Найдите няню старую мою: У ней пасти стада еще есть силы; Вы передайте ей каприз мой на краю Моей зияющей могилы.
Предположительно, 2008 год.
— Идем, Билли, скорее же! Громкий и глухой стук обуви по деревянному причалу, сопровождаемый криком надоедливых чаек, которые словно били тревогу, эхом раздавался в ушах еле перебирающего ноги ребенка. Он еле поспевал за отцом, что широко вышагивал по направлению к лодке, будто несчастное корыто могло уплыть без них. — Я не..., — тут же отцовская рука накрыла рот ребенка, прервав тихий писк и не позволив вымолвить и слова. — Шш! Не болтай, просто шевели ногами! — мужчина хлопнул отпрыска по спине, подтолкнув ближе к катеру, и тут же подхватил под мышками, перекидывая на борт. Малыш пошатнулся, чуть не потеряв равновесие от резкой встряски неустойчивой на воде конструкции, но сопровождающий семью рыбак не дал Билли свалиться в воду. Следом за ним в лодку забрался и отец, усаживаясь возле сына, что сведя ноги вместе, уложив ладошки на колени, посматривал на свои ступни. В лихорадочных движениях отца прослеживалась спешка и повышенная возбудимость, у мальчика наблюдалась зажатость и неуверенность, а у рыбака – напряженность и недоверие. Это было похоже на то, словно каждый присутствующий имел свои собственные основания на переживания и нервозность по определенным причинам. Отец махнул рукой старику, подавая сигнал. После короткого кивка сопровождающий потянулся к мотору, но, по всей видимости, совсем не расчитал импульс от своего резкого наклона к краю лодки, отчего мелкий катер потерпел неслабую встряску, почти перевернувшись к верху дном. Отец среагировал достаточно быстро для того, чтобы предотвратить нелепую катастрофу, метнувшись в противоположную сторону и подав тем самым пример сыну сделать то же самое. Лодка встала в прежнее положение, пусть и все еще слегка пошатываясь, однако напряжение между потерпевшими и виновником никуда не исчезло. — Gamle skiderik! Аккуратней! — прорычал отец, проверяя сына на наличие мелких травм и поправляя его объемную верхнюю одежду, пусть и подходящую для рыбалки посреди Атлантического океана на ледяном ветру, однако выглядящую так нелепо, что можно было невольно задаться вопросом о том, зачем так сильно укутывать ребенка. Рыбак метнул на мужчину недовольный взгляд, оглянувшись через плечо, едко прыснув: — Спасибо за беспокойство. Тут же послышался оглушающий звук заведенного мотора, прерывающий всякую перепалку, и еще спустя мгновение лодка двинулась с места. Они направились на глубину метров ста, дабы сорвать желаемый улов. Семейка новичков так сильно желала поймать какого-нибудь океанического тунца, пусть сопровождающий их старик и предупреждал, что для таких дилетантов, как они, это непосильная задача. На это отец лишь махал рукой. Они стремительно отдалялись от берега, и сердца отца с сыном отчего-то замерли так, что перехватило дыхание. Талассофобией, к слову, ни один из них не страдал. Рыбак то и дело оглядывался на них, блуждая взглядом то по одному, то по второму члену семьи, словно выискивал что-то, или же ему просто нечем было заняться, и на старости лет все люди стали казаться ему диковинкой. Не успел никто и глазом моргнуть, как сопровождающий издал внезапный омерзительный "рык", отхаркивая осевшую в легких и прилипшую к горлу мокроту, и тут же заглушил двигатель. Катер встряхнулся, движение прекратилось. — Мы на месте. Можете расчехлять свои удочки, — бывалый рыбак тяжко поднялся на ноги, опираясь на свои колени, и, почесав густую щетину, метнул взгляд на семью. — Разве? Мне казалось, плыть еще около часа, — отец вздернул бровь, чуть подавшись вперед на своем сидении, оперев один локоть о бедро. Голос его казался неестественно холодным, даже пустым, что резко контрастировало с его недавним поведением и безразличностью рыбака ко всему происходящему. — Не, — неряшливо пожал плечами тот, отвернувшись от пристального взгляда и сплюнув за борт с пренеприятным звуком. От подобного невежества лицо мужчины исказила гримаса отвращения, но он тут же пришел в себя, глубоко вздохнув. Стояла неестественная тишина, ведь на такое расстояние от суши не забирались даже чайки, и она могла быть свидетелем либо умиротворенному семейному отдыху, либо чему-то необратимому. Отец взглянул на сына, что вглядывался в глубины Атлантического океана и за все время еще ни разу не обернулся к остальным присутствующим. Мужчина расположил руку на плече малыша, сжав его так крепко, как только мог, вкладывая в этот жест всю отцовскую нежность, на которую был способен. Он вновь издал глубокий вздох, на этот раз тише, чем в прошлый, и сам поднялся с места, поровнявшись с рыбаком, что тоже вглядывался в бескрайние просторы, расположив руки по швам. Отец по-братски опустил руку на его спину, чем вызвал у старика немой вопрос, и он тут же, приподняв брови, обернул голову к мужчине, что сейчас неестественно широко улыбался, глядя куда-то вдаль. Улыбку эту счесть можно было за невероятно счастливую, как если человек смотрит на самое ценное, что обрел только что, или же за наигранно безумную. Не стирая ее с лица, отец повернул голову к старику в ответ, и теперь тот мог увидеть, несмотря на широкую улыбку, всю пустоту его глаз. — Не, — передразнил рыбака мужчина пониженным голосом, используя его же фамильярность, — Ты неверно меня понял. Это нам плыть еще около часа. С этими словами отец внезапно расположил и вторую руку на спине до сего момента несведущего о его целях рыбака, что после короткого, но крайне резкого, почти обезумевшего чужого толчка вывалился за борт, прямиком в ледяные глубины Атлантического океана. Действо сие сопроводил громкий истошный крик их бывшего сопровождающего, который был вызван внезапностью, контрастом температур и осознанием произошедшего. Он отчаянно барахтался в воде, пока критическое мышление не подсказало ему ухватиться за борт катера. Тянуться было высоко, но одним резким движением он все же сумел это сделать, однако увы, потерпел неудачу, ведь наверху его уже ожидала чужая ступня, что тут же прилетела прямо ему в лицо. С кряхтящим, почти агоническим криком старик свалился обратно, на этот раз не в силах сопротивляться объятиям воды, но он все еще так сильно старался бороться за жизнь, одной рукой придерживая свой кровоточащий, сломанный нос, что уже покрыл темно-синюю воду темно-бордовыми пятнами, а второй то и дело бил по глади, пытаясь удержать себя на плаву, пусть и понимал, что жизнь его уже предрешена и все его действия были обречены на провал. — Я ЗНАЛ! Я знал, то-очно знал, ты, т..., — мужчина отчаянно лепетал нечто несвязное, пребывая в агонии от невероятно ледяной воды, сломанного носа и временно ослепленного глаза, и второй также был обречен сомкнуться, но уже навеки, ведь крики его прервал звук мотора. — Прости, старик. Ты этого не заслужил, — проговорил отец, и было неясно, обращался ли он к рыбаку напрямую, или же попросту оправдывался перед самим собой. К сожалению для утопающего, катер сдвинулся с места, с небычайной скоростью покинув обреченного, оставляя его в одиночестве. Его тело никогда не будет найдено на такой глубине. Да и кому есть дело до старого рыбака? Он мог лишь выкрикивать проклятия вслед удаляющейся семье и вопить от окатившего его ужаса осознания своего страшнейшего конца.***
Тишину прерывал лишь звук мотора катера, и молчание между ребенком и отцом еще никто не нарушил. Сын все еще не стремился оборачивать свой взор к родителю, так и вглядываясь в атлантическую воду, которую безжалостно разрезала лодка своим ходом. Отец не винил его за то, ведь видел, как дрожат плечи малыша, и причиной тому был явно не холод. Мужчина уткнулся носом в маленькую макушку, которая была прикрыта капюшоном, и крепко обвил хрупкие плечи рукой, прижимая к себе. Он оставил на покрывающей голову ткани короткий поцелуй, и, теперь уткнувшись в нее лбом, еле слышно прошептал: — Все будет хорошо, лучик. Я обещаю тебе.___
2024 год. Англия.
— Мисс Кацен..Каков диагноз? Девушка тряхнула головой, потерев глаза пальцами. В очередной раз, прямо во время работы, ее разум отлучился в инородные размышления, и голос следователя как нельзя кстати вернул ее в реальность. — Извините...Кхм, — потерев затылок одной рукой, а второй схватив заключение со стола, она зачитала содержимое: — В торакальной области наблюдаются ссадины и гематомы в нижней части, что свидетельствует о тупых ударах, в частности, нанесенных в приступе аутоагрессии. Повреждена хрящевая ткань и обнаружены трещины на теле ребер. В остальном..., — девушка прочистила горло, — В остальном внешних и внутренних повреждений не обнаружено, исключая резаные раны от разбитого стекла телевизора после падения, уже после наступления...смерти. Следователь, все это время глядевший в документ и механизированно кивающий, вдруг глянул на эксперта, чей голос в последний момент дрогнул при произношении слова "смерть". Взгляд мужчины смягчился, и теперь даже стал походить на сочувствующий, но как только он намеревался поддаться сентиментальным порывам и похлопать девушку по плечу, она тут же выставила руку вперед, указывая, что делать этого не стоит. — Спасибо, мистер Бутман, все в порядке, — произнесла Скарлетт ледяным голосом, кивнув, даже не подняв взгляда на коллегу, и сразу же вернулась к озвучиванию вывода. — Черепная коробка насквозь пробита огнестрельным ранением, что и стало причиной смерти. Входная рана находится в предчелюстной полости, первостепенно пострадало переднее брюшко двубрюшной мышцы. Но, мистер Бутман, меня кое что смутило... Скарлетт потопталась на месте, сжав папку в руках. Она облизнула пересохшие и донельзя обкусанные губы, прежде чем решиться сказать: — Выстрел был совершен под практически прямым углом, с внешним видом раны все в порядке, ширина пояска осаднения соответствует ранению. Однако внутреннее расположение пули... Он знал, что она собирается сказать. Точно знал, и его собственная грудная клетка сжалась в силу простого человеческого фактора, навязчиво охватившего его разум. На своем веку мужчина повидал много случаев, прекрасно зная, как держаться на расстоянии, однако подобного ему наблюдать еще не приходилось. Не каждый день тому доводилось общаться с девушкой всего 27-ми лет, непосредственно, своей коллегой, что потеряла единственную родственную душу и, невзирая на всю нечеловеческую боль, первой выдвинула свою кандидатуру во вскрытии тела. Это было невероятно. И невероятно страшно. Страшно во всех проявлениях данного термина. Как бы Бутману не хотелось поддаться чувственным порывам и по-человечски поддержать того, кто буквально в этот же день пережил страшное горе, субординация и рабочая ответственность не позволяла поддаться сентиментализму. Сглотнув, мужчина сразу же поспешил прервать ее попытки переубедить его и перенапрвить следствие в иное русло. Ведь это была несчастная девушка, которая только что потеряла отца и искала любые, даже безумные оправдания его поступку. — Нет, мисс Кацен. Мы это уже обсуждали. Это не может быть убийство. Ваши коллеги, как и мои, уже подтвердили это. Здесь не может быть ошибок, — безэмоционально отчеканил он, сунув руки в карманы, и лишь данный жест выдавал в нем дискомфорт и желание избежать этого диалога. — Судебная медицина – все равно что гадание на яйцах и воде! Здесь ничто не может иметь стопроцентную вероятность! Во всем требуется тщательная и неоднократная проверка всех фактов! — девушка кинула папку на стол, тем самым оглушив себя и мужчину звонким шлепком, всплеснув руками, — Для подобного угла выстрела расположение входной раны и направление раневого канала совершенно нетипичны, как же вы не понимаете! — эмоции вновь брали верх. И пусть все указывало на самоубийство, Скарлетт все еще не могла смириться с тем, что ее отец мог совершить подобное. — Послушайте..., — следователь потер переносицу, прикрыв глаза, — Мы не нашли никаких улик, которые указывали бы на незаконное проникновение. Никаких следов чужого присутствия. Лишь ваш отец, пистолет в его руке и погром, который устроил он сам, — он ступил поближе к девушке, кладя руку ей на плечо, — Вы уже показали себя как очень сильного человека, когда настояли на том, чтобы вскрытие над вашим отцом провели лично вы, — он нервно облизнул губы, взяв короткую паузу. — Вы, черт возьми, действительно герой, как бы раздуто это для вас ни звучало. Я бы...никогда не смог так же. Это не пустая лесть или попытка вас задобрить. Я действительно искренне так считаю. Скарлетт сощурила глаза и сжала губы в тонкую полоску. Она и сосчитать не могла, сколько раз испытала рвотные позывы за прошедшую ночь. Это было тяжело. Страшно. Очень больно. Но она обязана была это сделать. Она не могла позволить никому другому притронуться к телу ее родного человека и, более того, составить определенное заключение без ее ведома. Или же она попросту ощущала себя обязанной стать последним проводником отца в мир мертвых. Она видела и вскрывала немало трупов. Но это вскрытие было несравнимо ни с чем. Мистер Бутман, после недолгого молчания, продолжил: — Вы уже выразили всю привязанность и благодарность отцу посредством проявленной смелости и приложенного усердия. Вы безумно храбры, правда. Ваши попытки всеми силами помочь следствию, себе и своему отцу в том числе, безмерно ценятся и не остаются без внимания, — он чуть сжал пальцы на ее плече, и лицо его пусть и не выказывало явных эмоций, жест этот молвил о многом, — Но это именно та причина, по которой мы боялись вешать на вас эту ответственность. Знали ведь, что станете пытаться приписать к случившемуся насильственную смерть в качестве причины. Я понимаю, почему так происходит, мне правда жаль, но... — Ничерта вы не понимаете. С этими словами Скарлетт дернула плечом, стряхивая его руку, и в мгновение ока широкими шагами направилась к выходу из кабинета. И мужчина, надо сказать, и вправду ничерта не понимал. Отдернув руку, он оставил ее в воздухе недалеко от своего лица в примирительном жесте, и выглядел тот словно кот, который растопырил пальцы. Бутман медленно, следя за каждым движением спешащей к выходу девушки, оборачивал туловище на месте, сверля взглядом ее удаляющуюся фигуру, приподняв брови. Когда дверь закрылась за ней с громким хлопком, что заставил расположенные близко к краю документы стремительно упасть на пол, мужчина сжал пальцы в кулак. На лице его выступили желваки от сильного сжатия челюстей, и тот шумно сглотнул. Была бы возможность, он бы отреагировал куда более бурно, однако все, что он мог себе позволить, это резко опустить руку, случайно или намеренно ударив себя в бедро. Следователь глухо и протяжно выдохнул, повернув голову к настенным часам, тихо выругавшись себе под нос: — Черт.***
В столь поздний час редко можно было встретить в морге излишнее скопление персонала. По пути к уборной, девушка наткнулась лишь на одного зеваку, и тот был лишь лаборантом, который даже не обратил внимания на вездесущий ураган в ее лице, готовый снести все и вся на своем пути. Такова была работа в морге. Людей здесь мало чем можно было удивить, тем более, наблюдением чужих эмоций. Если здешние работники достаточно насмотрелись на смерть в самом жестоком ее проявлении, чего же тогда ахать над внезапным всплеском чувств? До этого никому нет дела. Как бы Скарлетт не старалась, глаза ее все равно застелила непроглядная пелена слез, и она была благодарна тому, что это случилось только тогда, когда она уже тянулась к дверной ручке уборной. Она влетела в помещение словно***
Ночь обещала быть бессонной, а потому девушка принялась сортировать вещи папы, дабы перенести их на чердак, как бы ей ни хотелось оставить их на прежних местах. Отцовская комната была обставлена подписанными коробками, и большая половина шкафа с одеждой уже была опустошена, хотя единственное, что она так и не смогла оставить без особого внимания был его мед-халат, запах которого по какой-то причине навевал на нее определенные, надо сказать, будто незнакомые ностальгические мысли. Скарлетт сидела на коленях прямо на полу, который сегодня был неестественно холодным, сжимая в руке белую ткань трясущимися пальцами и, словно огорошенная, вдыхая запах, пытаясь пропитаться им и оставить в памяти навсегда. Казалось, она никогда не смирится с тем, что это был последний раз, когда она могла почувствовать аромат кожи отца. Вся ночь проходила в дериализации и единственное, что сейчас ее беспокоило помимо самого факта смерти, было содержимое ее кармана. С самого вечера ей так и не хватило времени переодеться, а сейчас попросту не было сил, а потому маленькая бумажка все еще покоилась там, где она запрятала ее с вечера. Деталь, которую она утаила от следствия. Ото всех. Негоже им знать о подобных личных подробностях. Не выпуская халат из руки, второй она потянулась к карману, вынимая смятый клок бумаги. Развернув его, Скарлетт обнаружила, что чернила теперь смазались, однако содержимое все еще было различимо и сохраняло в себе всю нервозность и панику, с которой было выведено.«Не доверяй никому. Избегай острова. Не высовывайся. Люблю. Навеки твой, Папа.»
И пара высохших капель его слез, пропитавших бумагу, красовались на последнем предложении, чуть размыв текст. Ладонь ее поразил предательский тремор, лицо исказилось от боли, губы неестественно скривились. Этот несчастный клок бумаги был ее последним "разговором" с отцом. Какие бы чувства он ни вызывал, скорбь не позволит девушке избавиться от него. — Как после такого я могу доверять даже тебе, пап? — прошептала она в воздух, издав протяжный, не похожий на человеческий и искаженный от агонии стон, больше походящий на рык, после свалившись набок, сжимая в руке как его халат, так и записку. Она плакала, рыдала, кричала и стонала, била кулаками пол, не находя в себе сил успокоиться. Это совершенно не помогало. Охваченная невероятных размеров болью, она знала, что ничего уже не способно ей помочь. В приступе безысходности, Скарлетт принялась то и дело дергать ногами, словно отбиваясь от самого воздуха. Ступня ее нашла прикроватную тумбочку, и ныне ей было безразлично, какую боль ей приносят эти удары. В конечном итоге единственное, до чего довело сие действо, было с громким шумом выпавшее днище тумбы, что лишь вызвало у девушки нервный смешок, но вместе с тем более менее привело в чувство, вернув в реальность. Спустя мгновение лежания в оглушительной тишине, голову Скарлетт вневзпно посетило осознание что, вроде как, конструкция этой тумбы не подразумевает никакого днища. Медленно приподнявшись на локтях, она нервно нащупала телефон на этой же самой тумбе и, включив фонарик, постаралась что-либо разглядеть. — Нихрена не вижу..., — прошептала она, и за прошедший день она весьма часто прибегала к монологам, дабы скрасить, или же, точнее, компенсировать свое одиночество. Выбора не было: Скарлетт, сама не зная чего опасаясь, медленно и осторожно сунула руку в образовавшееся отверстие под тумбочкой. Черт возьми, это и вправду было потайное отделение. Кроме некой папки и, кажется, носового, давно засохшего платка, девушка ничего не нащупала. Здесь вполне себе можно было спрятать пистолет. Чувство вины окатило ее ледяной водой за то, как слепа она была, но сейчас она не должна была забивать этим голову, ведь ее первостепенной задачей было выяснить, что же за бумаги понадобилось так тщательно прятать ее отцу. Потребовались некоторые усилия, чтобы вытянуть содержимое наружу. В ее руках оказалась не сильно объемная папка, с виду выглядящая как сборник простых выписок из истории болезни, рецептов и назначений. Однако зачем отцу было это прятать? Да и подобное Скарлетт обычно хранила у себя. Девушка потерла вспотевший затылок ладонью, неуверенно обхватив уголок обложки и медленно, страшась увидеть содержимое, открыла сей ящик Пандоры. Впрочем, то, что ей довелось лицезреть, заставило девушку лишь нахмуриться, приподняв одну бровь. — И что прикажешь с этим делать? В оглавлении титульного листа красовалось название: "Персефона". Все, что следовало далее, было перечеркнуто. Лихорадочно, болезненно, кое-где проглядывали рваные дыры от сильного нажима ручкой. Перевернув пару листов, а затем, быстро пролистав всю папку до конца, Скарлетт обнаружила, что подобное украшало каждую страницу. Записи были полностью уничтожены. Единственное, что оставалось на ее пользование - "Персефона", значение чего никак не спешило посещать ее голову. — Что, писал исследования о греческих богах, но не порадовал результат? Постыдился, что это кто-то увидит? — ее глаза блуждали по рваным и измазанным чернилами страницам, пытаясь зацепиться за любую мысль, которая могла бы привести ее к разгадке. Некоторые страницы и вовсе были разорваны в клочья, как будто они вызывали у отца самое большое негодование и следствием был такой результат. Однако голова ее была так забита пережитой горечью и болью, что все еще никуда не делись, что ей совершенно не хотелось становиться криптографом и влезать во что-то, что касалось ее отца – незажившей раны, которая останется открытой еще долгое время. — Да и плевать. Ты унес это с собой в могилу, и пускай, — Скарлетт поднялась на ноги, вдруг схватившись за голову, которую одолел приступ сильной мигрени после тяжких переживаний, — Тсс! — шикнула она от резкой боли. В глазах все закружилось, и она бросила папку на пол, обхватив свой лоб теперь и второй рукой. Вокруг нее был сплошной хаос, что устроила она сама. Убирать его или продолжать сортировку совсем не было сил. Переступая через баррикады, то и дело метаясь из стороны в сторону от сильного головокружения, девушка успокаивала себя, нашептывая под нос: — Да, плевать. Меньше знаешь – крепче спишь. По пути Скарлетт вдруг обернулась на рабочий стол, который сейчас выглядел столь расплывчато и нечетко, и взглянула на стопку писем, которую она прихватила из ящика, когда заходила в дом, и что уж всю ночь ожидала сортировки и прочтения. Девушка шикнула, словно в действительности тем самым могла обидеть письма, и, еле перебирая ногами, шатаясь и не разбирая дороги, бросила напоследок, налетев плечом на дверной косяк, когда наконец добралась до проема: — Завтра с вами разберусь.