да и продавец не знал. зато о других расписывает, все, что знает. откуда привезли, где растут, куда пойти могут. федя говорит, что некоторые себе для коллекции оставил, а парочку — специально для андрея. сувенир. еще один среди множества. андрей отдает стебелек обратно феде, а тот, даже не задумываясь, тоня в рассказе собственном, на автомате вплетает его в другие цветы. а стоит упомянуть страну другую — рассказ меняется на какие-то новости о внутренностях ее, о том, кто на престол взошел, каких людей оттуда бежавших федя встречал, что там невероятно красиво, но жить там — жуть. вот и сам федя оттуда бежал. о каналах, там плывущих, о птицах. федя поднимает глаза, думает секунду над чем-то и, смеясь, выносит вердикт, если бы сам андрей птицей был, то пока что он — цыпленок лишь. федорович хмыкает чуть досадно, закатывает глаза, а федя продолжает примирительно — чего же обижаться? венок, только концы друг с другом вяжется, на макушку андрея опускается. федорович послушно голову склоняет. федя разглядывает. и говорит внезапно мягче — нет, глупо его с птицами сравнивать. глупо его вязать с чем-то обыкновенным, животным, андрей прямо сейчас больше походит на солнце, восходящее медленно из-за горизонта, яркий столь же, а цветы — блики, скачущие по воде. тысяча разных оттенков. только андрей поярче, покраще, больше светит. а у андрея вдоль шеи жар, сжигающий голосовые связки — не ответить. жар плывет и по щекам, заставляя отвернуться живо, скоро рукой шею потирая. от чужого взгляда спастись. не видеть то, как на него федя смотрит. уводит разговор в чуть другую сторону: — я бы хотел жить у моря. — я бы отвез тебя к нему, — андрей кидает скорый взгляд на федю — не врет. предлагает почти прямо. федорович ведет плечами, а федя, не желая стеснять, еще раз петляет разговор: — вспоминая о морях, хочешь пару легенд услышать? что-то украл бессовестно, что-то на основе их родилось. андрей живо кивает. пролегает начало легенды на траве, спустя пару долгих рассказов о бушующих океанах, о бесстрашном да безумном капитане, о трагедии богов, перетекают они в комнатку андрея. тот растекается где-то в простынях, одеялах и подушках. андрей шурится, рассматривает федора, а тот выглядит невыносимо ярко на фоне почти унылой, тусклой до удушения комнате. но с каждым взмахом руки, с каждой улыбкой и шуткой яркий мазок идет то по стене, то потолку. у андрея волосы растрепаны по подушке, а в глазах — блеск. звездочки, украденные у высоких небес. сам федя, тихо напевая, в ладонях преподнес. разглядывает который раз, никогда не хватит, просто зарисовывает, сотый листок заполняя чертами: федя сидит совсем рядом, на краю кровати, федя волосы, отросшие за время прошлой встречи, за ухо заправляет, федина рубаха широкая свободно расстегнута до середины груди, а там крестик нательный теплится. андрей думает, что слышал от федора множество историй, им самим выдуманных, пересказ баллад, знакомые каждому крикливые песни из кабаков, но никогда — молитвы. верит ли? или отдача какой-то традиции? феде бы верить в каких-то языческих богов, чтобы еще ярче, еще сильнее выбится, более чуждым выглядеть в хрупкой картинке мира, что андрей строит самостоятельно. андрей тянет руку, цепляясь за чужой рукав, привлекая внимание к себе. федор смотрит сверху вниз ласково. затихает, руку опускает — чужая макушка накрывается теплой ладонью. прядка за прядкой плывет через пальцы. андрей просит начать заново — задумался, отвлекся, слова такие важные упустил. федор соглашается, слушается и, продолжая перебирать чужие волосы, затягивает историю с начала. андрей простынями шумит, притираясь ближе, головой к фединому бедру прислоняясь. игнатьев губы поджимает, путая секундно мысли от того, как трепетно в груди все тянет. андрей засыпает под чужой голос. быстрее, чем в любую другую ночь, быстрее, чем в те ночи, что федор где-то далеко, где ни тронуть, ни выслушать, ничего. федору этого знать ни к чему. андрей, засыпая, может только почувствовать быстрое дуновение ветра, мягкий поцелуй в лоб — федор. почувствовать да и только, поздно для того, чтобы хватать юркий хвост мысли. на утро не позволит себе и думать в этом ключе. всего лишь грезы. как бред от жара, мимолетный, тонущий в сновидении, что столь необъятно, что затмевает. затмевает почти пугливое, осторожное касание чужих пальцев — запястье, ладонь. легкий обруч из чужой руки. затмевает и короткие прикосновения губ — кисть, костяшки, тыльная сторона. почти отчаянно. почти шепча извинения. затмевает то, как аккуратно его руку кладут на место, точно фарфор, и соскальзывают с края кровати. вестимо, край не столько деревянных перекладин и перин. комната, раскрашенная широкими мазками, сбирается в кучу, стоит беспокойству исчезнуть, вновь — тихие синие блики, обугленная холодная палитра. холод подмывает, под ребра карабкается, комком в них селится, и птице не остается ничего, только широко махнуть крылом, устремить, лететь, рея свои перья по ветрам. не объять просторы, что раскидываются во сне, не объять то море, о котором говорил федор, слишком шумны и многочисленны скалы и волны, жадно грызущие берега, краски неба то вспыхивают, то гаснут, подчиняясь пришедшему грому. и хочется влететь, упасть, потонуть и в шуме, и запахе и каждую деталь впечатать в сознание. выточить на подкорке тонким ножиком. так, словно и сам видел. так, словно не создал федор мир этот по кирпичику. так, словно андрей мог обратиться птицей, зорким орлом пролетая меж гор да глаз не спуская со знакомого плаща и темной копны, следуя за ними на манер беспокойного птенца. простор океана блестит пурпуром, перекатывается в нежный, почти прозрачный синий, сбивается берегом, а перед ним уже стелится дорога. широкая, почти дикая, а по ней повозка, наполненная силуэтами неясными, размытыми. только один дребезжит знакомыми чертами. птицей бы броситься вниз, рассекая воздух, пытаться нагнать привычный взмах плаща. а тот все бежит, бежит, бежит. дальше, путаясь среди черной мути незнакомых и мест, и людей. птица крылья сбивает о тропу, усыпанную лошадиными следами. когда федор скрывается за поворотом поутру, птица не может подлететь. птица комкает рукав рубахи да двинуться с места не может, только задумчиво обводит край от следа колес кончиком сапога. отступает ближе к родным дверям. поступь легкая, ведущая сама собой к гостевой комнате, где федор ночевал. несет, будто хочет найти что-то или, на крайний случай, себя здесь затерять. войти и раствориться. вестимо, андрей первый сюда вернулся, думает, рассматривая наскоро оправленные простыни. андрей оглядывается, взглядом пытается выцепить хоть что-то, еще о феде свидетельствующее. в комнате звенящая прохлада. андрей шагает по мягкому ковру по нему, дабы прикрыть окно, но рука так и не может подняться. ветер залетает, по волосам гладит размашисто и собирается под рубахой. андрею бы так и остаться в этой комнате и с этим чувством в ребрах. ветер разносит по комнате шорох, подхватывает лист, уже слетевший куда-то к стене. андрей поднимает, смотрит на простые, короткие слова. слишком мало, чудовищно мало. надеюсь, андрей, это нашел и читаешь именно ты. я уже смертельно скучаю. чернила свежие. вестимо, писалось утром. андрей оглаживает, распрямляет уголки. руки дрожат. одно из немногих писем федора, невероятное событие. письма от федора приходят редко, иногда позже, чем приезжает сам федор. отправленные из разных мест, деревень, отдаленных городов. и ведь не угадаешь — потеряются, забудутся, а может и самого посла растерзают или обкрадут по дороге. хоть ромашку бери да гадай на ней, результат и то окажется более вероятным. да и в другую сторону смысла нет отправлять письма, путь следования федора никогда не известен на сотню процентов, не ясно, куда отправлять, когда… стоит подумать об это более нескольких минут, андрея берет досада. письмо аккуратно складывается, теплится в руке, пока андрей еще раз захватывает комнату взглядом. слишком ярко — венок на краю постели. а андрею казалось, он забылся где-то снаружи. венок уже жухлый и от солнца, и от отсутствия воды. андрей подбирает его, вдыхает поглубже свежий запах сквозняка и уходит из комнаты. перешагивая порог, хочется развернуться и бросится обратно. андрей упрямо шагает к себе. письмо убрано в шкатулку, а венок — аккуратно распутан. это почти по-детски, может быть, но у андрея свербящее чувство сохранить еще что-нибудь, выгравировать. цветы, привезенные федором, отложены в сторону, а привычные глазу с полей — выкинуты. на полках находится толстый том, тяжелый, едва тронутый пылью. цветы покоятся меж страниц. пальцами очертить обложку, закрывая аккуратно книгу и убрать на место. все почти на автомате. из каждого ухода феди в другой. андрей опускается на край постели и думает о том, что будь приезд феди лишь сном, он бы не удивился. столь же яркий и скоротечный. он уже смертельно скучает. х х х шаг по деревянной лестнице спешный, но все же не то встревоженное огнивом животное, былое раньше. рубашка подобна парусу, ледяной зимний ветер ловит в свои лапы, стоит раскрыться двери из дома. это ведь рефлекс уже — беги, боясь потерять хоть секунду после замеченной в окне знакомой телеги, лица или слов домочадцев. встретить во дворе, из раза в раз, если сам ты не находишься вне уютного гнезда. ветер не режет щеки, только момент в момент бьет по ребрам, стоит федору появится в поле зрения. шумный выдох — клубы пара. следы по тонкому слою снега на убранной дорожке. поднятые для объятия руки. — подожди, — федя на шаг отходит скоро, смеясь и сильнее запахивая плащ, застрявший в борьбе меж жадными лапами ветра и федиными руками. андрей слушается, вглядываясь в чужое лицо, сжимает это плащ у фединого предплечья. — ты чего раздетый-то выскочил? идем в дом. у феди щеки от холода алые, да пальцы такие же. андрей глядит и совсем по-детски жалобно сердце сжимается мелким клубком. двери затворяются, прогоняют холодные игры подальше, а федя позволяет себе распахнуть плотную ткань. во второй его руке комок еще мельче, но тоже на сердце походящий, цепляющийся за теплый федин жилет. андрей руку тянет, но тронуть почему-то опасается. или, нет, не так. не уверен. не напугать бы да фединого объяснения подождать. — он у соседнего поселка меж мешков, вероятно, затесался, погреться пытался, а мы заметили лишь на днях. дурной совсем, от тряски перепугался, мне в руки почти выскочил… — федя отцепляет маленькие лапы от жилета, в ладонях теплит рыжую шерсть. — во всяком случае, не выскочи он, я бы не приехал сегодня. остановок не планировал. — ты мог бы остановится погреться и переждать пургу, знаешь ведь, я был бы рад. федор отрывает глаза от кота, глядит на андрея — виноват. кривит губы, одной руки расстегивая, с плеч сталкивая плащ. андрей помогает. — именно — пурга. мне надо успеть до того, как дороги будут засыпаны настолько, что чрез них не пробраться, — тишина в пару секунд. — прости. я бы приехал, андрей, будь условия ласковей. и остался бы — тоже. андрей вешает плащ федин, а федя наблюдает, как чужие плечи напрягаются, чтобы сразу после медленно опуститься вниз. да и голова чужая к груди клонится. — ты не останешься? — через пару часов мне придется продолжить путь. андрею бы возразить — будет темно. уже начнется буря, еще сотня выдумок, лишь бы в чужой плащ крепче вцепиться. приходится пальцы разжать. — ты говорил, что приехал из-за кота? федор кивает быстро, стоит андрею обернуться наконец, а потом шагает вглубь дома, только чтобы найти первое же кресло и опустить туда рыжий ком, что опасливо взад-вперед прошагал. и опять опустился, свернулся, чуть ли не забиваясь в угол — холод зацепил и зверька тоже. — я не мог его оставить, раз уж он со мной столкнулся, его снаружи только гибель и ждет: собаки сгрызут, замерзнет насмерть, а если и нет — может, потопят по весне, — федя пальцами следует позвоночнику кота, едва дергая плечом. андрей смотрит сверху вниз, а собственные пальцы сжимаются на ткани рубахи. — я могу оставить его здесь? хотя бы на время, может, пристанище ему другое отыщете? — спрашиваешь еще… андрей медленно опускается рядом, коленки упирая в ковер. позволяет и себе коснуться шерсти. а комок этот, будто бы кусачее пламя, перекидывается жадно, жмется охотно к горячим ладоням. — я прослежу за ним, федь. пальцы едва сталкиваются, федя руку убирает, выдыхая спокойней. — облегчил мою совесть, спасибо. — твои слова не то чтобы оставили мне выбора, — андрей ворчит, лицо ладонью накрывает. быстрый счет: раз, два, три. — ты уверен в том, чтобы уезжать сегодня? сам вовсе не скучал? интонация андрея шутливая. то, как он голову набок склоняет и глаза щурит — театр. правда, актер здесь не один. а игра совсем уж отвратна. скучает. вслух только не говорит. не говорит и андрей того, что приютил бы в стенах не только лишь рыжий ком. и остается друг друга глазами сверлить. федор глаза первый закрывает. воздух гонит сквозь зубы, отворачиваясь в сторону окон. — у нас есть час. звучит как одолжение. подачка. андрей поджимает губы, а желудок сводит от этой противной мысли. андрей по ковру движется, руки тянет к феде наконец, пальцы цепляются за жилет, лицо прячется куда-то в грудину. глупость. исполнение несостоявшегося объятья. одна федина рука — в волосах, другая пересекает спину, тянет ближе. феде бы прощения шептать этот час — глупость. губами по макушке. скучал. скучает. будет скучать. не то чтобы это случайное стечение обстоятельств, никак от федора не зависящее. осознанный отказ от одного в пользу, возможно, большего. возможно, потеря необходимая. возможно… федя от потока мыслей жмурится, андрея в руках сжимает почти болезненно. — прости. федя покидает его на этот раз с шумом ветра, будто бы разливающегося смехом. качает в своих руках, довольный кражей. х х х дни сливаются. в днях мешаются лица, события, разговоры. синий, голубой, серый. градиент, в который обмакнули ярчайший витраж. и андрей глядит, щурится на него, а он плывет в глазах штормом, весело скользящим по морю — там скачком в танец вступает и ворох молний, и на секунды в сумбуре границы стекол чудятся силуэтами. стоит глаза открыть, моргнуть уже здраво — не было морей. есть серое стекло, разбитое кусками разного размера. а мальчишки за ним, бегущие до запутанных ног, сжимают в руках камень, глядят настороженно и убегают тут же, видя чужое лицо. спугнул, с тоской федорович допускает в своей голове. его руки не могут поднять камня, они лишь едва чертят чернеющие линии, дробящие картину. на руках пыль — стряхни, развернись на пятках да уйди из этой тихой церквушки. дома также ждет нанятый отцом учитель, после — помощь самому отцу то с бумагами, то с очередным визитом к лицу выгодному. за пределами церквушки дребезжат капли, за ворот катятся. по позвонкам раз, два, одежда впитывает. вне города дороги скоро пойду болотом, если ливни затянутся. в ушах тихим шепотом разговоры прохожих — выезжал до леса, едва стоило свернуть с главной дороги, все вязко, непроходимо, мерзко, мерзко, мерзко. иногда отец заводит разговор о том, что андрею бы раздумывать о венчании. вскользь, не давя, подкидывая хвороста в огонь, не замечая как плечи сыновьи напрягаются, будто бы лошади вскинули непосильный груз. иногда отец заводит разговор о том, что когда придет черед его, управление поместьем перейдет в сыновьи руки, и пусть те дрожат, как листья осенние. иногда отец часами сидит у постели матери, глядя задумчиво в стену у ее головы, вспоминая забытые молитвы, а та, словно цветы в книгах сына, желтеет, иссыхает. в вечности сохраняется воспоминанием ласковых рук и душистых юбок. той ночью, стоит отцу покинуть место, андрей меняется с ним ролями, засыпает эту ночь он с рукой матери в волосах. и плевать на обшарпанные, грязные колени, когда он на них падает, почти лбом клонится в чужую крохотную могилку. спи меж корней древа так же, как и цветы — меж страниц. синие стекла рассыпаются по полам церкви, оставляя места лишь серому, что играется, подбрасывает на своих волнах голубые блики. тихим, ненавязчивым солнечным зайчиком по смятым простыням андреевой комнаты вышагивает рыжий комок. смотрит умными глазами, в руки мокрым носом тычется, а андрей свое лицо хоронит в мягкой шерстке. улыбка ползет по губам. пальцами между ушей, по загривку и по позвонкам, пока комната полнится урчанием. удивляет то, как из глупого забитого комка растет эта величавая фигура. по меркам кошачьим. лапы его путались в складках матушкиных юбок. лапы его цеплялись за чужой жилет, шерстка была упрятана за тяжелым плащом. лапы его сейчас топчутся по коленям андрея. андрей глядит на свою персональную солнечную лучинку, улыбка вниз течет, а вслед за ней, кажется, и рот, и щеки, и все лицо превращается в неуклюжее месиво. руки находят окно, отворяют, а ветер омывает брызгами. вгрызается в шею и плечи, сдергивает резвым движением лежащие тонны, и так легко, легко, легко становится на мгновения. едва лишь из окна не перевешиваясь, андрей думает не хотя того — он скучает до одури. и искать конкретики абсолютная чушь. будь то образ женщины под деревом, будь то переплет детских лет, будь то вечно пропадающий в дорогах сокол. створки приходится глухо захлопнуть. х х х по лестнице — тихим шагом. принести могло кого угодно, в последние месяца тех слишком много людей, которые требуют внимания, помощи, подписи договора о закупке чего бы то ни было. отец ворчит на это, кидает беглый взгляд на сына — тебе, мол, тоже с этим ворочится придется. но сейчас во дворе звучат точно такие же тихие шаги, почти неловки. андрей пялится с секунду, убеждаясь, и ноги движутся быстрей. застывают, как вкопанные, когда до федора лишь шаг. руки чешутся. пальцы колет. игнатьев клонит голову в бок, улыбается лишь кончиками губ. «ты изменился» звучало бы глупо, слишком пошло, мелькает в голове федора, а глаза все так же бегают, рассматривают мальчишку, которого хотелось помнить посреди зеленого поля с ярким венком в волосах. андрей кроет глаза, к ладони жмется, когда федор поднимает руку, чтобы убрать шальную андрееву прядь за ухо. слова копятся где-то в глотке, а выходить не думают. только слово у феди и вырывается: — рассказывай. андрей жмурится, тонкими пальцами цепляется за чужую кисть. позволяет себе шагнуть ближе, руку сунуть под плащ и зацепиться за чужой жилет. лоб покоится у феди в плече. игнатьев только щекой к макушке прислоняется, взглядом скользя по знакомым стенам. не меняются с каждым годом, только лица неизвестных мелькают изредка. и андрей в руках меняется. выше, плечи едва шире, голубые искры едва подернуты тенью. и руки дрожат, ищут все, за что зацепиться. кажется, будто только сейчас и нашли пристанище для себя подходящее. и андрей рассказывает. тезисно, будто боясь что-то лишнее выкинуть, путаясь в неясной эмоции, что облекается в простое «это глупость. мелочь.» и от того фразы ломкие, угловатые, режут по собственному горлу, а от фединого внимательного взгляда будто лишь хуже. и едва не падает на пол, рассыпаясь сотней своих копий, мысль — мне тебя не хватает. рядом, поблизости, чтобы спрятаться по тяжелый плащ, чтобы зажмурится и оказаться то в цветочном поле, то на берегу, в ушах хороня шум прибоя. останься. еще на день, еще на неделю, еще на месяц, сколь угодно. останься. вслух не высказать эгоистичного желания. а дни привычно сливаются, в мути серо-голубой вспыхивает блеклый желтый, ало-огненный, а потом смывается волной огромной. и от федора поблизости действительно спокойнее, действительно лишний разговор, лишнее неловное касание по плечам теплит, развязывает. и улыбаться — легче. легче, спокойнее, свободнее будто. лишь федор глядит, разглядывает, пытается понять что-то. причины, следствия и, что-то понимая, прячет глаза вечность. дни сливаются — неделя совсем сквозь них не проглядывается. андрей в голове эту мысль прокручивает по меньшей мере десятки раз, начиная с того, как федор пропал в дорогах, кончая тем, что он в эту секунду собирает необходимые ему в пути вещи. мысль въедливая. вопрос, на который ответ необходим. федя кидает беглый взгляд на андрея, вестимо, собираясь что-то сказать, но замирает, видя андреево выражение. только голову едва склоняет — просит начать. — в этот раз ты пропал почти на год, — не упрек. сухая констатация факта. наврал на месяца три, уточнять нужды нет, пусть и мог порой срок указать вплоть до дня. мелочь. глупость, что андрей настолько этим обеспокоен. федор уводит взгляд в легком смятении — возможно, и сам течение времени потерял. сам-то он давно бросил вести счет дням. бросил, спрятался от такой же свербящей в голове мысли. дни летят, встречу откладывают, а вместе с ней перетирается и чувство, бесконечной петлей возвращающее лошадей к этим ставням. — я уезжал и на дольше, андрей. — я иногда боюсь, что ты не приедешь вовсе. слова висят в воздухе, будто бы случайно выброшенные. андрей губы поджимает — жалеет. федор едва касается руки, цепляется за андреевы пальцы. глядит задумчиво, как они переплетаются будто сами собой, да и улыбается. натянуто так, осознавая что-то, что совсем уж тяжело по плечам грузом ложится. — ты можешь уехать со мной. андрей руку дергает — случайно, нервно, от боязни. а федор послушно отпускает, уже за ответ то принимая. улыбка не уходит. осознание сменяется пониманием. принятием. а андрей ничего противопоставить не может, сипло, почти хрипя, как ему самому казалось, проговаривает: — не могу. за этим «не могу» столько различных причин мог бы он перечислить, но каждая из них уже была высказана прежде. и если в те времена якорь был шальной фантазией недостижимого, почти фантомного, сейчас штрих за штрихом форму набрал. привязался к даже не отросшим толком перьям по лопаткам — вырвал. не улетит. не улетит от отца, которому скорым шагом под дерево к жене, не дышащей давно, не улетит от слуг, счетов, наследства, что отдал ему отец, не улетит от всего, что андрей должен исполнить, пока его самого не проведут под древо семейное. и нет в списке необходимого ни гор, ни лесов, ни долгих дорог, будь то на лошадях аль повозках. федя тишину разрывает, выдыхая. не тяжело. спокойно. насмешливо даже, наверное. руки — к чужому вороту, оправляя, отряхивая воображаемую пыль с плеч, а андрею все чудится плеть. к рукам хочется ластиться, как раньше бывало, хочется самому к феде руки тянуть. будто нельзя. знает — федю себе не заберет, в жизни не позволит феде остановиться на место одном, орла запереть в стенах четырех. а федины пальцы на острых плечах сжимаются почти больно. андрей себя ощущает хрупким стебельком в фединых пальцах. тронь чуть грубее — переломится. — королевич, — смеется тихо, качая головой. — мне пора, андрей. отпускает из рук, застывает на секунды да разворачивается на пятках, тут же ступая к раскрытым дверям. андрей отмирает поздно совсем, бросается следом — в спину кричит. — федор! ты вернешься? игнатьев застывает посреди двора, оборачивается. молчит. — я не знаю, — руками разводит, и андрею чудится на миг — взмах крыла. — доживу, а может и нет. или совью гнездо где-то подальше от городов? не угадать, родной. федорович за косяк дверь держится и молчит, вглядываясь в чужое лицо. бред. бред это все. нет варианта, где федор не войдет в знакомый дом, вновь рассыпаясь перезвоном цепочек, струн, голоса. — федор, ты вернешься. уже не вопрос, но и не приказ. просьба. федор руки за спину закладывает, улыбка исчезает. устал уже, вестимо. и все же делает шаги к двери, где андрей стоит. вновь — держит руки. задумчиво обводит костяшки. отпускает на секунду, лишь за тем, чтобы с рук своих снять одно из множества колец, а потом аккуратно опустить в чужую ладонь. собрать пальцы в кулак, заставляя сжать холодный металл. — я всегда с тобой буду поблизости, просто держи его рядом, хорошо? андрей пялится на переплет своих рук и чужих. а потом их поднимают и оцарапывают сухими губами. федорович не может дышать, ребра, легкое и сердце замирает. в глазах отражается только то, как федя целует его руки. не шуточный приветственный по щекам, не ласковый, прикрытый дремотой в лоб. сейчас — федор губами будто гвозди в андреев гроб забивает. поцелуй вдумчивый, сам федор каждое касание будто старается отлить в памяти. а андрей, как последний гвоздь в доску входит, медленно думает — никогда страха не было не было. ни в одну из встреч. руки вновь выпускает из своих. вновь — надолго. андрей пялится в спину, а потом переводит взгляд на раскрытую ладонь, на кольцо. пальцы не сгибаются, но как-то опускают колечко на один из них. андрей пялится на собственные руки и хочет всхлипнуть — жжет невыносимо. где-то в запястьях разжигается комок нерва и отзывается ожогом там, где чужие губы царапали. кольцо прожигает до кости. водой холодной не успокоишь. андрей, не думая совсем, по ожогам идет губами. хочется рассмеяться до сорванного горла. х х х в распахнутом вороте рубашки проблеснет кольцо на веревочке. месяца сливаются.