Твой лик, желанный и любимый

Великий художник Андреа дель Принчипе отложил кисть, окинул взглядом холст и тихо вздохнул. — Можно смотреть? — подорвался с кушетки его натурщик, до этого момента лежавший в романтичной позе, томно откинув руку и прикрыв глаза длинными ресницами. — Боюсь, вам опять не понравится, Микеле, — снова вздохнул Андреа, чуть-чуть разворачивая мольберт, чтобы тому было лучше видно. Микеле, порывистый и долговязый, оказался возле него одним прыжком, глянул на холст и выругался. — Маэстро Принчипе, — начал было он, потом снова выругался, потом заржал, потом нахмурился, потом задумчиво и немного укоризненно сказал: — Вы меня восьмой раз рисуете, е-мое. Ну пора бы уже как-то. Андреа провел рукой по лицу. На лбу и носу остался след от краски. — У вас краска на носу, — вежливо сообщил Микеле. — Красная. Вы теперь на клоуна похожи. Гы. Андреа потянулся за полотенцем, которое висело на спинке стула, чтобы вытереть лицо. На Микеле он старался не смотреть. — Давайте завтра еще раз попробуем, — ободряюще предложил тот. — Должно получиться. — Спасибо, Микеле, — тихо ответил Андреа. — Спасибо, что веришь в меня. Микеле хлопнул его по плечу, оделся и ушел. Когда за ним хлопнула дверь, Андреа снова с тоской посмотрел на свое творение. Картина была идеальна — и цвет, и перспектива, и проработка деталей, и игра света на гладкой коже и черных кудрях до плеч. Кудрях, которых у Микеле, собственно говоря, и не было. В этом и заключалась проблема — с портрета на него смотрел совсем не Микеле, а какой-то незнакомый юноша, которого он рисовал каждый раз. Каждый проклятый раз. Андреа накрыл холст покрывалом и тоскливо посмотрел на стоявшие в углу предыдущие портреты Микеле. Ну то есть как Микеле. Семь штук. Завтра будет еще одна попытка. Он прославился своими религиозными фресками — сначала его попросили изобразить Страшный Суд в небольшой церквушке на окраине Венеции. Потом кто-то из священников рангом повыше, заметив его творение, пригласил его расписать потолок и стены в церкви побольше. Дальше последовали еще несколько предложений, и творения его рук украсили еще пару венецианских церквей. А потом его и вовсе позвали украсить Базилику Святого Венчезлао, чем он в настоящее время и занимался, временами, конечно, отвлекаясь на красоты и искушения Рима. Его фрески приводили в восторг и благоговение и представителей Церкви, и прихожан, однако многие задавались вопросом: во всех мужчинах прослеживалось очевидное сходство, словно их всех рисовали с одного человека. Да что там в мужчинах, в женщинах тоже. Впрочем, лица всех святых при этом были исполнены такой красоты и благородства, что их сходство друг с другом никого особо не беспокоило. Зато оно беспокоило самого Андреа. Однажды, разгуливая по улицам Венеции, он встретил молодого человека, высокого, статного и невероятно красивого, с печальными глазами с длинными ресницами, аристократическим носом и черными локонами до плеч. Андреа не знал, кто он, но подойти и заговорить не осмелился — он тогда еще был беден и безвестен, а юноша, судя по богатым одеждам, явно принадлежал к благородному роду, поэтому Андреа оставалось лишь проводить его взглядом и мрачно пойти своей дорогой. Но это лицо словно отпечаталось на внутренней стороне век, эта невероятная красота с тех пор занимала все его мысли, и все лица, которые он рисовал после той встречи, были копией прекрасного незнакомца. Расписывать церкви это не мешало — лик незнакомого юноши, благородный и печальный, идеально подходил для изображения святых. Но слава Андреа росла, и ему стали поступать предложения от богатых представителей римской аристократии. Андреа, конечно, был польщен, а также хотел денег и известности, поэтому бы с радостью согласился, но перед этим решил потренироваться на натурщике. И не зря. Договорился с Микеле, сыном знакомого купца, и семь портретов Микеле (уже восемь) выявили большую, огромную проблему. С черными кудрями и печальными глазами. Количество портретов Микеле-что-не-Микеле выросло до шестнадцати. Андреа с каждым новым провалом погружался в отчаяние. Всем желающим получить портрет его авторства приходилось вежливо отказывать, но один знатный господин все-таки его уговорил. Андреа подумал, что с рисованием девушек у него получше, и что он все-таки сможет нарисовать красавицу перед ним, а не красавца из глубин памяти, тем более что отец девушки великодушно согласился не убивать и не позорить на весь Рим, если портрет окажется плох. Поэтому он решил рискнуть. Когда работа была закончена, Андреа тяжело вздохнул. Еще тяжелее, чем обычно. Даже Микеле не слышал такого тяжелого вздоха за все дни совместной работы. — Позвольте взглянуть, маэстро дель Принчипе? — нежным голосом спросила молодая донья Катарина. — Не стоит, госпожа, — Андреа стиснул руки, не зная, куда себя деть от стыда. — Не оскверняйте свой взор сим недостойным вашей красоты портретом. К моему величайшему сожалению, я не смог запечатлеть вашу прелестную юность… Но донья Катарина резво, дав фору Микеле, подскочила с кушетки и оказалась рядом с ним. Андреа ожидал гнева, позора, изгнания из Рима и смерти в нищете и забвении, но донья Катарина вместо этого улыбнулась и похлопала его по плечу. — Действительно, маэстро, — хихикнула она. — Вы не смогли запечатлеть мою прелестную юность. И вообще меня запечатлеть не смогли. А вот молодой господин Альче дель Риннегато получился идеально. Только в платье. На этом молодая донья Катарина убежала, звонко хохоча. Андреа потерянно смотрел ей вслед. Сердце билось как сумасшедшее. — Господин Андреа, — постучался в его кабинет слуга. — К вам посетитель. Молодой господин из благородной семьи, говорит, что хотел бы заказать у вас портрет. Андреа вздохнул. После провала с доньей Катариной и уже двадцати трех провалов с Микеле (слава Богу, тот был очень отзывчивым и любил лежать полуголым на кушетке) у него почти опустились руки, и подобные предложения повергали во все большую тоску. Однако стоило как минимум лично поговорить с молодым господином, чтобы не показаться невежливым. — Молодой господин Алессандро Альче дель Риннегато, — представил гостя слуга, и в кабинет Андреа вошел тот самый благородный юноша с черными кудрями. Точно такой же, каким Андреа его запомнил, и точно такой же, каким он рисовал его тысячу раз. — Добрый день, маэстро дель Принчипе, — вежливо поздоровался гость. — Я хотел бы, чтобы вы нарисовали мой портрет для фамильной галереи. — А потом еле заметно улыбнулся и добавил: — Молодая донья Катарина сказала, что вы справитесь лучше, чем кто бы то ни было. Андреа застыл, пару раз открыл и закрыл рот, с размаху шлепнулся в кресло и спрятал лицо в ладонях. Занося руку над холстом, он бросил еще один взгляд на молодого господина дель Риннегато, который сидел в кресле напротив. Он знал, что в этот раз все получится. — Если синьору дель Риннегато будет угодно, — предложил Андреа, выглядывая из-за мольберта, — можем сделать перерыв. Наверняка вы устали. Молодой господин дель Риннегато пошевелился, разминая затекшую шею и поясницу, и задумчиво кивнул. — Благодарю, маэстро. Я уже и забыл, как тяжело сидеть без движения несколько часов кряду. — Тогда позвольте, — Андреа подошел и протянул ему руку. — У меня как раз есть отличное вино. Молодой господин дель Риннегато посмотрел на него снизу вверх с каким-то странным выражением, но руку принял. Его глаза вблизи, в рассеянном свете из окна, оказались серо-зелеными. С длинными, почти девичьими ресницами. — Сколько времени займет работа? — поинтересовался синьор дель Риннегато, сделав маленький глоток вина. Андреа нахмурился, высчитывая. Хотелось, конечно, растянуть на неделю. Столько времени, конечно, не требовалось, но он понимал, что, стоило ему дописать картину, и молодого человека он больше не увидит. Скорее всего, никогда. Разве что на своих двадцати трех неудачных портретах Микеле. — Три дня, — честно ответил он. — Возможно, чуть дольше. Потом краске надо будет высохнуть, это еще пара дней. После этого изготовят раму, и картина готова. — Чудесно, — кивнул молодой господин дель Риннегато. — Я, признаться, не рассчитывал, что вы справитесь так быстро. Продолжим? Андреа сделал последний глоток, встал и жестом пригласил синьора дель Риннегато следовать за собой в мастерскую. Через три дня гордый Андреа был наконец готов продемонстрировать результат заказчику. На его взгляд, картина вышла еще лучше, чем все предыдущие портреты молодого господина дель Риннегато (включая неудавшиеся портреты Микеле и доньи Катарины, а также полчища святых в венецианских церквях и Базилике Святого Венчезлао). Однако молодой господин дель Риннегато его восторгов не оценил. — Неплохо, маэстро, — сдержанно похвалил он. — Работа, действительно, достойная. Однако, на мой взгляд, вот в этом месте свет падает немного неудачно. Да и, как оказалось, бирюзовый цвет мне не особенно идет. Не составит ли вам труда перерисовать? Андреа было обидно, но он не подал виду. — Разумеется, синьор. Я подумаю, что можно сделать со светом. Синьор дель Риннегато кивнул и улыбнулся уголком рта. — Тогда я попытаюсь найти в своем скромном гардеробе что-нибудь не бирюзовое. Услышав звук закрывшейся двери, Андреа вернулся в кабинет, налил еще вина и устало опустился в кресло. Все еще было крайне неприятно, что его заказчик не оценил его творение. Несомненно, достойное. И свет там нормальный, обиженно думал Андреа, прихлебывая вино и не особо обращая внимания на его тонкий букет. И бирюзовый ему идет. И вообще из-под кисти Андреа не выходило ничего настолько совершенного. Совершеннее только сам оригинал. А потом его осенило — раз синьору дель Риннегато угодно, чтобы Андреа нарисовал еще одну версию, это значит, что они проведут вместе еще три дня. Андреа вздохнул, залпом допил бокал и еще глубже зарылся в кресло. Он не любил испытывать противоречивые чувства, которые, к тому же, не до конца понимал.