Заходящее солнце отсчитывает минуты.

***

      Крыши домов без устали то ли шуршат, то ли трещат, опуская по трубам воду к асфальту. Собираясь в лужи и ручейки, она образуют бесконечный водяной покров, укрывая разбитые или вытоптанные дороги. Небо кобальтового цвета заливает район, спуская в придачу к хмурости света отвратительную влагу исполненную дождевыми каплями. Руки парня по привычке, выношенной годами и зависимостью, достают картонную пачку сигарет. Табак окутывает легкие — оседая, а разум наоборот — распуская. При возникшей работе и вправду хочется распустить, но не рассудок, а руки на порезы венозных артерий. Как он оказался на этой ступени иерархической лестницы — ему никто уже и не скажет. Факт остается фактом. Убив однажды — от крови не отмоешься. Наемник в принципе никогда не жаловался. Прожив все детство в трущобах забытых городом, он не имел возможности выбирать. Так впервые продав свою душу на убийство — он не придавался совести. Время скоротечно, руки все алея, а аппетит заказчиков и внимание к его персоне заметно растет в глазах способных к оплате подобного продукта. Впрочем, он не нуждается в жалости. Если в его голову отправят пулю — он не будет расстроен. Снова оказавшись в трущобах, теперь по заказу, он топчет ботинком окурок. Новое задание отправило его в глушь убитых горем людей, где жить трудно, выбраться живым невозможно. Мужчина поделился информацией с парнем видимо из личной приязни к Паку, потому что младшему известна даже причина убийства: такой чести ему редко оказывают. Некий Итан, почти два года назад, убил свою сестру, по совместительству жену заказчика. Печальная история. Так же невыносима, как и омуты напротив. Окутанный мыслями, парень совершенно упускает чужие карие глаза, прикрепленные к его персоне. Некоторое смущение охватывает грудную клетку: Сонхун скорее взволнован отсутствием собственной концентрации, чем взглядом от молодого парня. Впрочем, тот красив. Подъезд отдает неприятной вонью разлитого алкоголя и, возможно, чьей то смерти. Налипшая к потолкам и стенам копоть, то ли от жжения, то ли чего-то прочего, безобразно красит и до того убитую постройку. Щели и разбитые трещины плит лишь добавляют ужасов внешнего вида. Парень, что теперь стоит совсем близко — прижимает Пака к стене позади. Не сильно заботясь о грязи, впитываемой этим местом множество лет, они без скромности вылизывают друг-другу десна. Долго, трепетно, влюбленно. — Хисын, остановись. — Младший тяжело дышит и выцепляет из кармана квартирные ключи. Смотрит ожидающе действий от партнера. Глухо смеется: осознание приближающейся разлуки вдруг истерически забилось красными буквами в голове. — Да, детка. — Слегка хихикая с чужой осмотрительности парень поднимает руки и ретируется в сторону старой двери. Та жалобно скрипит, словно воет от открытия, но пропускает молодую пару. Лучи закатного, уходящего солнца приземляются на пол, стены, и лохматые макушки. Старший снова припадает к алеющим губам наемника, совсем недавно выкурившим ментоловый табак. — Хей, Сыни, хватит вылизывать мне рот! — Младший с толикой не столько злости, сколько самой любви отлипает от горячих рук. Черное, словно смоль пальто неаккуратно слетает на крючки для одежды, а кухня в чужом присутствие кажется уютной и не такой холодной, не смотря на открытое окно. Пак оставляет металический чайник на плите, заливая воду уже после зажжения газа. Посуда шипит от перегрева и испарения воды, булькает и наконец вскипает. Жидкость разливается по чашкам с растворимым кофе и забывается на столешне вовсе. — Хисын, я хочу поговорить. — Младший хмурится. Они не состоят ни в каких отношениях, что должно облегчать проблему в связи с его работой, но тот все больше утопает в ней, совершенно не находя света для ее решения. — Ты уверен что это не может подождать? — Старший притягивает к себе своего парня, прижимая для объятия и мягкий поцелуев в шею. — Да… — Ладно, на деле признаться в полностью противоположных от сказанных слов — трудно. Он избегает этого, позволяя утащить себя в спальню. Тело падает на ледяные простыни и быстро отбрасывает тревогу, уступая место предвкушению и желанию. Хисын следует за ним и заменяет любые слова на губы, прикусывая и оттягивая чужие в поцелуе. Руки быстро перепрыгивают от одной пуговицы рубашки к другой, наконец избавляя любовника от верхней части одежды. Трясущиеся ладони младшего очерчивают спину под водолазкой хёна и стараются, цепляясь за край, снять надоедливую часть одежды. — Ты такой сладкий. Хисын — почти змей искуситель. Они знают правила, но нарушают их из раза в раз, переходя выстроенную рука об руку — стену. Старший сбрасывает черную битловку, отчего слышит приглушенный тяжелый выдох. В голове младшего проносится мысль, о создании картин с Хисыном. Губы сразу возвращаются к ключицам, особенно расцеловывая яремную впадину и, конечно, шею наемника — оставляя яркие отметки и смазанные поцелуи, граничащие с отчаянными. Штаны слетают вместе с нижним бельем, избавляясь от нежеланной тесноты. Что-то трепещущее в груди ломается, зная правду и предвещая их будущее. — Хисын, — Пальцы вьются в волосы и слегка оттягивают корни у основания. — Прошу… Ли не нужно дважды повторять. Он на ощупь находит в прикроватной тумбе лубрикант и презервативы, закидывая ногу младшего на плечо. Быстро целует под коленом, пока обильно выливает смазку на руки, разогревая. Первый палец без сопротивления оказывается внутри, начиная разрабатывая сфинктер движением. Сонхун сверху удовлетворительно стонет, извивается и просит больше. Естество младшего истекает семенем, когда уже три пальца спокойно толкаются в него, задевая простату, а вырывающиеся из горла звуки — кричат имя партнера. Хисын раскатывает презерватив по члену и медленно входит. Левая рука хватается за сонхунову, сплетаясь параллельно губам. Тугие стенки принимают член и сладостно хлюпают при каждом новом толчке. Младший заходится громкими охами, прижимая Хисына ближе и царапая плечи и спину алеющими полосками. Сонхун выгибается в спине и все протяжней стонет при глубоких толчках. Старший обхватывает его твердую плоть ладонью, лаская в такт мерным погружениям. Удовольствие от хисыновых движений и возбужденного члена заставляет кончить его, зажмурившись и пачкая живот. Слегка влажные волосы, прилипшие ко лбу; наполненные похотью, любовью и расслаблением — глаза; немного трясущиеся губы сжимаются и с томным выдохом расплываются в улыбке. Ли изливается следом, наполняя презерватив вязким семенем. Они глухо дышат, укладываясь рядом с друг другом и сплетаясь в объятиях. Приходит время признаний. Или это страх смерти просто шепчет со спины? — Помнишь, ты рассказывал про того парня, на которого у тебя цель? — Хисын перебирает под пальцами пряди волос, и забрасывает их за ухо любовника. — Да, я помню. — Сонхун как то разочарованно хмыкает и прижимается ближе. — Ты знаешь кто это? — Вопрос скорее риторический, за которым обычно сразу же следует ответ. — Да. — Старший хмыкает и даже смеется, носом утыкаясь в чужой с родинкой на переносице. Наемник не сопротивлялся, влюбляясь в собственную жертву. Не тогда, когда впервые ощутил тепло и заботу. — Ты знаешь что должен сделать. — Хисын молчит и терпеливо, с любовью заглядывает в чужие глаза, словно там не два черных омута и слезы, а и вправду вся его вселенная. — Знаю. — Соленые дорожки копившиеся на ресничном крае срываются, утекая по нежной коже и впитываясь в губы: Хисын сцеловывает их и просит успокоится. — Я не боюсь, Хун-и. Не за себя. Мне страшно что они могут сделать с тобой. — Мне страшно что я могу сделать с тобой. — Только убить. — Хисын целует его в кончик носа и сам достает из тумбы кольт. Подпирая за бедренные кости он усаживает Пака на талию и в трясущиеся руки кладет пистолет. — Детка, у нас нет будущего. Никогда не было. Сонхун лишал жизни множество раз и не единожды почти умирал самостоятельно. Это все не было так больно и страшно, как то, что он видит сейчас. — Я люблю тебя. — Оглушительный шепот, вместе со сладостным поцелуем бьет в виски. А после пуля. Бьет уже в сердце. Одному — металлическая, другому — фантомная, с облитым слезами и кровью сердцем.