Мы никогда не умрём

      В этот раз он будто падал на дно моря, а когда очнулся, вокруг было сыро и мокро. Ливень стоял стеной. Костры с шипением гасли, палатки стояли намокшие и набрякшие. В окружающей серости и тумане вдруг полыхнуло черно-алое пятно: это Вэй Усянь шел, рассекая дождь. Цзинь Лин подбежал поближе — ему хотелось посмотреть на то, как выглядела эта болотная чума в первой жизни.       Чума была худа, высока ростом, широка плечами, остра скулами и носом. Под глазами у чумы залегли глубокие фиолетовые тени, глаза отливали красным. Вэй Усянь будто застрял между миром живых и мёртвых, и Цзинь Лин в очередной раз подумал, что надо быть очень, просто очень хорошим, замученным правилами мальчиком (или девочкой), чтобы искренне влюбиться вот в это, а не сбежать с воплем и не отмахиваться мечом. Порядочные заклинатели глядели на него с опаской и на всякий случай хватались за рукояти клинков.       «Никогда не буду тиранить своих детей, как в этом вашем Гусу, — подумал Цзинь Лин и поежился, — и старейшинам не дам. А то один втюрился в отступника, а второй»…       Второго подставил и использовал, давайте уж начистоту, младший дядя. Ещё большой вопрос, вляпался бы Ханьгуан-цзюнь в Вэй Усяня, а его старший брат — в младшего дядю, если бы им не клевали темечко образцовыми манерами и безупречностью, а просто позволяли быть обычными мальчишками, которым можно лазить по деревьям, пачкать одежду, воровать лотосы и кур, обижаться на дядю и показывать ему язык, а то и вообще, запускать змеев и сбегать из дома, когда всё надоедает, а ты хочешь, чтобы вокруг тебя все побегали. Однажды — Цзинь Лину тогда было восемь — он обиделся на дядю за то, что тот в очередной раз принялся рассказывать о том, как племянник плохо учится и ничего не добьется. Дядю точно надо было проучить, и тогда Цзинь Лин стащил у похоронных дел мастера маленький детский гроб и принялся летать в нём по всей Пристани Лотоса, а там и по храму предков. Дядя этого не оценил.       — Слезай! Слезай сейчас же! Я тебе ноги переломаю!       — Бе-бе-бе! Не слезу!       — Слезай и за уроки! Ты кончишь жизнь в тюрьме или на помойке!       — Ни за что!       — Где мой Цзыдянь?!       «У тебя же на руке!» — чуть не сказал Цзинь Лин, но тут он придумал веселее.       — Ударите меня, я умру, буду лежать в гробу, а вы пожалеете!       Дядя затопал ногами так, что в храме предков попадали таблички.       — Весь в отца и Вэй Усяня! Здесь что, все хотят моей смерти? В монастырь уйду!       Цзинь Лину тогда стало ужасно обидно на такое обзывательство, и он заверещал ещё громче дяди!       — Не уйдете! Вас оттуда выгонят! Да и разве могут двое мужчин ребенка заделать?       От злости он стал хуже контролировать гроб, проклятый ящик накренился, дядя подпрыгнул в два своих роста и повис на медных ручках, но Цзинь Лин не собирался сдаваться и взмыл вверх! Как же они вопили оба: Цзинь Лин от восторга, а дядя — от испуга. Сажать их пришлось дядиному заместителю Цзяну Хайтао, который на это смотрел со сложным лицом.       Между тем Вэй Усянь ушел совсем далеко. Цзинь Лин побежал за ним. Окружающий пейзаж что-то смутно напоминал, название вертелось на языке, а потом до него дошло: это же Ланъя! Дядя возил его туда в детстве, сказал, что отец полюбил матушку именно тогда.       Тогда, может быть, Вэй Усянь не прятал, а, наоборот, хотел показать Цзинь Лину то, с чего всё началось?       Наконец Вэй Усянь дошел до крепости, поздоровался с часовыми, громко чихнул на лестнице и… тут раздался плач. Очень горький плач.       — Шицзе!       Вэй Усянь побежал по лестнице, Цзинь Лин едва поспевал за ним.       Они застали тяжёлую картину.       Высокий, изящный, чем-то похожий на Мо Сюаньюя и Цзинь Гуанъяо юноша ожесточенно, да что там, яростно, распекал девушку в лиловых одеждах. Каждое его слово сочилось презрением. Остальные мужчины и женщины смотрели осуждающе.       — Не думай, что раз ты рождена в клане заклинателей, то можешь присваивать себе и попирать ногами чужую доброту! Некоторые люди, хоть скромного происхождения, а в душе всё же благороднее, чем иные из прославленных кланов. Пожалуйста, не выходи за рамки дозволенного!       Наконец Вэй Усянь остановился и закрыл собой девушку.       — Шицзе, что случилось?       Никогда прежде Цзинь Лин не слышал, чтобы Вэй Усянь говорил с такой любовью. Глаза его полыхнули алым, кулаки сжались. Девушка заплакала ещё сильнее.       С полнейшей оторопью Цзинь Лин понял, что это его мать, а тогда ещё дева Цзян. Да как же можно обидеть девушку из хорошей семьи так, что она на людях потеряла лицо?       Неужели Цзинь Лину всё это время врали?       Ещё и те, кто видел эту сцену и унижение его матери, чуть ли не на небеса улетали от наслаждения. Мать всеми… всеми силами старалась успокоиться, но выходило плохо. Она ответила Вэй Усяню тихим, почти неслышным голосом:       — Ничего.       Цзинь Цзысюань застыл, а Вэй Усянь наконец его увидел и схватился за свою Чэньцин:       — Ты! Неблагодарная псина! Смерти ищешь?!       — Как ты разговариваешь со мной! Не лезь, куда тебя не просили!       Это, простите, что? Только что отец защищал какого-то заклинателя низкого происхождения, но с Вэй Усянем заговорил совсем иначе.       Неужели отец был такой же человек-флюгер, как младший дядя?       Цзинь Лину стало горько.       Вэй Усянь рассердился не на шутку.       — Я её брат. Проси прощения! Сейчас же!       — Брат? Ты всего лишь слуга.       — А ты… Павлинья принцесска!       Бамс! Вэй Усянь набросился на Цзинь Цзысюаня с пинками и кулаками. Завелась отчаянная, злая драка. Вэй Усянь не стремился разозлить противника, он сражался, как бойцовский пёс, хуже того, он убивал. На первых порах отец рисовался, и показывал мастерство бойца, и отмахивался, как от слишком надоедливой мухи, но, получив флейтой в глаз, сам пошел в убийственную атаку. Матушка смотрела на них с ужасом, а потом закричала на всю крепость:       — На помощь!       На головы дерущимся летела штукатурка, посыпались камни, но это их вообще не остановило.       Всем заклинателям в крепости пришлось разнимать это смертоубийство.       — Да вы спятили!       Дядя шарахнул по ним Цзыдянем, но это не возымело действия, а вот второй удар, ведро ледяной воды и двадцать человек во главе с поваром — вполне.       — Я тебя убью, павлинья ты задница! Вырву сердце из груди и заставлю сожрать!       — Главное, чтобы твоя сестра не приготовила из него суп. Ах да, это же не она…       — Как это не она?! Повар Ляо, — а вот со стариком Вэй Усянь говорил очень вежливо и дружелюбно, — скажите, а кто вам помогает на кухне?       — Барышня Цзян и девица Манъянь.       — Позовите её.       Сказано это было так, что с Вэй Усянем вообще никто не посмел спорить. Хорошенькая девушка в одеждах Ланьлин Цзинь вошла, притворно опустив глаза.       — Старейшина Илина хотел видеть эту недостойную?       — О, ещё как хотел! Эй, Павлин, какой суп сегодня тебе принесли?       — Ваш, на свиных ребрышках. Вэй Усянь, ты позоришь меня и себя!       — Позоришь себя ты, слепой дурак. Ну же, Манъянь, как готовится юньмэнский суп с корнем лотоса? На ребрышках или на грудинке?       — На грудинке! — пискнула девушка в одеждах Ланьлин Цзинь.       Она явно хотела сбежать отсюда подальше и не видеть этот кошмар больше никогда.       Мать… ох, мать улыбнулась, как человек, который всегда знал правду и за которого заступились после самой унизительной и отвратительной клеветы.       — Хорошо. А приправы какие к нему положены?       — С-сычуаньский перец, имбирь, лук…       — И всё?       — В-всё!       — Ты забыла ягоды годжи и четверть миски водорослей. Мне одному кажется, или девица Манъянь врёт и не краснеет? Ты зачем воровала чужой суп, дура?       — Я не…       Впрочем, Вэй Усяню не было дела до чужих оправданий. Он жутко, как демон бездны или одержимый убийца, посмотрел на закаменевшего Цзинь Цзысюаня.       — А теперь, павлинчик, молись!       — А-Сянь, не надо!       Мать взяла Вэй Усяня за руку и заглянула в глаза, дядя вцепился ему в плечи и закричал:       — Хватит уже!       И тут… подоспело новое действующее лицо, похожее на толстое маньтоу на тонких ножках. То был Цзинь Гуаншань: человек непомерного сладострастия и жадности, второй дед Цзинь Лина.       — Что я вижу! — его полные, масляные губы растянулись в неприятной улыбке. — Старейшина Илина пытается убить моего сына? Глава Цзян, не слишком ли много берет на себя ваш подчинённый?       Цзинь Лин аж задохнулся от несправедливости. Вэй Усянь посмотрел на его деда то ли как на кусок тухлого мяса, то ли как на кучу дерьма.       — Хотел бы — давно уже убил.       Цзинь Лин хотел узнать, что же будет дальше, но тут… тут вокруг его шеи обернулась удавка и начала душить!       Он попытался вырваться, но стало только хуже: руки и ноги обвили серебристые щупальца-отростки, один из которых пополз по его ноге к паху.       Защита от дурака! Вот он влип!       Что? Что делать, это же щупальца демонического сладострастия! Они же сейчас его трахнут!       Да! Но они не выносят солнечного света и огня! А что, если…       Цзинь Лин сосредоточился и изо всех сил шарахнул по серой склизкой плоти небесным огнём!       Сразу же запахло горелым осьминогом, а затем резкий — такой, что аж рёбрам стало больно — рывок вытащил его из чужой памяти.       — И что здесь происходит?       Госпожа Гу и Вэй Усянь держали черного, бронированного и совершенно точно мертвого демона с вот таким небесным столпом.       Вместо ответа Цзинь Лин сполз по шкафу и захохотал, да так, что у него заболел живот. Вэй Усянь сел рядом и легонько толкнул его в плечо.       — Ну? Теперь ты понимаешь, как опасно читать чужие мысли и лезть в чужую память без разрешения?       Цзинь Лин наконец сел в подобающей позе. Вэй Усянь смотрел на него ехидно-ехидно, так, что сразу захотелось стукнуть.       — И это всё?       — А мне что, в тебя банками сушёных тараканов кидаться? Сестра Мэйчжуан этого не оценит, верно, шицзе?       От этого шутливого и полного нежности обращения у Цзинь Лина заныло сердце. Он сразу вспомнил, что видел в воспоминаниях Вэй Усяня.       — Почему? Почему матушка вышла за отца? Он же её презирал! Её дядя и дедушка заставили?       Сама мысль об этом была отвратительна. Вэй Усянь вылупился на него.       — Шицзе? Заставить? Да она всю жизнь преданно любила твоего отца и ни о ком другом не хотела слышать! Да за такое я бы твоего деда лично с лестницы спустил! А потом расчленил бы. Живьём. Никто не смел причинять ей боли! Шицзе была самым добрым и нежным человеком в мире.       — А ты?!       Цзинь Лин хотел сдержаться, но слова… проклятые слова сорвались у него с языка прежде, чем разум освоил эту мысль. Вэй Усянь опустил голову.       — А я мужчина, а не дворцовый евнух. Мужчина, А-Лин, должен быть хозяином своему слову. И платить всегда собой, иначе он хуже отброса. За то, что я сделал с твоей матерью и отцом, я заслужил смерти. Догадываешься, какой?       Эти слова с трудом укладывались у Цзинь Лина в голове, и ему вновь стало отвратительно тоскливо.       Вэй Усянь был жесток с другими, но это не шло ни в какое сравнение с тем, насколько жесток он был к самому себе.       — Почему ты спрятал это воспоминание?! — от ярости и горя Цзинь Лин накинулся на него, как собака на оленя. — Я думал, там их смерть, или Пристань Лотоса… а там!       А там его юная и ещё живая матушка плакала, как крестьянская девчонка, у которой задрали юбку, и совсем не могла защитить себя! Вот почему она молчала и только лила слёзы, как безвольная кукла? Почему, почему она не сопротивлялась?       — Потому, — сухо отрезал Вэй Усянь, сделавшись до ужаса похож на Ханьгуан-цзюня. — Родителей надо уважать.       — Но ты же его не любил!       — И что?       Цзинь Лин уже почти кричал. Вот почему у этих взрослых всё так противно и сложно?       — Молодой глава Цзинь, — госпожа Гу подошла к ним и закрыла шкаф, — в юности многие люди ведут себя жестоко и глупо по отношению к близким. Потом они это перерастают и раскаиваются. Ваша матушка вышла за вашего отца замуж и родила вас. Поверьте мне, если у неё есть выбор, женщина не станет рожать от мужчины, которого не любит, не хочет и не уважает. Ваши родители вас очень любили и ни за что бы не оставили против своей воли. Это жизнь, а в жизни часто случается плохое.       — Послушай, — Вэй Усянь наконец прекратил себя жрать, — я и впрямь не любил твоего отца. Взаимно не любил. Но в нём было немало хорошего, хоть я этого и не видел. Если бы этот павлин ещё и прощения просить умел, а не нести чушь про змеев-измерителей…       У Цзинь Лина точно что-то сдвинулось внутри.       Он вдруг понял, что всё сложилось, как сложилось, а тот, кого он ненавидел целую жизнь, был таким же человеком, как и все, а вовсе не демоном с рогами и гаремом в тысячу девственниц. Отца он пока не понимал, вернее, злился и на дядю, и на всех вокруг, певших молодому господину Цзиню хвалебные песни.       И едва он это ощутил, как ненависть и обида не то что ушли совсем, но зазвучали гораздо-гораздо тише.       Этого хватило, чтобы найти силы встать и поклониться.       Кто там распинался о том, что надо уметь говорить те самые слова, иначе ты произнесешь их в слезах? Пускай принимает работу.       — Прости меня, пожалуйста. Я повел себя, как свинья.       — Не бери в голову. Ты очень похож на дядю, — Вэй Усянь хитрюще подмигнул. — Он тоже неприметно влез бы, заорал: «Врежь ему!» — а потом разругал мою технику боя.       — Правда?       — Правда. Твой дядя — это чайка, временами помойная. А чайки орут. Небо голубое, в Гусу — три тысячи правил, а чайки — орут.       Цзинь Лину очень хотелось с ним согласиться, но привычка спорить со всем светом давно стала его второй натурой.       — Муравьед!       — Давайте выпьем чаю, — госпожа Гу достала поднос и очень красивый сервиз с синим драконом, — мне надо срочно запить сегодняшний день. О, что это?       Они оба обернулись к окну и застыли пораженные:       На сосне возле лазарета ветер трепетал вышитую ленту Гусу Лань. Всю в следах алой краски для губ, точь-в-точь след на его шее прошлым утром.       Попросить Вэй Усяня призвать ленточку не показалось ни глупым, ни унизительным. Лента Цзинъи змеёй скользнула ему на стол и только что не мурчала. Сам Цзинь Лин хотел сквозь землю провалиться. Вэй Усянь насвистывал под нос что-то веселое и похабное.       — Прекрати! — наконец не выдержал Цзинь Лин.       Тогда Вэй Усянь принялся полировать свою флейту. Очень неприлично полировать.       — Что «прекрати»? Ну, даже если вы переспали один раз, то Цзинъи — не дева, павлинье яйцо не снесёт!       — Эй, так нечестно! Ты мне все уши должен прожужжать про целомудрие до брака! Дядя ты мне или кто?! Вы что, ради чужого распутства воевали?!       Дядя непременно сказал бы эти слова! И учитель Лань тоже. Да что там, старое козлище точно бы мораль прочитало!       Вэй Усянь заржал на всё Гусу и начал в приступе восторга бить себя по ляжкам.       — Да, воевали. В том числе и для того, чтобы у вас, недорослей, была возможность пить, дерзить родителям и валять друг друга по кустам!       — Ещё скажи, что губы красить можно!       — А почему нет?       А-а-а! Вот как его не прибить, бедный дядя!       — Молодой глава Цзинь, — как человек воспитанный, госпожа Гу тихонько хихикала в кулачок, но это дело не спасало, — простите мне, как ученому и лекарю, прямоту и грубость, но на целомудрие пускают слюни либо трусы, либо насильники. Они-то знают, что взрослый мужчина их поколотит, а зрелая женщина угостит иголкой... Или ядом.       Желание спорить и цапаться на ровном месте тут же пропало. Цзинь Лин собрался с духом, набрал побольше воздуха и выхватил из цянькуна меч Вэй Усяня.       — Забирай. Он твой.       Так было должно и правильно, и Вэй Усянь, к счастью, не стал возражать. Воздух задрожал и сгустился: Суйбянь узнал хозяина и наверняка обезьянничал и передразнивал. Ведь давно известно: заклинатель и его меч — одно. И пусть кто-то не говорит, что давно перестал быть мечником.       На обратной дороге Цзинь Лин шёл так быстро, словно за ним гнались все демоны Диюя. Сычжуй в своей комнате как раз делал стойку на руках. Он-то Цзинь Лину и был нужен.       — Это что?       Цзинь Лин потряс ленту Цзинъи. Сычжуй переменил руку.       — Лобная лента Гусу.       — Я вижу! А на ней что?!       — Краска. Красная.       Ну что за люди!       — А откуда она?! Я не обрезанный рукав, чтобы краситься!       — Ты и не красился.       Сычжуй даже не думал терять спокойствия, доделал упражнение и взял ленту. В голове Цзинь Лина точно музыка ветра заиграла.       — Ты говорил, что после того, как мы выпили, ты играл, но с кем ты играл?! Неужели сам с собой?       — Почему же. С другом, — Сычжуй по-прежнему являл собой образец доброжелательности. — А ты совсем не помнишь, что вы творили?       — Нет.       С тяжёлым вздохом Сычжуй рассказал, что после третьей чарки они с Цзинъи принялись выяснять, кто из них круче как заклинатель, и вызвали веселую демоницу, которая и развела их сначала на поцелуйчики с ней, а затем друг с другом. Она-то и украла налобную ленту Цзинъи, а потом до самого утра играла с Сычжуем в вэйци.       Всё оказалось до безобразия просто.       — И ты всё это время молчал?       — Так вы и не спрашивали.       Крыть здесь было нечем. От Цзинъи Цзинь Лин попросту сбежал — не хотел забивать себе голову ещё и этим.       В Башне Кои старейшина Цзиньпин известил о том, что государь хочет принять у молодого главы Ланьлин Цзинь присягу, а это означало шитье парадных одежд и поездку в столицу.       Столица и старый нудный император ему не понравились, как и все его похожие на разряженных кукол супруги, вдобавок во время принесения присяги Цзинь Лин опять услышал тот самый девичий смех. Этот день ничем, совсем бы ничем не запомнился…. Если бы в тронную залу не вбежала толстая и громко лающая пекинесиха, которая кинулась на одну из беременных младших супруг. Поднялся страшный скандал: оказалось, что пекинесиха сама была на сносях и принадлежала благородной супруге Цянь, про которую говорили, что она извела вот так нескольких соперниц и их детей. Астрологи сочли это заговором и дурным предзнаменованием. Император разгневался, затопал тонкими дрожащими ногами и приказал собаку немедленно истребить. Цзинь Лин не верил собственным глазам: вот это ничтожество, вот этот разваливающийся дед с синими пальцами, переменчивый и капризный, управляет ими и огромной страной? Разве собака виновата, что хозяйка у неё дура с отвратительной репутацией?       Собаку увели, придворных распустили. Цзинь Лин вышел в дворцовый сад — и ему прямо на руки плюхнулись та самая, вполне живая собака.       — Будь человеком, — раздался нежный, как перелив флейты сяо, голос, — выручи!       Между деревьями из воздуха соткалась прехорошенькая девчонка в платье служанки, совершенно точно демон. Цзинь Лин её где-то видел.       И не только видел, проклятье, он же с ней целовался! Вот эти самые розовые губы!       — Ты что здесь делаешь? В этом святом месте!       — В этой выгребной яме, ты хочешь сказать? Государыне служу, её эта дура Цянь постоянно обижает, в прошлом году вообще выкидыш устроила, гадина, но собака-то хорошая, а ты ведь любишь собак, ты так о своей Фее рассказывал!       Конечно, как порядочный заклинатель Цзинь Лин должен был демона изгнать, а собаку — истребить, и уж совершенно точно он не должен был обсуждать приказы высших.       Но девчонка смотрела так умоляюще, а собака дала почесать себе за ушами и завиляла хвостом. Цзинь Лин понял, что не хочет быть ни почтительным поданным, ни порядочным заклинателем, ни праведником.       — Давай сюда!       Вдвоем они запихнули ворчащую собаку в цянькунь. Девчонка-демон кокетливо улыбнулась.       — Меня зовут Юньлинь. Не хочешь и дальше со мной целоваться?       Цзинь Лин вздернул подбородок, показал девчонке непристойный юньмэнский жест и ушёл. Не собирался он пятнать себя с демонюкой, хоть самой доброй и хорошей, спать с ними — то же скотоложество. И вообще, вдруг демоническая энергия дурно влияет на щенков?       Тем более, Цзинь Лин уже знал, как их использует.       Рано или поздно он заставит дядю и Вэй Усяня помириться и поговорить по-человечески.       И они сделают это сами, надо только создать подходящие условия и… слегка их подтолкнуть, чтобы они приняли нужное, то есть правильное решение.       Нет, правда, одному скоро сорок, а не семьи, ни жены, ни собаки, а второй вообще позорище! Грозный старейшина Илина, чернокнижник и учёный, кому скажи, что при виде блохоловок в обморок падает — засмеют!       «Это потому, — прошептал всё знающий и умевший соблазнять кого угодно голос внутри, — что у Вэй Усяня правильной собаки не было. Ни ничего. Мы это исправим».       В голове Цзинь Лина кирпичик за кирпичиком вырастал огромный, роскошный и страшно коварный щенячий план.