«Ходит в народе очень старая, ветхая, но с тем же исключительная легенда. Некий князь нечисти, корень зла, под личиной юноши, расхаживает по белому свету. Все его расхваливают, почестями наделяют, почти обожествляют. Но упорно не видят в экстравагантном талантливом молодом человеке смерть. Одноглазое лихо сидит в сердце и отравляет все живое вокруг: все беды и катастрофы рождаются в одну звезду, под покровительством этого злого духа. Даже хагалаз, что появляется в рунических предсказаниях, не настолько страшен как лихо, которое расхаживает среди живых.
Весь пантеон пылает гневом праведным от его выходок. Много лун подряд пытался уничтожить. Да всё без толку: упорный бес, когда-то мелкая моль, вертко, перебирая своими мутными крыльями вылетал из могущественных лап божеств, которые всё медлили и тянули дело.
А когда он остепенился в царстве мертвом, что покоя всем живым не даёт с самого зарождения мира, за ним мантией пошли беды масштабные: изничтожил храмы богов-покровителей, всех тридцати-трех. Ни больше не меньше. Чем поистине поразил божественный олимп, что большинство богов стали открещиваться от властителя и господина тьмы. Чьё имя барабанами грохочет в центре столицы, когда объявляли данный инцидент. «Собиратель Цветов под Кровавым Дождём объявился на севере, в лютый мороз разгромил часовню при кумирне бывшего Повелителя бури. Сам он, до сих пор, не выходит на связь.»
После продолжительной кровавой бойни он утихомирил воинственный пыл и потонул на дно своих владений — в граде всех неживых и проклятых, где кровью вся земля окроплена, а на улицах расхаживает нечисть вся при параде: где с головой перерезанной свиньи, что зажимает тесаки всех форм и величин в своих разжиревших копытцах, а где непотребная девка, размалёванная, светит грудями на всю площадь и одновременно изрыгает непристойности во все стороны. Поистине грязное, греховное место, что не должно существовать в одной периферии с мирным людским миром.
На что небеса предпочитают закрывать глаза, так словно никогда не существовал некий Призрачный, алый как кровь и роскошный как гранат, город, а его градоначальник Хуа Чэнчжу давно сгинул и тучи его багрового дождя давно развеялись.» — такую байку слышал Се Лянь после своего низвержения. Так говорили мастера писательства. Похожий мотив он слышал от чиновников и речью похуже, запугивали его обычные крестьянские души. Как удивительно слышать подобное от не-богов, которые обычно не знали о подобной нечисти, в то время как само павшее божество впервые слышал это нечто из сборника «устного народного творчества». Да, именно так и считал он. Вероятно и существует некий оборотень-перевертыш, предпочитающий якшаться среди людей, от чего и идут раздутые до невозможного мифы. Настолько нереальные и сюрреалистичные, что в них верят даже дьяки, уверяющие, что видели своими глазами.
Как же. Такие же боголюбы заверяют с рукой на сердце, что даже
он не чист, он то! Святой всех святых, святее даже тех, кто ныне сидит на весеннем банкете много милей от него наверх.
«Правду говорю! Сам ты хороший, даже не так. Ты благословлен самими небесами на службу! Но верно мара тебе почти на пятки наступает.» — подобное красивые гамаюны во снах вещают ему и крыльями широкими поглаживают по голове. Он отгоняет их под встревоженные визги касаток, так словно это не имеет значения. Его это серьёзно настораживало бы, но покуда он не увидит эту мару, не станет верить на слово. Все же он не простой смертный.
К слову, о нём. Се Лянь давно покинул пост и «гордо» носит знак бывшей принадлежности — кангу на шее, обруч которым клеймят, как тавром царских коней, всех неугодных, что идут напролом воли судьбы. Несмотря на все низвержения и унижения со стороны небес, он рассеивал вокруг себя божественный ореол, подобно иконе, солнечно озаряя этот мир. Нечистая сила ощущает вредящее присутствие потусторонней силы, поэтому избегает. Обычно. Но сейчас черти всех мастей, разгуливающие по улицам города в котором он сейчас находился, шла напролом ему не замечая вовсе эфемерное гало.
Как Его Милость оказался здесь? Он помнит малое, лишь то, как размышлял о нечестивом поселении. Пытался вообразить себе подобное, но терпел разочарование: воображение рисовало преисподню с горящими руинами, всюду мёртвые тела, которые питают вурдалаков. Вопиющее клише, даже для недалекого нищего, чего уж говорить о Се Ляне. Хотя по поводу второго он преуспел. Он внутренне усмехается и диву даётся, пока его дорога не завела в этот самый град. И он был… Реальным.
Одурманивающий туман стелется вдоль домов, как от бани, заполненных до отвала паром. Было ясно: на базаре, где он разгуливал неловко натянув кафтан до ушей — пытался скрыть идеально округлый хрящ, что шёл в разрез нынешнему колориту, кипела жизнь (как масло над огнем бурлило и плескалось во все стороны, так и норовя обжечь кого-то).
Се Лянь не выделялся среди смертных, но тут он как белая ворона,
буквально. Все то и дело оборачивались на него как волки на агнца: разглядывали белоснежную рубаху и тех же тонов штаны, которые наперекор здравому смыслу не пачкались пылью и кровью, в которую наследник павшего княжества неоднократно наступал.
Как после дождя, он по привычке обходил грязные лужи, не идя напролом как здешние жители. Ведь лывы, успевшие впитать песок и смрад улиц, были почти непростительным табу, поскольку в прошлом все его наряды стоили целые состояния и не позволяли к себе проявлять такую дерзость.
Его взгляд метался от прилавка к прилавку, замечал яркие поделки и талисманы, что влекли его внимание к себе: заморские (правильнее сказать, замирские) диковинки, которые были столь отвратительными простому человеку, но столь же притягательны и обаятельны. Быть может, сотни лет назад, он раскупил бы весь рынок и заложил сюда полцарства в эквиваленте сребреников, чем одарил бы тысячу чертей счастливой жизнью, их и их семьям.
Он смотрит в другую сторону (глаза бы вечно поглощали мерцание огней улицы на поверхностях этих безделушек, но он пересиливает враново счастье, что до добра никогда не доводило). Котёл, стоящий в одном из павильонов привлёк уже слух бывшего наследника: он вслушивается, слышит галдеж толпы хтони, что нажирается до отвала мясом и жадно запивает это жирным медом и хмелем.
—
За главу города, господа, разопьём это празднество в честь Градоначальника Хуа! — поднял тост тучный мужчина с сальными и грязными усами, утирая рукавом пот со взмокшего от жара лба.
—
За величайшего и… — не хватило литературных выражений взбудораженному и пьяному в стельку гостю, который в тот же миг был перебит гвалтом бурных голосов (скорее визгов, но Се Лянь склонен эмпатировать и очеловечивать, даже самых нелюдей и монстров).
Мимолетное веселье заинтересовало его, что заставило раскрыть одно ухо, чтобы лучше расслышать, но был разочарован: в общей суматохе он растерял темный котёл и лавочку, забитую чревонабивающими бесами.
Он шарит взглядом по аляпистому базару дальше, пока не натыкается на барскую телегу, которую конюх пытался как-то протолкнуть среди таких же, но победнее.
—
Разойдись, ереси ушлепки, Посланник едет с докладом! — орал он на столпотворение, которое услыхав чин господина сидящего там, мигом расступилась, прижимаясь к деревянным стенам изб, давя осыповшуюся с голов мелкую вошь.
Се Лянь удивленно замер, наблюдая необычно покорную толпу, что раньше была как нетесаная орда из мужиков и баб.
—
Кто этот господин? — он обращаться в сторону ко всей толпе, отчего у всех синхронно поднялись брови в недоумении. А кто-то вовсе раскраснелся от «праведного» гнева, мол как ты смел не ведать этого загадочного Посланника и смеешь спрашивать о нём в таком тоне!
—
Ты как не посмотри, лободырный дурак, иначе я понять не в силе, отчего тебе по наши души приходить и насмехаться над нами. — запричитала худая и старая, сварливая плеха, которая сидела закинув ногу на ногу и наглым взглядом провожала каждого прохожего.
—
Проваливай отсюда, шкет, иначе я буду звать караул. — уже другой нечистый в жесте отталкивает дальше странника. Как вдруг кто-то дергает Се Ляня за длинный рукав. Он поклялся, что готов был ожидать некую грубость и подлость. Сжал предплечье в месте касания и развернулся, собираясь уже действовать. Но все напрасно. Перед ним стоял юноша, высокий, с черными как ночь волосами и беспросветно глубокими, бездонными глазами. На их склерах блестели многие звезды, что уже вышли на небо, а остальные — не успели зародиться, как утонули. Се Лянь не мог их осуждать, ведь по правде сказать, он тоже чувствовал ту поглощающую тьму у себя на груди. Как темная вода, она давила на плечи и топила.
—
Вы, сударь, быть может нездешний? — он вышел из
ступора. Его беззаботный тон вывел из транса, тем самым спасая Се Ляня от обсидиановых, поглощающих разум, глаз. И от толпы. Которая вмиг потеряла к нему интерес. Он возрадовался и собрался было благодарить всех апостолов, стоящих на страже чертогов, как его опередил поток речи. —
Не желаете уйти отсюда, допустим, в приличном окружении испить напитков?
Он потрясённо смотрит на юношу, что тянет к нему свою ладонь. В нем он чувствует что то благородное и это отрезвляет, ведь Се Лянь кажется вдоволь пропитался диким нравом нечисти, что заполонила всё собою. После короткого вздоха он тянется в ответ, соглашаясь на предложение.
«По крайней мере, расспросить его об этом месте он сможет.»
—
Вы в самом деле правы. — он запоздало отвечает на вопрос юнца, который сейчас маневрирует среди мёртвых-живых туш, ведя за собою Се Ляня.
—
Догадаться не сложно было. — он оборачивается и спешно окидывает его взглядом. —
Как удалось сохранить белизну одежды в такой дыре?
Бог тушуется. Не скажешь ведь, что это свойство любых богов (даже падших), особенно Се Ляня — как с гуся вода, выходить всегда сухим. Жаль это распространяется лишь на физический мир (быть может, иначе он сохранил бы пост и по сей день получал молитвы. Как интересно получается).
—
Сам не знаю. — сбрасывает вопрос сразу же.
— Кстати, свойство ли здешних почв, но после дождя лужи здесь не тёмные, а бордовые. Как будто…
—
Кровь? — договаривает за него мальчуган.
—
Верно. Не может же столько литься с придорожных шкуродёрний?
Он усмехается. —
Интересное предположение. Но увы. Дожди из крови грешников — обычное явление.
—
Грешников? — он вскидывает брови и от изумления чуть не врезается в спину рослого оборотня, что словно окаменел, когда случайно заметил проводника Се Ляня. —
Простите!
Стоило отвлечься на милости, как он потерял юношу в красном. Ах, да. Он почти сливается с пейзажем города, так однородно вписывается в местную фауну. Се Лянь бьет себя по лбу. Бестолочь, даже имени не узнал! Как звать единственного, за кого он успел зацепится в этом месте?
—
Потерял? — он слышит над ухом, в голосе улавливает улыбку, такую хитрую и несносную. Тут же оборачивается и видит своего юношу, за которым бежал все это время. —
Пошли, тут недалеко осталось.
Уже хватает за руку и тянет за собой. От неожиданности и мельтешащей под ногами мелкой нечисти он почти что падает. Во время успевает вспомнить для чего ему даны ноги.
Он не соврал, когда говорил что идти недалеко. Почти с ноги юноша выбивает дверь какого то кабака и заводит во внутрь. В нос бьёт алкогольный флёр, а уши режет приятная, почти оглушающая тишина. Полупустая, с тихим звоном кружек. С головы уходит тяжесть от шумной улицы, и разливается удовольствием от гула в ушах.
Его ведут уже спокойным темпом вглубь помещения и предлагают присесть.
—
Так что же вы, ипостась, забыли на улицах Призрачного города? — как-то излишне воодушевленно вопрошает. Он юлит взглядом по лицу, падая своими очами на сложенные пальцы, которые покоятся у бортика столешницы.
—
Что, прости? — неловко спрашивает наследный князь.
«Ипостась… Выдумал же.»
—
Да так, ничего. — он прилипает к кружке губами и делает глоток. Из кружки, которую буквально вырвал из рук слуги, который осторожно нес два сосуда.
—
Ты путаешь что-то. — как-то сбивчиво добавляет Се Лянь, от балды. Юноша, как хищник видит это и решает действовать, пока «его добыча» кивает в знак благодарности слуге, который молча разворачивается и уходит.
—
На самом деле нет. Я умею видеть… М, чуть больше? — он придвигается плотнее, томно прикрывая глаза, хотя сейчас взгляд выглядит неприкрыто кровожадно, —
Я вижу, что-то не так в тебе. — по телу пошли мурашки и в животе упокоился холодный ком, который тяжелым ломом резко упал и придавил внутренности.
Саньлан видит его реакцию и расплывается в довольствии. Кривится и начинает смеяться, так словно шалость удалась на славу, даже больше. Своего новоиспеченного путника удалось напугать.
—
Очень интересно… — загадочно он тянет. —
Меня Саньлан зовут. — тот резко выпрямляется и тянет руку для рукопожатия. Меняет улыбку на самую радушную в мире и мгновенно осветляет ауру вокруг себя.
«Полоумный…» — думает Се Лянь когда тянет руку, —
Се Лянь. — «… Но совершенно беззлобный. Такой дурашливый» уже с улыбкой додумывает.
—
Приятно познакомится. — так называемый Саньлан в мыслях ставит галочку на чем-то и отстраняет руку. —
И все же?
—
Почему я здесь? — переспрашивает он. Видит одобрение в темных глазах напротив и решает раскрыть не-тайну. —
Ну, я путешествую. Что же ещё делать простому бродяге в… Призрачный город, верно? — Саньлан усмехается от того, как назвал себя Се Лянь, но вопрос кто же он на самом деле, решает задвинуть на дальний угол.
Сейчас в этом нет необходимости.
—
Как же, ты не знаешь? — удивлённо хлопает глазками Саньлан. Какое же простое имя, для такого эксцентричного юноши. Его родители совершенно бестолковые, раз выбрали для сына такое бесхитростное имя.
—
Я не планирую маршруты. Иду куда глаза глядят. — он рассматривает протянутую ранее кружку, в которой виднеется медовый блеск — подобный у самого Се Ляня в глазах, что кажется нескольким забавным, ведь у самого Саньлана черноземный цвет питья. —
По ходу дела разбираюсь, куда в этот раз занесла меня тропа.
—
И как тебе эти земли?
—
Не сказать что я разочарован. — хмыкает Се Лянь. —
Здесь… Не наскучит провести и следующие пару недель. — он отрывает взгляд от сосуда и смотрит на собеседника.
Тот широко улыбался, но почувствовав ответный взгляд, отлепил улыбочку, заменив выражение лица на нечто поскромнее.
—
Так… Меня волнует кое что.
—
Я внимательно слушаю. — устроился удобнее черноглазый юноша, подперев рукой лицо. —
Что тебя тревожит?
— По правде сказать. — он потирает пятернёй затылок, продумывая вертящийся в голове вопрос. —
Почему ты решил затащить меня в этот… Кхм, трактир? — он оглядывает убранство. Язык не поворачивается назвать это забегаловкой, коих он уже насмотрелся. И кабаком обозвал в мыслях он напрасно. Довольно богатая корчма, где засиживают уютные места респектабельные бесы.
—
Ты спрашивал, кто тот Посланник, верно? — Се Лянь кивает. Он все же решает отпить глоток манящего пойла. Приятный вкус расплылся на языке, а пряный сладкий аромат не позволяет сразу отметить горечи. —
Зачем же орать друг на друга в толпе и по итогу так ничего не расслышать?
—
Тоже верно, но Саньлан… — в голове расплылась неловкость от отпитого глотка.
—
За мой счёт. — не перестаёт он удивлять. Поистине самодур, расщедривается перед первым встречным. —
Так вот, он — подручный князя. — тот возвратился к вопросу, давая очень краткий, но не менее содержательный ответ.
«Подручный… Как занимательно. Велико же уважение к главе, раз даже перед его гонцами расступаются как волны перед флотом. Редко такое увидишь даже в человеческих княжествах, где простой люд предпочитает плеваться в сторону «вестников раздора».»
—
Ничего больше не интересует? — он играет бровями, так и напрашивается, чтобы его завалили вопросами. Как славно, ведь Се Лянь как раз собирался осторожно тянуть информацию.
—
На самом деле, — он делает паузу, раздумывая. Какой вопрос он задаст дружелюбному боярину? Именно боярин. Ведь он выглядит прилично, одетым с иголочки. Не простой ведь крестьянин ходит прохлаждаясь, беря под руку первых встречных, чтобы увести в изысканный кабак. —
Мне интересно, кто основал этот дивный и пленительный град?
Юноша кажется ожидал такой вопрос, отчего удовлетворённо прикрыл глаза.
—
Призрачный город основал Хуа Чэнчжу. — начинает он, мягко потягиваясь. —
Один из князей нечисти. Как вы их называете. — он делает упор на местоимение.
—
Кажется, я слышал это имя… — задумывается Се Лянь. О, да, он слышал как так называли главу города на красных улицах.
Одновременно на фоне сознания всплывает призрачное, почти стертое воспоминание о байке, что кружит народу голову. Да, та самая.
—
Правда? И что же ты слышал? — он моментально меняется в поведении: ставит руки на столешницу, упираясь на них и перекидывает свою тушку через стол. Ножки под поверхностью немного скривились и накренились в сторону Се Ляня. —
Наверняка какую-то гадость, верно? — ему не послышалось, или он услышал какое-то… Отчаяние? Он ощущает в этом трепетные примеси, содержащие тревогу. Так, словно он на причастии и сейчас раскаивается в страшном греху.
—
Саньлан! Не делай поспешных выводов! — Се Лянь отклоняется. —
Я… На самом деле, до прихода в град, я ничего о нём не слышал. Впервые узнал, пока гулял в пределах его владений. — ложь отчасти. Он снова останавливается, раздумывая, стоит ли давать преждевременные откровения и решает продолжить. —
На самом деле, мне кажется он благородным. Ведь, приютить, а после построить столицу для нечистой силы… Интересный поступок. Совершенно точно я не слышал, чтобы так поступали иные сильнейшие.
—
Правильно думаешь. — Саньлан берет себя в руки и решает пощадить его. Уселся снова на усиженное место. Он улыбается мягко, даже немного смущённо. Как же быстро он меняется в лице, словно апрельский ветер, стремительно меняющий свое направление. Се Лянь не удержался, чтобы самому не улыбнутся искренне. Он делает очередной глоток, как настроение опять попортилось от осознания, что пьёт за чужой счёт.
—
Все же, Саньлан. Я благодарен, но позволь, я самостоятельно заплачу за себя. — он тянется к карману, чтобы удостоверить Саньлана в своей платежеспособности. Но ощущает пустоту в карманах. —
Как же… Кошель ведь был здесь…
Юноша лишь прикрывает рот в усмешке, пока Се Лянь судорожно ищет свои жалкие пожитки по всем карманам.
***
Было… Неловко. Ему стыдно перед юношей, что радушно «пригласил» его, накормил (он заказывал огромные порции, желая угодить… Наверно. Хотя самому Се Ляню столько в жизни никогда бы не требовалось. Сколько себя помнил, ел всегда как птичка, а в детстве того пуще капризничал и голодал из вредности) и напоил. А он к тому же, потерял свой подсумок с серебром. Чувствовал себя законченным растяпой, что мало того. Его чуть не прогнали с площади посреди тысяч глаз, так ещё и растерял всё подряд.
Саньлан не придал потере особо значения, машинально пожимая широкими плечами.
Се Лянь был обрадован таким прохладным отношением к его рассеянности. По крайней мере он не акцентирует на том свое внимание.
До определенного момента.
Когда он охмелённый вышел за ворота базара, Саньлан сопровождающий его, посмеивался с восприимчивости своего визави. Он не смел испивать горячительного, ведь его учения и обеты не позволяли вольностей. Будь то пьянство средь бела дня (время суток не так важно, важен сам факт опьянения) или сильнейшие переживания, что льются в неизбежный гнев. Но даже пряный и горький запах успел изрядно помутнить рассудок низвергнутого бога.
—
Кстати, — он обращает рассеянное внимание Се Ляня к себе.
Он оборачивается полностью и ловит руками подброшенный Саньланом мешочек, так подозрительно похожий на его… Это ведь его потерянный кошель! —
впредь следи за карманами лучше.
В голове что то щелкает, отчего он вскидывает голову, но видит перед собою пустоту. Некто в красных одеждах растворился на его глазах, запечатывая в голове его очаровательный, шкодливый образ.
Он раскрывает мешочек, чтобы в изумлении обнаружить все свои гроши на месте, и даже больше — он ощутил как подсумок стал заметно тяжелее, а когда заглянул, то не поверил своим глазам: доверху наполнен литыми, круглыми, как пуговицы, монетами. Не просто серебряными, а золотыми, что рябили в глазах.
***
На утро он пулей выбежал из постоялого двора, расплатившись собственными средствами. Се Лянь пытался спрашивать хозяев о юноше в красном, с тёмными глазами, отливающие чернеющим синим, в котором плещется бесстыжесть. Нонсенс одним словом! На что ему крутили пальцем у виска, когда он тревожно описывал причину поисков.
«Когда пойдёшь искать этого Саньлана, возьми с собою меня.» — пренебрежительно отвечали ему, хохоча с его претензий.
Вот же! Ему не представлялась возможность проводить вечер с кем-то столь неординарным. И вроде вор, а вроде несерьёзно. Вздор настоящий, ведь кто в здравом уме сначала крадёт, а после возвращает в десятикратном объёме? Ясное дело всё шалости, но размах его поражал. Необходимо вернуть, да…
Так вот почему тот так усмехался за столом.
—
Доброе утро! — кричит ему кто-то вслед. Он узнает голос и спешит обернутся. Почти стукается лбом с Саньланом, который так резко вспыхнул снова перед глазами. Он все так же одет во все красное, кричащее и роскошное. Сейчас это самое помпезное богатство сильно блестит на солнце, почти ослепляет. Он замечает в ушах крупные серьги, которые затерял в сумраке вечера, когда они сливались с антрацитовыми локонами. Такой простой аксессуар не вязался со стереотипным обликом мужчины. Такое он видел разве что, у восточных владык, которых очень давно видел в детстве.
—
Здравствуй. — он не заметил как при виде его обрадовался, даже несмотря на несколько смятенное настроение.
— Я боялся, что ты пойдешь кутить. — внезапно заговорил он. —
Рад видеть тебя трезвым, как стёклышко.
Се Лянь зардел, таких абсурдных речей в свой адрес он вовек не слышал. Никогда бы не полагал, что на него надумают алкоголизм! —
Как можно подумать обо мне такое, глупости!
—
Правда? — он склоняет голову набок, так по-птичьи. —
Вчера ты выглядел таким расслабленным, по сравнению с тем, каким я тебя выловил из толпы.
—
Конечно. — Се Лянь игнорирует провокацию, ведь отчасти Саньлан был прав, вот только от него, бывшего наследника это не зависело!
Он вспоминает зачем же всё утро искал его, бегал по дворам и узким перешейкам между улиц. —
Саньлан, возьми обратно, мне совесть не даёт покоя. — в руках гремит мешочек, из-за которого, или точнее сказать, его содержимого, так исстрадался он.
—
Как же забрать? — он строит дурачка. —
Это ведь не мое. — пораженный в самое сердце хлопает ресницами и всем своим видом открещивается. При этом его широкая лисья улыбка не сходит с лица. Как прошедшим вечером.
Се Лянь замирает. —
Кстати, Се Лянь, — он впервые слышит своё имя из его уст. Так… Необычно? Поистине, мы ценим то, чего так мало.
—
Да? — так странно, что он не сразу спрашивает, а делает какую-то подводку. Это не может не интриговать, и в то же время не вызывать нетерпения.
—
Если нет дел в граде, — медленно начинает он. Саньлан отклоняет взгляд куда то в сторону, где в ранее утро по тихим и таким пустым улицам, идут загулявшие пьянчуги и редкие дети-беспризорники. —
я мог бы ознакомить тебя с окрестностями.
