Мы никогда не умрём

      — Лучше бы ты отправил нас к мастеру наказаний, — проворчал Цзинь Лин. — Тридцать ударов — и свободен.       Вэй Усянь злодейски расхохотался.       — А смысл? Меня пороли в детстве всем, от палки до Цзыдяня, но я озорничал по-прежнему. Воровал лотосы, пририсовывал усы к портрету Вэнь Жоханя, задавал неудобные вопросы… Если вы цапаетесь, значит, у вас есть силы. Не лучше ли пустить их на полезное дело? К слову, Цзинъи, чего это от тебя разит тёмной энергией, ты, никак, решил во всём мне уподобиться?       — Нет!       Бедный дурень Цзинъи отчаянно покраснел, и казалось, вот-вот пойдет топиться. Цзинь Лину стало его жалко, и он полез вызывать огонь на себя.       — Это я виноват.       — Ты?       — Ага. Это случайно вышло. Мы больше не будем.       Случилось страшное: Вэй Усянь чуть не разбил себе лоб.       — Дожили. Не попадайтесь в следующий раз! Что у вас случилось?       — Ничего! — грянули они хором.       Вэй Усянь им, естественно, не поверил.       — Прежде чем показаться на люди, хоть в холодный источник залезьте, чтобы смыть эту дрянь. А ещё лучше — используйте собственную голову.       Да вы смотрите, кто их поучает!       — А ты?       Получилось это гораздо более сердито, чем хотел Цзинь Лин, но Вэй Усянь даже ухом не повел.       — А я хитрая на выдумки голь, которая дышала не как порядочные люди, носом, а местом, где не светит солнце.       Ага, только Цзинь Лин вообразил, как Вэй Усянь ещё в той первой жизни дышит задницей и неприлично заржал, и Цзинъи вместе с ним. Потом перед глазами возникла эта самая задница, которая героически, пока хозяин спал, подхватила юньмэнский стяг и сбежала на поиски приключений. От этого Цзинь Лин засмеялся ещё громче, так, что живот заболел. Вэй Усянь потребовал выложить, что его так рассмешило. Выслушав, что к чему, он взял чистый лист бумаги, гордо сказал: «Да, я такой», — и нарисовал пылающую задницу в форме сердечка. Потом ещё написал сверху девиз: «Вперед за приключениями!» Цзинь Лин боялся, что надорвёт живот, Цзинъи был не лучше. Вэй Усянь с гордостью посмотрел на дело рук своих.       — К этому безобразию нужны стихи. Причём очень хорошие. Идите спать.       Уже на улице, отсмеявшись, и Цзинь Лин, и Цзинъи выпалили одновременно:       — Сычжуй!       Он точно всё видел. И наверняка помнит и знает, что они творили! Тот как раз готовился ко сну, а на все расспросы отвечал, что после третьей чарки вина пил чай и играл в вэйци.       — И всё?       — И всё.       — А мы?       Сычжуй строго посмотрел на них, но тут же хихикнул.       — Глупостями занимались. Мне стало неинтересно.       Утром старший по наказаниям известил, что они, конечно, заслужили порки, но пороть главу великого ордена недостойно и не подобает (на его лице, правда, вот такими иероглифами было написано «а жаль»), и посему ссылает их к заведующему орденскому имуществу дядюшке Шэню. Тот вручил им садовые ножницы и краску.       — Цветы подрезать, деревья — побелить! Не перепутать! А то я вас знаю. Вам, бесстыдникам, лишь бы на ночную охоту сбегать и по кустам валять друг друга. Ещё листья сгрести не забудьте!       К обеду Цзинь Лин взмок как собака. Он ухитрился занозить и оцарапать себе пальцы, а что еще хуже, то и дело из этих проклятых кустов слышался весёлый девичий смех, которого никто, кроме него, не слышал. Это страшно раздражало. Цзинъи попробовал его высмеять, за что вновь получил пинка, а потом удрал на кухню. Делать было нечего, и Цзинь Лин неподобающе, прямо-таки под осуждающие взгляды дядюшки Шэня, плюхнулся медитировать.       Когда внутренний ор наконец стих, а внутри появилось очень правильное чувство сосредоточенности, Цзинь Лин собрался с духом и шагнул глубже. В свой внутренний мир.       Он ожидал увидеть привычную уже картину Пристани Лотоса, места, которое и было ему настоящим домом, но не сдержал возгласа удивления. Вокруг простирался высоченный стеклянный лес, а в небе светило черно-золотое солнце в виде огромного цветка пиона. Ну и ну, это что, он за три года себе такое отрастил? Ой, а что это? Цзинь Лин подошёл поближе к дереву и отпрянул в ужасе. По прозрачному стволу бежала кровь. И лес, мёртвый стеклянный лес дышал и смотрел.       Порядочный заклинатель не должен бояться себя, но Цзинь Лин испугался, ужасно испугался, да так, что у него отчаянно зашумело в ушах. Внутренний мир и дух меча без жалости показывают тебе, кто ты. У дяди и Вэй Усяня были обычные обезьяна и муравьед, у младшего дяди… старейшина Цзиньпин поговаривал, что у главы Цзиня внутри змеиный клубок, и в общем, был прав, но даже змея была лучше этой потусторонней жути.       Где-то совсем рядом раздался противный хруст, будто кто-то подкрадывался к нему, но случайно наступил на битый фарфор. Цзинь Лин понял, что не один здесь. Из рта пошел пар, под черепом будто пронеслась пустая железная бочка. «Страху надо смотреть в лицо», — так сказал Вэй Усянь в городе И. Он вообще говорит поразительно дельные и работающие вещи, и Цзинь Лин решил его послушать.       — В-выйди на с-свет. Я не обижу.       В знак добрых намерений, по одному наитию Цзинь Лин выставил вперёд руку так, словно собирался погладить Фею. Бесконечно долго и в то же время очень мало он стоял вот так, дурак дураком, пока пальцы не запутались в длинной шерсти. Чуть выше запястья ткнулся мокрый черный нос. Цзинь Лин сел рядом и продолжил гладить, и о чудо: чувство невыносимой жути начало отпускать.       — Ты кто? Застенчивая собака?       «Сам ты собака, ещё и невнимательная, — раздался в его голове детский, очень похожий на него голос, — а я — это я».       — Ну так покажись. Не то я решу, что ты какая-нибудь нелепость вроде лысого ютяо или земляного червяка.       «Сам ты нелепость! И летаешь нелепо, как курица!»       И тут Цзинь Лин увидел, что в длинной прозрачной шкуре отражаются его клановые одежды! Он чуть не дал себе по голове. Ну конечно! Вот почему его никто не видел!       — Ты скрытник?       Прозрачная прежде шерсть засеребрилась, потом распахнулись совершенно круглые, черно-золотые и жутко печальные глаза. Больше всего скрытник был похож на храмовую бородатую обезьянку. Цзинь Лин обнял её.       — Может, я и нелепость, а ты чего прятался?       «Тебя защищал».       — От кого?       «От дяди. Представляешь, как бы он развопился? У того упыря тоже обезьяна».       Цзинь Лин представил. Крыть здесь было нечем.       — Ну и пусть.       Дяде придется смириться. И вообще, столько орать вредно, от этого умирают! То есть не от этого, а от искажения ци.       «Искажение ци от дяди бы сбежало. И подвывало бы, как тёмный заклинатель».       — Пусть молчит. Тоже мне, человек-муравьед!       «Они хорошие и дружелюбные ребята».       А-а-а, боги, ещё один любитель поспорить! И в кого он такой?       — Скажи это муравьям. Тебе не надо больше прятаться.       «Правда? А песню спой?»       — Какую?       Цзинь Лин понял, что его унесло куда-то не туда. Порядочные заклинатели дух меча покоряли.       «Про прекрасную фею и темного заклинателя, который любил стихи. И воровал лотосы. Дядя её, — по-мальчишески пакостно хихикнул скрытник, — терпеть не мог. Оба дяди».       О да! Причём в Юньмэне за эту народную песню могли и поколотить, а в Ланьлине просто штрафовали и выписывали обязательные работы. Сюжет у песни был таков: красу небес Мэйтянь послали на землю — истребить злодея-чернокнижника, но она, вместо того, чтобы выполнить поручение Нефритового Императора, сначала вызвала этого наглеца на состязание на песнях, потом воровала с ним лотосы, спасла хорошего поэта от самоубийства, а под конец вместе с двумя баламутами зажила на троих и сбежала плясать в город демонов. Однако никакие угрозы, пытки, штрафы и наказания не могли заставить людей замолчать. Цзинь Лин, конечно же, эту песенку знал, но от волнения половину слов забыл. Это не помешало скрытнику мысленно подпевать и обнимать Цзинь Лина за шею.       «Так неправильно. Ты должен таскать меня за уши и бить об пол».       — Зачем? Дядя же без этого справился. И Вэй Усянь тоже».       «Кто сказал, что они справились? Точно не будешь бить?»       — Самого себя? Ты дурак?       «Сам дурак».       Этот скрытник вел себя ещё хуже, чем сам Цзинь Лин в пять лет, когда он норовил чуть что сбежать из дома на лотосовый остров, и отчаянно ревел, когда его ловили.       «Тебе пора. Тебя ждут. Приходи, когда всё достанут. Будем вместе рожи корчить».       Дожили! У всех заклинателей порядочные духи меча, и только у него…       — Не кусайся!       Цзинь Лин схватился за задницу. Скрытник сидел в стеклянной листве такой довольной, будто сожрал три кувшина храмового вина.       «Не обзывайся!»       В реальном мире сидеть на заднице было больно, вдобавок, рядом кудахтал Цзинъи.       — Юная госпожа, ты что, умер?!       — Нет, но если ты не заткнешься — я тебе врежу! Тоже мне, клуша!       — Да скорее я тебе, — Цзинъи нешуточно обиделся, — что за привычка говорить гадости и грубить тем людям, которые о тебе заботятся, у тебя дома что, доброе слово поперек издевательств и оскорблений? Твой дядя тебе хоть раз в жизни говорил, что ты молодец?       Цзинь Лин собрался как следует его уесть и поколотить. Ага, только вспомнил, как вел себя скрытник. Со стороны смотрелось не очень. Неужели Цзинь Лин такой же невыносимый?       — Это тебя не касается, — ответил он с холодным достоинством, — ни я, ни мой дядя. Спасибо за беспокойство.       Он встал и чуть не взвыл от боли. Ягодицы отчаянно болела.       — Ты как ухитрился мышцу потянуть?       — Да вот так.       Хромая, Цзинь Лин пошел туда, где колдунствовади Вэй Усянь и госпожа Гу. Она, благодарение Небу, не стала квохтать и спрашивать, а сразу дала обезболивающее.       — Брата Вэя сейчас нет, он на занятиях, но я могу послать…       Раздался тревожный топот: в кабинет вбежала одна из младших целительниц.       — Сестра Гу! Беда! Яичный демон проломил грудь крестьянину и теперь скачет по всему лазарету!       На миг лицо госпожи Гу исказил крайний ужас, однако зпговорила она решительно и твердо:       — Оцепить лазарет щитом! Никого не выпускать! Никто не умрет! Они боятся саламандр. Велите разжечь огонь. Демона не трогать. Глаза беречь, нос и рот замотать. Идём! Молодой глава Цзинь… Подождите брата Вэя здесь. Никуда не выходите, это смертельно опасно.       — Бросить вас? В беде?       — Не глупите. Взрослые знают, что делать. Мы справимся. Лишнее геройство ни к чему!       Цзинь Лин даже возмутиться не успел, как на дверь повесили замок восьмого, самого высокого уровня сложности: будешь ломать, ошибёшься — потеряешь руки-ноги и превратишься в человека-свинью. В раздражении Цзинь Лин попинал шкаф с книгами, да так, что тот распахнулся и из-за створок полилось серебристое сияние.       Цзинь Лин сунул нос внутрь. Шкаф принадлежал Вэй Усяню, значит, сосуд памяти тоже был его. Более мелкий, чем тот, который показывали Цзинь Лину, но сомневаться не приходилось. Любопытно, что он там прячет?       Цзинь Лин застыл в нерешительности.       Порядочный человек взял бы из шкафа книжку и стал читать хоть вверх ногами, но голос внутри настойчиво шептал, что раз Вэй Усянь спрятал свои воспоминания, значит, он точно не хотел, чтобы его увидели. А какие? Те, за которые ему стыдно и больно, значит, это точно смерть матушки и отца. Или первая осада Луаньцзан. Или то, как Вэни сожгли Пристань Лотоса.       Цзинь Лин не знал родителей, не помнил даже образов. Имел ли право он лезть в чужое больное без разрешения?       Да, имел! Он хотел если не простить до конца, то понять, почему Вэй Усянь убил отца и матушку, как так вышло, что матушка, которую очень любили все, погибла от руки человека, за которого она вечно заступалась, которого она защищала даже в ущерб себе. Хорошенько придавив таракана по имени совесть, Цзинь Лин сунул голову в сосуд.