Я дам мечтам возможность

Возможно мечты всё ещё держали планы и перекрывали реалистичные пейзажи, чтобы не сойти с ума за раз. И даже если не принимать реальность, страстно отклоняя её куда-то себе за спину, в темноту, – то так или иначе приходится принимать шок в собственном взгляде, который отлично передаёт отражение в грязном, замаранном кровью уже нелюдей, зеркале. Когда-то нужно было начать принимать мир таким, какой он есть. Будь похожий даже на самый страшный ночной кошмар, он всё равно бы смягчался иллюзиями хорошего конца и наличием, наконец-то, хоть каких-то благ, которых так и не хватало с детства. Именно таким образом мечтательность не даёт сойти с ума. Но когда-то нужно повзрослеть; что и произошло с первым убитым существом, имеющим остатки узнаваемой, человеческой плоти. Руки, обученные обращению с любимым огнестрельным оружием, слегка поддрагивали, хватаясь за холодное железо, и тогда казалось, будто убит не заражённый и искажённый уже труп, а живой человек. Казалось. Показалось. Под ботинками в ночной тиши звенит разбитое стекло, сминаясь в белую труху, непригодное больше пропускать через себя солнечный свет: было дрянью всё видимое, всё выбитое и заклеенное жёлтой огородительной лентой, которую последние выжившие украли в отделе криминалистов. Всё перестало пропускать свет, было страшно, было темно. На груди аббревиатура из заглавных букв, буквально выносящая выжившему приговор: бояться не должен, создан для защиты. Для Леона это был самый первый опыт, и опыт нарастал каждый час вместе с ещё одним простреленным магазином. Страшно. А ещё можно направить дуло прямо себе в висок. — Не надо давать себе мечтать о том, что навсегда разрушено, — витало где-то в голове, глухо оседая, прямо как и запах гари, въевшийся в синюю форму. Двигаться ниже, искать все возможные ключи к безопасному выходу. Стимул должен быть всегда, даже если нет надежд, что где-то ещё обитают выжившие и насмерть запуганные граждане. Леон Кеннеди недолго смотрел на свой новый рабочий стол: открыл, взял минимум необходимого, что может помочь остаться в живых, а затем перевернул треугольничек с собственными инициалами надписью вниз. Мечты о первом рабочем дне также подошли к логическому завершению. Что было дальше? Жёсткие попытки отсечь все сомнения и какой-то провал в памяти от единой картинки разрухи перед собой и постоянным стрессом от возможности быть съеденным. Реальность даже не давала уснуть, и всё, что успокаивало – звук печатной машинки, с которой время от времени приходил поиграться офицер, когда из комнаты, где она ненароком стояла, он решил устроить свой мини-склад. Туман из слишком серой реальности, разъедаемой красным цветом. Кстати, не только красной кровью.... Они увиделись впервые, и от красного был, разве что, только уголок одежды, случайно выглянувший из под плаща. И теперешняя реальность приносила новые краски и фантомные мысли о повышении за помощь. Лишь бы не мечты. "Официальное расследование. Я должен подчиниться". Красный уже не так связан с кровью: на языке металлический вкус, ноги мало слушаются, торс болит будто сотней мелких пулевых проколов. После ранения ничего не ясно, только компаньон, представившись Адой Вонг, обеспокоено оглядывает самодельную перевязку на чужой руке. Летняя накидка падает на Леона, играя своего рода покрывало, обнажая женскую натуру до бордового платья, прячущего под собой что пушки, что порох. В бреду офицер приоткрывает глаза, встречая перед собой только короткий подол и резко подкатившее смущение, заставившее сжать губы. Эх, мечты... "Надо найти способ подняться...". На смену сладким грёзам пришёл реализм. Но его также беспощадно разъела алая мечтательность. — Ты доверяешь мне? — бросается фантомное между ними так, что Леон мотает головой и присаживается на скамью, не зная, с чего начать объяснение всего переполоха в голове. — А ты доверяешь мне? — не готовый надумывать, также резко спрашивает офицер. — Давай оставим всё то, что не касается дела. Наша задача заключается в другом, и если я буду думать о чём-то... Кабину в тот момент потрясывало сильнее обычного, но спуск продолжался без аномалий. Мало катаются здесь сотрудники "NEST". — Если бы не доверяла, ты бы уже был мёртв, — Вонг улыбается в ответ, продолжая. — Я не могу не думать о тебе, когда ты сейчас последняя надежда. И буду думать так до последнего твоего вдоха. Заглушаемый сам собою, Кеннеди не замечает, как сокращает расстояние между ними своим наклоном вперёд, оказываясь глазами на одном уровне с агентом. Сентиментальность вырывается из груди, что даже ноющая боль в плече кажется менее вредоносной. — Ада, не давай мне мечтать о хорошем. Я пропаду... Но кто не пропал в этом городе? Те, кто жив-здоров среди горящих улиц и расколовшихся домов, – по праву потеряшки собственной ценности и права на полноценную жизнь. Последняя фраза резала слух, потому что её говорил человек с открытой душой и добрыми глазами. Ада придвигается ближе, ладонями сглаживая с чужих щёк грязь всех передряг. И даёт пропасть средь своих мечтаний, когда заставляет человека, уже не надеявшегося на такое, пережить настоящий поцелуй. Бросить свою решительность следовать жёсткой идее контроля и обращать внимание только на реальное, запирать своё мышление дальше всего, что касается работы и миссии. То, что было поставлено в самом начале, как порог участка переступила нога предприимчивого полицейского, с крахом разрушилось в старую личность Кеннеди. Хорошо. Девушка в красном заставляла снова мечтать. О целом новом мире. Тем же красным знаменем засев в голове уже на долгие годы. И даже после их маленького инцидента, когда чем-то хитрые и беспощадные глаза Ады смотрели вслед так, что уж на то пошло, от стыда к ней не повернуться назад. Она где-то потеряла те самые солнечные очки, чтобы снова закрыться от мира. Не ищет их и не будет. Её томно-красный, едва растерянный силуэт заполнил всё свободное место что в катакомбах, что в глазах Кеннеди. — Я дам мечтам возможность, — бывший офицер смотрит на отблеск настенных ламп на площадке под ногами, не спеша выходить из фуникулёра. — если выберусь отсюда.