Алая роза

Ночь, опустившаяся на величавые просторы магического измерения, развеивает образ сказочных мечтаний. Некогда светлые улочки провинциального городка заполняются сумрачных отблеском безумия. Волшебное племя прогибается под страстями грехов, складывает благодетельное имя в шкаф, заполненный скелетами прошлого, и обнажает перед светом Луны свой трагичный лик. Тишина. Лишь ветер уныло колышет опавшую листву на тротуаре и брошенную каким-то зевакой утреннюю газету. Магия далека от очарования. Она — холодная богиня, сношающая своих покровителей тягостными деяниями и бесчисленными шрамами прожитых неудач. В этой драматичной жизни нет места равенству. Одни во веки обречены склонять свои головы, другие надзирать, а третьи выбирают осуждённый обществом путь побега. К чему, подобно мотыльку, лететь на пламя собственной погибели? Законопослушные чародеи зарылись в защитный плед своих домов, пряча доблестные погоны под царским гнётом Морфея. Но ночь живёт по своим законам. Она — царица несчастных, отвергнутых детей, которая следует зову прогнивших сердец и молчаливо открывает скрипучие двери в бездну хаоса. «Проходите, милости просим» Прохлада поющего зноя меняется на душистый аромат чуждой магии — за порогом мерцающего помещения дымом клубилась криминальная сторона волшебного общества. Местные отбросы и личности, скрывающиеся от всевидящего ока властей, царствовали в здешних стенах. Утренний свет озарял здание под ликом обычной травяной лавки: отвары, эликсиры, сборники рецептов и свежескошенные магические ингредиенты. Луна же стремительно преображала мирное звучание благовоний. Алеющий звон воска, шелест волшебных и игральных карт, крепкий алкоголь и незаконные сделки. Здесь легко можно было купить несчастную душу для обряда жертвоприношения, а неопытные, молоденькие колдуны и ведьмы рисковали лишиться достоинства, осмелев зайти сюда в полуночный час. Царство похоти и крови. Ажурная юбка, впитавшая в себя последний след умирающего солнца, собирала длинным подолом осевшую пыль. Подпольное казино пестрило образами и горящими глазами — жадными, голодными. Со всех сторон разносился перелив смеха, который выделялся на фоне мягких раскатов классической музыки, вытекающей из старенького радио. Женщина кривится в гримасе отвращения, лавируя между плотно стоящими столиками и выпившими телами местной нечисти. Громоздкая шляпка покачивалась на белоснежном океане волос, благородно утаивая от любопытства нежеланных «коллег» очертание небесных глаз. Переливаясь дьявольскими искрами, глубокая голубизна их отравляла души. Путала мысли и сводила невинных с верной тропы жизни. Ведьма, задевающая худощавыми плечами многочисленных гостей, не считала себя частью этого бремени. Она была выше, сильнее и сверкала волшебным очарованием. Разве можно винить эти чародейские очи в устоявшемся запрете на чёрную магию? Некромантия, величество мёртвых и покровительство смерти — каждая отрасль тьмы растекалась голой медью по венам и артериям. Быть чистой нелепо. Склонять голову жутко. Следовать абсурдным законам скучно. Обрамлённые кровью уста обнажаются в лисьей усмешке, вынуждают кучку пьяниц поспешно разойтись в сторону от барной стойки. Намного веселее, когда склоняют взгляды перед тобой. — Моя алая роза наконец пожаловала, — статный мужской голос вытворяет из извилин сознания чопорный говор смазанных лиц. Ведьма сталкивается с острыми чертами бледности, заползая в душу хозяина этого заведения через проблеск красных глаз. Они оставались неизменными всегда. Сколько бы лет, веков и буйных вторжений не прошло — эту ясность лёгкого безумия нельзя убить. — Здесь так душно без тебя, — ведьминская шляпка с тихим шорохом опускается на мраморную поверхность столика, одаривая пространство вокруг себя мягким аромат цветущих бутонов. Так иронично лелеять поодаль от себя истинный источник живой энергии. Рози нравилось издеваться над сущностью природы. — Я удивилась, что твой притон по-прежнему не накрыли, — тонкие пальцы поглаживают пышные лепестки, ненавязчиво осматривая такие родные, слегка поношенные временем картины на стене. Женщина редко позволяла себе ведомую слабость этого места — похотливое начало в венах и трогательный привкус необузданной атмосферы. Но жажда чего-то первобытного и суматошного порой берёт своё. Она снова здесь. Стоит напротив ухмыляющегося мага и вкушает приторность забвения в воздухе. — Этот город давно кличет свою смерть, — мужчина наклоняется над барной стойкой, благородным движением притягивая ладонь Рози к своим устам. Целует тыльную сторону нарочито медленно, томным взглядом пробирает до самых костей и обжигает чувствительную кожу животрепещущим дыханием. Аластор, поражая ведьму до глубины умирающей души, всегда умудрялся сохранять в своём поведение манерное превосходство. От него невозможно было услышать колкой пошлости или грубого слова. Джентльмен во плоти. — Закрытие моего маленького бизнеса не поможет властям спастись. — Ты по-прежнему наделяешь города разумом? — Рози шепчет едва уловимо, сотрясая пылающий воздух вокруг себя томительным ожиданием. Предвкушением. В узких кругах тёмных колдунов так тяжко отыскать родственную душу. Многие здешние ищут в знакомствах лишь выгоду или возможность словить жаркую ночь, а после исчезают под покровом ясного рассвета. Мир магии не блещет глупыми сказочными образами, сводами божественных дворцов и весенним ароматом единства. Эта реальность коварна, пошла и жестока. Рози пыталась сбежать, покидая привычную обстановку маленького городка в омуте людских страстей. Но её душа тлела огненным фитилем — жаждала тьмы, мертвенного покоя и одиночества. Непослушные ноги сами собой приводили женщину сюда, заставляли упиваться свежей кровью и ритуальной вьюгой. — Конечно, моя роза, — Аластор выпрямляется в спине, но не желает выпускать из горячих пальцев бледную ладонь своей драгоценной собеседницы. Поглаживает нежную плоть и задумчивым взглядом ласкает вовлечённые черты. — Города впитывают в себя энергию своих обитателей. Пожирают наши мысли, поступки и чувства хищным оскалом. — В таком случае, мы обречены на скорейшую погибель, — жемчужные локоны развиваются под раскатом тихого смеха, привлекая к себе внимание настырных слушателей. Возможно, каждый из обывателей чёрного казино мечтал обмолвиться с известной некроманткой парой фраз — зацепить своей незаурядной натурой искру в голубых глазах и подняться по шаткой иерархии криминального общества. Но едва ли мелкие чародеи и пропившие свои таланты ведьмочки найдут в себе смелость подойти поближе к омуту багряного этюда. Один лишь колкий взор красноголового хозяина сведёт все жалкие попытки ко дну. — Тебя смерть примет в свои объятия с превеликим удовольствием, — моноколь мага переливается под восковым отражением при незначительном наклоне головы в сторону. В алых глазах нельзя было прочесть и единой мысли статного мужчины. Он оставался кромешной загадкой для всего мира колдунов. Появился внезапно, достиг авторитета в глазах властей, пуская свои корни в самые пучины преступного пекла. Ведя двойную игру, Аластор не получал прямого осуждения со стороны — его боялись похлеще обжигающего огня инквизиции. — На её несчастье, я тебя не отдам. Рози не сдерживается — смеётся открыто и слишком громко по правилам аристократии. Хотя, кому какое дело до старческого свода этикета в стенах сущего разврата? Ведьма откидывает голову назад, обнажая изящный изгиб лебединой шеи и декольте, украшенное рубиновым колье. Аластор влюбился в этот смех. Его искреннее звучание конкурирует с мелодиями тщеславных классиков. — Признайся, тебе просто нравится ухаживать за мной? — дама кривит утончённые губы в хитрой улыбке и дразнящим жестом освобождает свою руку из приятного плена чужих пальцев. Смерти было чуждо тепло, но она стремилась к порывам огненного извержения. Мужчина, вопреки собственному желанию касаться чародейки, не противится. Смиренно складывает ладони в замок и осматривается по сторонам. Его работа давно подошла к концу — посетители не стеснялись самостоятельно подходить к барному арсеналу, выбирая крепкие напитки себе по душе. Отчитывать их за это никто и не стремился. — Я живу ради этого, — алый парус, виднеющийся в глазах мага, расправляется многозначительным шквалом. Рози молчаливо склоняется рукой к собственной шляпе. С минуты колеблясь, чародейка вырывает из бархатной ткани бутон ароматной кровавой розы, вертит между пальцами и подносит к густой шевелюре мужчины. Роковой цветок заносится за острое ухо колдуна, теряясь красками на фоне пёстрых волос. — Ты такой льстец, Аластор.

***

От её белоснежных волос веяло ароматом пряной корицы и увядающих роз. Она дурманит мысли, склоняя каждую трепещущую частицу здравого рассудка к чистому безумию. Зависимость. Одержимость. Аластор не был обделён женским внимание: могущественный маг, собравший в своём образе изящество и мягкость, способен покорить сердце недалёкой чародейки или колдуна, отдаваясь телом в фонтан страстных утех. Но, испив однажды из чертового омута небесных глаз, мужчина утратил всякое желание слоняться средь одноразовых связей. Его душа пылала агонией из багряного пожара. Терялась в забвении. Обнажённые плечи ластились под нежным лунным светом, манили припасть к острому контору ключиц и зацеловать каждый сантиметр бархатной кожи. Превосходство. Рози знала о своей красоте. Пользовалась умением находить себя в горячих объятиях этого демона, вставая на пьедестал каждой их совместной ночи. Женщина скрывала отчаянную натуру жрицы смерти под мишурой внешней миловидности. Она всегда прихватывала с собой ритуальный кинжал. Игры, будоражущие лютым ужасом сознание обычного смертного, рождали забытое ощущение острой необходимости. Лезвие никогда не входило слишком глубоко. Возбуждение, страсть и переполненность не могли затуманить вековой опыт некромантки — взмах запястьем рассекает местечко на груди Аластора. Осторожно. Нежно. С любовью. Тёмная жидкость проявлялась росинками на полотне бледного одеяния. Этот вкус полюбился от и до. Ведьма с тихим стоном на губах сцеловывает выступившую кровь, в сердце наслаждаясь мягким ощущением мужской хватки на своих волосах. Аластор не чувствует боли. Его душа всецело плавится под натиском необдуманной любви — того шлейфа в сознании, чей исток не смогут понять другие. Медленно поглаживая спутанную метель, маг прикрывает глаза и толкается бёдрами. Всё пространство вокруг горящих тел заполонили благовония дикости и священной страсти. Никакой пошлости. Редкость их встреч добавляла примесь неестественной жадности — хотелось насытиться нектаром цветущих роз сполна. Захватить в плен воспоминаний выпирающие кости, сверкающие грехом глаза и робко срывающийся голос. Каждое мгновение. Рози накидывается на уста мужчины яростным поцелуем, передавая опьяненному послевкусие вязкой жидкости. Этого оказалось недостаточно. Одной единственной ночи кощунственно мало для восполнения истекающего сосуда. Ни одна женщина не могла заштопать зияющую пустоту в груди. Отсутствие вьющейся зимней стужи и безоблачных небес в очертании густых ресниц убивало долгим ожиданием. Шустрым порывом Аластор стискивает повелительницу смерти в охапке рук, сбивает вскрикнувшую чародейку с вершины и опускает её на обнажённую постель. Багряные капли стекают с истерзанной груди, пачкая редкими следами разбросанные подушки и румяную кожу некромантки. Этот ритуал обязан длиться вечность. Суровая правда не должна лишать голодного мага самой трепетной услады его бесцельного существования. Рози забирается твёрдой рукой на мужественные плечи, сжимая их в отголосках приближающегося освобождения. Лишь в пределах этих покоев она вольна вести себя неоспоримо искренне и открыто. Сбрасывать чуждую маску, лелеять вкус дарованного покоя и пронизывать свои вены энергетикой красноголового колдуна. И Аластор ценил данное превыше всяких доблестных наград. В момент острого нашествия этот хищный взгляд отправлял душою на запретный небосвод. Его алая роза сажала свой особенный сад на бесплодных землях. Заставляла испитые истоки заливаться звонким журчанием весенних вод и топила многовековую изморозь бесчувствия. Рядом с некроманткой Аластор снова мог дышать, жить и желать. Но цветам суждено увянуть, весне заканчиваться, а солнцу неспешно прогонять с престола лунное сияние. Рози сбежит под лучами багряного рассвета, оставляя на хаосе раскинуты одеял одну единственную розу. Бутон, стремительно засохший вдали от своей роковой хозяйки.