***
Тихо хлопает дверь за спиною, тут же запираясь на сложный защитный механизм. Технологии Пенаконии – вещь временами очень удобная, особенно когда нет никакого желания возиться с замками, а хочется просто предаться столь желанному отдыху. — Раздевайся. Пусть мягок голос Воскресенья, нутром чувствует Авантюрин скользящую меж строк холодную сталь приказа. Знает эти нотки как дважды два и едва заметно морщится невольно от накативших неуместных ассоциаций о болезненных мгновениях прошлого. Все это — сугубо инстинктивное. То, что не всегда в силах контролировать юноша, покуда психика реагирует быстрее осознанного разума. И, словно осознав свою ошибку, Воскресенье подходит вплотную к Авантюрину. Заглядывает в чарующие глаза, выискивая в зеркале души сокровенные эмоции, и тяжко вздыхает. — Деловая встреча сегодня была тяжелой. Я немного устал. Оправдания заместо извинений, но и их Авантюрину более чем достаточно. Знает он — гордость Воскресенью не позволит не только признать свою ошибку, но и попросить прощения за неосознанную оплошность. — Тогда может быть, - Авантюрин нарочито неспешно оглаживает плечи Воскресенья, медленным движением сжимая ворот расстегнутой рубашки, — Мне стоит помочь тебе? В комнате на несколько длительных секунд повисает давящая пауза, но наконец обдумав и взвесив все «за» и «против», Воскресенье разводит руки в стороны: — Будь столь любезен. — О, большим с удовольствием. Словно завороженный, Авантюрин наблюдает за тем, как ткань шелковой рубашки медленно сползает с плеч господина. Он сам задает такой темп, решив, что с раздеванием Воскресенья можно не спешить — если бы времени было в обрез, ему бы дали знать об этом. А коли нет никаких ограничений и нужды торопиться, необходимо вкушать момент. Испить из сладкого мгновения прелюдии все соки, наслаждаясь ею словно в последний раз. Кожа у Воскресенья — мягкая, нежная. И Авантюрин не отказывает себе в удовольствии касаться ее, покуда медленно элементы одежды исчезают с тела господина. Но лишь стоило его руке потянуться к пряжке ремня, как Воскресенье осторожно накрывает чужую кисть своей, призывая остановиться: — Дальше я сам. Позаботься лучше о себе. — Неужто стесняетесь? – Авантюрин беззлобно усмехается, однако все же убирает руки и тянется к пуговицам на собственно одежде, с поразительным рвением следуя приказу Воскресенья. — Не начинай. С собственной одеждой Авантюрину приходится повозиться чуть дольше. Слишком много мелких деталей, необычных застежек, дополняющих образ. Но сильнее всего усложняет процесс не путающиеся в пуговицах пальцы, а неспешно стягивающий с себя нижнее белье Воскресенье. Авантюрин едва ли в силах отвести взгляд от идеального тела его возлюбленного. Смотрит пристально, поедая глазами каждый сантиметр молочной кожи и упиваясь мыслями о том, что все это нынче принадлежит ему и только ему. Страстные порывы, раскиданные по всей комнате вещи — все то, о чем вынужден позабыть он в обществе Воскресенья. Господин не терпит ни спонтанные проявления любви, ни хаос в собственных покоях. Только порядок и тягучие словно патока прелюдии, из коих сочится вычурная нежность вкупе с плохо сдерживаемой жаждой. Авантюрин помнит, как в первый раз восхитился покоями Воскресенья — изысканные, роскошные; впечатляющие и изобилующие отсутствием скромности на контрасте с личностью их обладателя. А сейчас он привык. Находится в чужой спальне как в своей собственной, временами позволяя себе излишнюю вольность — ни к чему забирать то, что непременно понадобится в следующую встречу. Или то, что просто велико желание оставить на прикроватной тумбочке как напоминание о событиях минувшей близости. Поведение сродни ребяческому, но нет запрета на вольности столь своеобразные — чем бы дите не тешилось, как говорится. — Поторопись, - тихо шуршат простыни под весом Воскресенья, что обнаженным присаживается на кровать, - Не заставляй меня ждать. — Не переживай, я уже почти закончил. И в самом деле спустя ничтожное количество времени юноша уже осторожно складывает последний элемент одежды на близстоящую тумбу. Убедившись, что приготовления завершены, Авантюрин возвращает взгляд к любовнику, и кажется ему, что сердце тут же удар пропускает, а в комнате становится слишком жарко. Словно кто-то выкрутил температуру на максимум, вынуждая не только тело, но и голову плавиться от резкого наплыва дурманящих волн возбуждения. В полумраке комнаты лежащий среди бархата багряных простыней полностью нагой Воскресенье выглядит донельзя великолепно. Эстетично, да так, что не смеет взгляд восхищенный Авантюрин отвести. Упивается тем, как приглушенный свет ласкает молочную кожу и плавные изгибы тела любовника. Воскресенье словно соткан из тонких нитей нежнейшего шелка. Идеальный, чарующий грацией каждого движения, и разве в силах устоять хоть кто-либо пред столь прекрасным творением? Ох, отнюдь. Благолепие красоты Воскресенья - настолько запретный плод, что Авантюрин готов вкушать его всю ночь напролет. Наслаждаться любовником без устали сродни сладостной амброзии, не смея прерываться и на долю секунды. — Иди ко мне. Авантюрин облизывает пересохшие губы. Успокаивает бешено бьющееся сердце, на несколько длительных секунд прикрыв глаза — распалиться так сильно в самом начале необычно для повидавшего многое на своем веку юноши. Но Воскресенье — нечто иное. Совершенно другое, и дело вовсе не в идеальном теле аль бесстыдных ласках. Отличие заключается в душе. Во взгляде и мельчайших прикосновениях, среди которых нет и капли презрения. Лишь любовь, уважение; все то, что доселе недоступно было, теперь вкушается сполна. Кровать жалобно проминается под весом двух тел. Сминая руками простынь, Авантюрин осторожно поднимается чуть выше. Нависает прямо над Воскресеньем, заглядывая господину в глаза с немым вопросом – как действовать надобно? Чего именно желает его любовник в час полночный? — Не торопись, - тихо шепчет Воскресенье, рукою проводя по щеке блондина, - Сегодня нам совершенно некуда спешить. Тепло улыбнувшись, Авантюрин накрывает чужую кисть своей. Чуть голову повернув, припадает устами к ладони с жгучим поцелуем и произносит томно: — Поэтому ты и задержался на встрече? Освобождал нам больше времени? — Верно мыслишь. Желание Воскресенья — закон. Единственное правило, которое Авантюрину совершенно не хочется нарушать. Только если привнести что-то новое в их небольшую игру, в финале которой каждый победителем неизменно окажется. Беспроигрышная лотерея с заранее предрешенным исходом, что никогда не надоест. Руки у Авантюрина — теплые, мягкие. Невероятно нежно оглаживают напряженные после рабочего дня плечи, плавно спускаясь ниже. Относительно невинное начало, преисполненное чувственными ласками, но знают оба — еще совсем немного, и распаленный юноша совсем потеряет контроль, а на молочной коже непременно расцветут багровые созвездия греховного единения. В негласной просьбе Воскресенье отворачивается в сторону, чуть голову отклонив. Открывает большую площадь шеи, недвусмысленно намекая на то, чего именно жаждет он ощутить сейчас. И читает Авантюрин меж строк мимолетных движений всю правду о сокровенных желаниях, ибо прост сей факт. Язык тела куда честнее, нежели чем даже самые искренние слова. Виртуозные хитросплетения льстивых речей, высокопарные выражения, да только подобно яду сочится из них вязкое лицемерие. Но вот прикосновения таят в себе оголенную искренность. Все те желания, невысказанные фразы — все узреть возможно сквозь таинство мимолетных движений тела. Влажная дорожка искушенных поцелуев сверкает на шее Воскресенья. Авантюрин лишь слегка касается — дразнится, оставляя тягость болезненных засосов на потом. Успеется. А пока хочется только припадать к господину вереницей сладких прикосновений и очерчивать идеальное тело теплыми ладонями. Ласкать нежно, осторожно, словно пред ним хрустальное произведение искусства. Драгоценность, кою надобно лишь холить и лелеять, с благоговейным трепетом прижимая к самому сердцу. Воскресенье пахнет ненавязчивым сладким парфюмом. Тонкие ноты аромата едва различимы, но даже так кружат голову Авантюрина сродни самому крепкому алкоголю. И, уткнувшись носом в шею господина, шумно вдыхает он столь прекрасный запах. Упивается оным, вместе с тем силясь различить за духами вкус тела самого любовника — горечь мускуса, остатки пережитых событий за целый день рабочий и самые простые биологические выделения живого тела. Все то, что оттолкнуть иного могло, но вопреки всему завораживает Авантюрина. И проста истина. Самое привлекательное в мире отнюдь не запах дорогого парфюма и напускной фасад роскошных нарядов — под пестрящей оберткой гниль отвратная скрываться может. Влюблен Авантюрин в ту самую нелицеприятную искренность. Во все дефекты, в каждый постыдный нюанс — во все то, что скрывается за образом наигранным. То, что позволяет быть самим собою, личностью индивидуальной, а не очередной копиркой идеала с обложек глянцевых журналов. И он влюблен в такого Воскресенье. Не в идеальный образ, а в кладезь постыдных нюансов, что останутся за закрытыми дверьми роскошной спальни. Влюблен в пахнущего табаком, алкоголем и потом, что солоноватым вкусом остается на языке. В того, кто совсем скоро будет в истоме лежать на безвозвратно смятых простынях, хрипло отдышаться стараясь, а от идеальной прически и следа не останется – спутаются все волосы в хаотичное гнездо, покуда Авантюрин бесстыдно будет хвататься за них в порыве страсти. Влюблен в Воскресенье, что в глубине души смущается происходящего и до последнего отрицает сам факт столь доверительных отношений. Как огня страшится предательства и вместе с тем вверяет ключ от сердца собственного в руки игрока азартного. Калейдоскоп противоречий, страхов и желаний. И разве это — не самое восхитительное, что быть может? Чувствует устами Авантюрин, как трепетно бьется жизнь господина под молочной кожей на шее. Лишь надави — и легким движением руки оборвется нить повествования скоротечно, кардинально меняя жанр их истории. Иллюзия власти дурманит разум порочными волнами искушения. Разврат вседозволенности и бразды правления меж тонких пальцев – все манит к себе подобно наркотическому магниту; стекает соком запретных желаний по изувеченной душе, под гнетом воспоминаний прошлого неустанно призывая перейти черту. И Авантюрин знает — несмотря на мелькающие на периферии сознания мысли, ни за что не предаст он Воскресенье подобным образом. Не сейчас, совершенно точно не сегодня. Но власть в руках собственных растекается тягостной патокой желания по раскаленным венам, опосля слетая томным выдохом с алых губ. Авантюрин проводит влажным языком по вене, едва ощутимо сжимая зубами, и тут же зализывая место укуса в своеобразных извинениях. Секундная слабость, но как же бархатно прекрасна она. Осыпая шею Воскресенья чувственными поцелуями, Авантюрин не смеет обделять вниманием и жаждущее прикосновений тело господина. Каждый изгиб, каждый нежный участок кожи — ничто не окажется без внимания теплых рук блондина. И касаться Воскресенья — сплошное удовольствие. Пусть скрывает любовник за маской сдержанности собственное наслаждение, Авантюрин и без слов знает о том, как на самом деле медленно плавится его партнер под жгучими ласками умелых рук. Как дрожит душа в жажде ощутить лишь большее, покуда гордость стальными оковами сдерживает рвущиеся наружу просьбы не останавливаться. Впрочем, Авантюрин не был бы собой, коли бы не нашел способ разрушить чужое самообладание, выводя истинную суть потаенных желаний на чистую воду. Тело Воскресенья пред ним нынче словно открытая книга. Партия, расположение всех игральных карт в коей заведомо известно, ибо давеча уже успел Авантюрин изучить каждую эрогенную зону его любовника. Путем проб, ошибок, но познал все до единой, дабы иметь возможность под гнетом ласок сводить партнера с ума да упиваться тем, как доселе сдержанный господин срывается на стоны и резкие движения. И почему бы не воспользоваться знаниями и сейчас? Разбавить нежную прелюдию небольшим всполохом оглушающего удовольствия. Авантюрин обманчиво нежно оглаживает грудные мышцы Воскресенья. Расслабляет, прежде чем излишне сильно сжать меж пальцев алую бусину соска и насладиться тем, как тело господина мгновенно заходится в прелестной дрожи. И поморщиться, когда затрепетавшие крылья раздражающе защекотали перышками собственную кожу. — Ох, прости, я совсем забыл, как сильно тебе нравится, когда я трогаю тебя здесь. — …Избавь меня от этого. Хоть и не видит юноша лица своего любовника, поклясться он готов – закатил тот глаза от речей столь вульгарных. Авантюрин знает, что Воскресенье не является любителем грязных речей в постели, но иногда желание сказать что-то подобное настолько велико, что грех не позволить себе небольшую вольность. Произнести что-то похабное, пошлое, оглушая бесстыдностью слов партнера. И как сдерживаться, когда изнутри все разъедает невыносимая жажда воспевать оды своему любовнику? Сбивчиво шептать на ушко о том, как прекрасен Воскресенье; как красив и идеален, как же восхитительно осыпать бледную кожу жгучими прикосновениями, наслаждаясь трепетной дрожью тела вкупе с томными полустонами — все то, за что опосля Авантюрин непременно получит тяжелый осуждающий взгляд. — Почему нет? Тебя так сильно смущает правда? Авантюрин проводит языком по ушной раковине, губами прикусывает мочку, и все чтобы выдержать небольшую паузу пред вопросом: — Или все дело во мне? — Меньше слов, - Воскресенье несильно сжимает волосы на затылке любовника, — Больше дела. — Так сильно не терпится?~ — Не заставляй меня повторять дважды. Авантюрин беззлобно посмеивается. Есть что-то донельзя прекрасное в том, чтобы провоцировать Воскресенье столь ничтожными действиями. Подначивать, изводить, и не так страшно, что за оным последовать может – грань невозврата Авантюрин не переходит, а следовательно, и страшиться нечего. — Ты можешь сколько угодно просить меня замолчать… Авантюрин слегка отстраняется, заглядывая в тягучий мед любимых глаз напротив, в нектаре которых так и хочется потонуть безвозвратно. — …Но мы оба знаем, что совсем скоро ты потребуешь обратное. Всполохи осуждающего возмущения вкупе с возбужденным смущением – лучшая похвала. Видеть столь яркие эмоции в глазах обычно спокойного Воскресенья; знать, что ты и только ты являешься их причиной — бесценно. И Авантюрин без стыда и совести упивается ими, желая вызывать лишь больше. Прежде, чем успевает Воскресенье произнести хоть что-либо аль невербально выказать недовольное возмущение услышанным, Авантюрин припадает к устам любовника с требовательным поцелуем. Буквально затыкает мужчину, слизывая невысказанные слова с алых уст. Губы у Воскресенья притягательно мягкие. Подобны самым нежным лепесткам едва распустившейся гортензии, и не в силах оторваться от них Авантюрин. Ловит выдох томный, сквозь смазанный поцелуй стараясь высказать все то, что на душе томится и не будет произнесено всуе. Надежда на взаимность, искренняя любовь в строках мимолетных движений, и страх. Боязнь отвергнутым быть; что все происходящее — лишь сладостная греза, коя поутру развеется горьким послевкусием разбитых мечтаний. Авантюрин прикусывает нижнюю губу возлюбленного. Оттягивает несильно и тут же в извиняющимся жесте проводит по ней языком. Помнит, что Воскресенье не любит укусы, но иногда желание берет верх над разумом. Болезненное удовольствие струится по устам, плавно растворяя разум в бездонной пучине невыносимого влечения. Жажды, что раскаленной лавой растекается по венам. Обжигает, сводя с ума дурманящим желанием. Еще. Больше. И Авантюрин упивается вкусом губ возлюбленного, очерчивая руками каждый сантиметр идеального тела. Сжимает ощутимо, вызывая небольшие всполохи боли, что тут же заглушаются тягучими волнами удовольствия от стимуляции эрогенных зон. Знает Авантюрин все грани дозволенного; прекрасно понимает, когда можно надавить, а в какой момент стоит сбавить обороты. Влажной дорожкой из поцелуев плавно спускается он ниже. Обводит языком острые ключицы, едва сдерживаясь, дабы не припасть к нежной коже горькими засосами, что поутру распустятся лиловыми бутонами греховных цветов. Запретные метки, и оттого особо привлекательные. Но нельзя. Не сейчас, покуда разум Воскресенья не задурманен желанием, а суровый взгляд, напоминающий о запрете следов на открытых частях тела, быстро спустит с небес на землю. Пальцами пересчитывает юноша выраженные ребра любовника, шумно выдыхая от ноющего возбуждения в низу собственного живота. Авантюрин всегда думал, что прелюдия в первую очередь идет на то, чтобы распалить пассию — заставить партнера извиваться под умелыми ласками, захлебываться собственными стонами, покуда тело заходится в сладостной дрожи бархатного предвкушения. Но с Воскресеньем все происходит в точности наоборот. И вопреки всему, Авантюрин становится единственным, кто от прелюдии готов молить всуе об удовлетворении. Собственное сердце бьется птицей о грудную клетку. Стучит в ушах, заглушая собою все остатки мыслей, оставляя в голове лишь обжигающее желание. И, покрывая поцелуями грудь Воскресенья, Авантюрин прикрывает глаза в тягостном предвкушении. Знает, что будет после; какое всепоглощающее удовольствие следует за прелюдией, и лишь от одной мысли внизу живота закручивается тяжелый узел вожделения. -Ох, Авантюрин. Тихо шепчет Воскресенье, нежностно перебирая меж пальцами светлые пряди Авантюрина. - Прошу, не останавливайся. Воскресенье не является большим поклонником разговоров во время секса, но ради партнера приходится переступать через себя и нарушать таинство единения двух тел неуместными, по мнению господина, речами. Слишком важна похвала Авантюрину, а слова любви действуют сродни афродизиаку. И зная слабость, грех оной не пользоваться. Не в тягость будет Воскресенью сказать несколько ласковых слов. Похвалить, усладить слух сердечным признанием и воспеть о собственной жажде — все то, что слышать безмерно сильно желает Авантюрин. И все то, что совсем нетяжело будет господину сказать вслух, покуда льются все слова из безвозвратно влюбившийся души. На все прикосновения Воскресенье отвечает леностно. Перебирает светлые локоны возлюбленного и нежится под тяжестью бархатных прикосновений, охотно подставляясь под большее. В сей вечер он полностью вверяет право обладать в руки Авантюрина — какой темп задаст любовник, такой и будет у столь чувственной прелюдии, где целиком и полностью хозяйничает другой. Воскресенье, разумеется, может взять бразды правления в свои руки. Целиком и полностью забрать инициативу, подмяв распаленного Авантюрина под себя, но вопреки всему, недвижим господин остается. Лежит покорно, позволяя юноше делать едва ли не все, чего душа желает. И проста причина поведения его — Воскресенью больше по душе смотреть. Быть хотя бы в тягучих прелюдиях сугубо зрителем и вместе с оным автором грядущего произведения, кой единственный смеет определять сюжет. Вальяжно раскинувшись на кровати, он с мягкой улыбкой следит за движениями Авантюрина. Наблюдает из-под полуприкрытых век за каждым жестом, упивается ласковыми прикосновениями и вместе с тем наслаждаться самим любовником — тем, как притягательно смотрятся смуглые пальцы на белоснежных бедрах, чаруя возбуждающим контрастом. И Воскресенье невероятно сильно любит чувствовать теплые ладони на своем теле. Ощущать их везде и сразу; млеть под тяжестью прикосновений, что окутывают напряженное тело сводящими с ума ласками, безвозвратно увлекая мысли в хаотичный танец желания. Больше, сильнее, покуда сладострастное вожделение плавно дурманит разум. — Авантюрин, прошу, чуть ниже… - и шумно выдыхает Воскресенье, когда его просьбу покорно исполняют, накрывая теплой ладонью налившийся кровью член, — Да, вот так, мой милый. Продолжай, ты хорошо справляешься. Важность разговоров, похвала во время секса — слишком сильно недооцененный аспект. И возможно, только благодаря Авантюрину господин пересмотрит собственные взгляды на этот вопрос. — Не могу поверить, что ты уже так сильно возбужден, – с лисьей ухмылкой; Авантюрин исподлобья смотрит в глаза чужие, и Воскресенье тут же жалеет о том, что вовсе посмел он рот открыть. Возможно, разговоры во время секса все же в большинстве своем правда переоцененный конструкт. Но, несмотря на колкость, Авантюрин охотно следует просьбам господина. Сползает чуть ниже, сминая под собою простынь. Оставляет невесомый поцелуй на налитой кровью головке, и смотрит. Лукавым лисьим взглядом прожигает возлюбленного, легонько постукивая кончиком члена по губам. — Авантюрин, - несильное давление на белокурый затылок служит недвусмысленным намеком. Воскресенье знает, как его любовник любит растягивать прелюдии. Делать их тягучими, сладкими сродни вязкому меду — так, что зачастую после вовсе сил на дальнейшее действие не остается. И не то, чтобы Воскресенье был против, однако сегодня хотелось дойти до самого финала, а не биться в истоме лишь от первого акта. — Кому-то сегодня совсем невтерпёж, да? А ведь еще недавно просил меня не торопиться. Смотря прямо в глаза Воскресенью, Авантюрин нарочито медленно касается языком головки. Проводит жарким языком по уретре, плавно спускается к уздечке, но лишь едва прикоснувшись, тут же отстраняется. Дразнится, искренне наслаждаясь иллюзорной властью в столь интимный момент. — Не заставляй меня повторять дважды, - Воскресенье чуть хмурится, сжимая меж пальцев пшеничные пряди чуть сильнее, причиняя едва ощутимую боль. И все возмущения комом в горле застревают, сменяясь гортанным полустоном в момент, когда Авантюрин резко берет в рот. Заглатывает только головку, но юркий язык вкупе с окутывающим влажным жаром дают весьма ощутимый эффект. — Так лучше? – блондин проводит языком по кончику члена, с лисьим прищуром смотря на любовника. — Лучше, - Воскресенье мягко улыбается и, чуть приподнявшись, заправляет светлую прядь любовнику за ушко, — Продолжай, свет очей моих. Не останавливайся. Авантюрин едва заметно улыбается, прежде чем вернуться к прерванному занятию. Скрывает за минетом смущение от простых комплиментов, но бешено бьющееся сердце напоминает самому себе о столь приторной реакции. Авантюрин никогда не считал себя падким на слова. Полагал, что за годы презрения выработал иммунитет к речам других, и отчасти то правдой было — грубые фразы, оскорбления, все то не ранит больше. Не отдается тягостной болью в душе от несправедливости жестокого мира. Но вот комплименты — совсем другое. И получая их, Авантюрин ощущает себя очень глупо. Словно он — юная девчушка, которая смущается и теряет дар речи от любовных признаний. От искренних слов, что кружат разум сродни самому крепкому алкоголю - слишком давно пройден этап недоверия, когда каждый комплимент воспринимался в штыки, а под любовными признаниями настойчиво искались двойное дно и подвох. Обычно Авантюрин старается избегать зрительного контакта с партнерами. Отворачивается, выбирает позы не «лицом к лицу» или просто оставляет на себе излюбленные розовые очки. Но с Воскресеньем хочется совсем наоборот. Смотреть на возлюбленного, не отводя взгляд ни на мгновение; упиваться мельчайшими изменениями на лице господина и тем, как доселе янтарные очи затягиваются вуалью похоти. И, проводя языком по всему стволу возбужденного члена Воскресенья, Авантюрин старается поддерживать зрительный контакт. Пусть то не совсем удобно, шея быстро затекает, но здесь вопрос не в комфорте. И, ухмыльнувшись, он продолжает медленно ласкать языком орган, не смея отвести взгляда. — Не в силах ты даже представить, как прекрасен сейчас. Тихо произносит Воскресенье, с нескрываемым благоговейным трепетом смотря на прямо в глаза возлюбленного. — Позволь мне любоваться тобою еще немного. Вульгарные фразы, комплименты — совершенно не его стезя. Привыкший к официальным диалогам и будучи по натуре несколько сдержанным, Воскресенье каждый раз ловит небольшой диссонанс, пытаясь сказать похабные вещи в адрес партнера. Ощущает, что сморозил совершенно несексуальную глупость, однако пополнить словарный запас едва ли возможным представляется — у Семьи будет много вопросов, доколе один из них заинтересуется литературой с подобным содержанием. Но, судя по реакции Авантюрина, подобного более чем достаточно. Предвкушающе облизнувшись, блондин с небывалым запалом возвращается к прерванному минету. Проводит по всей длине жарким языком, посасывает солоноватую от предэякулята головку, плавно опускаясь ниже. И, вбирая в рот едва ли не по самое основание, Авантюрин бесстыдно касается руками чувствительных мест. Провоцирует, дразнится, и все ради того, чтобы вызволить на свободу из оков сдержанности всех внутренних демонов его любовника. Струится в каждом действии Авантюрина хаос желаний. Страсть, похоть, что растекается по телу обжигающими всполохами тягостного возбуждения. И жажда предаться первородному греху низвергается томными стонами с уст Воскресенья. Стесняется, стыдливо прикрывает он рот тыльной стороной ладони, но все же млеет от ощущения пальцев чужих на собственной оголенной коже. И Воскресенье едва сдерживается, чтобы не податься бедрами навстречу жаркому рту. Жмурится, подавляя в себе порывы сжать светлые волосы и насадить любовника так глубоко, что головка непременно упрется в узкую гортань. Прикосновения Авантюрина ощущаются то в одном месте, то неожиданно в совершенно другом — невероятная буря возбуждения разгорается во всем теле, низвергаясь с уст томными выдохами и едва различимыми полустонами. И Воскресенье сдается под напором ласк столь жгучих, что неумолимо плавят остатки сомнений тягучим безумием непредсказуемости. — Авантюрин… Собственный голос звучит словно сквозь густую толщу воды. Приглушенный бархатной вуалью возбуждения, будто вовсе кто-то совершенно иной говорит. — Иди ко мне. — Я и так здесь, - тихо мурлычет юноша, плавно поднимаясь выше, — Успели соскучиться по моему прекрасному лицу? Авантюрин утирает тыльной стороной ладони влажный от семени рот, с лукавым прищуром смотря на возлюбленного. И понимает Воскресенье — в заплывших туманом желания глазах блондина нет ни единой мысли. Только всепоглощающая похоть и жажда удовлетворить собственное возбуждение. — Ты знаешь, чего я хочу? Воскресенье заправляет за ушко Авантюрина светлые пряди и улыбается влюбленно. Глупо, но сегодня можно. Здесь, в собственной спальне наедине с прихвостнем КММ – вопреки всему и сразу можно расслабиться и быть самим собой. — Тогда сделай это. — Сделать что? – Авантюрин хмыкает, удобно устраиваясь на бедрах любовника, — Ты хочешь всего и сразу, разве нет? Так какое именно желание мне исполнить сейчас? — Ты знаешь ответ, так к чему спрашиваешь? — Хочу услышать от тебя. Удобно облокотившись руками по разные стороны от головы Воскресенья, Авантюрин недвусмысленно двигает бедрами и расплывается в самодовольной ухмылке. Наслаждается тем, как его возлюбленный прикрывает глаза в момент, когда ягодицы потираются о возбужденный член. — Тебе обязательно все так усложнять? Воскресенье едва ощутимо давит на затылок Авантюрина, призывая наклониться ближе. Недостаточно сильно, чтобы причинить боль, и вместе с тем даруя возможность при сильном нежелании воспротивиться да отстраниться. Забыть о прошлом, которым жил столько лет, невозможно в одночасье. Привычки, бессознательные страхи и тонкие ассоциации никуда не исчезнут лишь от одного желания, и Воскресенье боится напомнить Авантюрину о былых ужасах иным действием или неуместным давлением. Случайно разворошить травму, принудив к чему-либо применением силы. Мысль о возможности даже отдаленно быть похожим на тех, кто вершил ужасающие деяния с его возлюбленным — сродни едкой гнили на собственной душе. — А зачем искать легкие пути? – Авантюрин покорно наклоняется. Заглядывает прямо в туманный янтарь очей напротив, едва заметно облизнувшись, — Чем дольше оттягиваешь — тем более сладок приз, не так ли? — Ты… — Тш-ш, - прикладывает блондин палец к устам возлюбленного и неспешно выпрямляется, — Ты же устал после встречи, не так ли? Наверняка было очень трудно найти общий язык с такими-то партнерами — все соки выпили, да? Поверь, уж я-то знаю, как это тяжело временами вести переговоры с подобными личностями, - Авантюрин плавно проводит руками по груди Воскресенья. Очерчивает пальцами выраженные мышцы, чуть двигает бедрами, наслаждаясь реакцией разгоряченного тела под ним, — Поэтому сегодня тебе стоит как следует отдохнуть. И уж я позабочусь об этом. Голос у Авантюрина мягкий. Обманчиво нежный, как и прикосновения рук властных. И бархатными ласками направит юноша вечер в желаемое им русло, подминая под собою любовника. Рабочая встреча совершенно не была трудной, никаких проблем аль головной боли небольшие отчетности не вызвали, но коли Авантюрин хочет верить в очевидную лукавую гиперболизацию — пусть так. И совершенно не против будет Воскресенье исхода такого — томный выдох и подрагивающие веки воспевают о куда большем желании, чем в силах всуе признаться тот. — Расслабься и позволь мне самому все сделать, - смазанным поцелуем Авантюрин касается чужих губ, опаляя жарким шепотом, — Доверься мне в этот вечер. — Все карты в твоих руках, - Воскресенье тянется рукой к прикроватному столику и протягивает в руки любовника небольшой флакон с очевидным обоим содержимым, — Действуй. Довериться Авантюрину — все равно что сыграть в русскую рулетку, имея при этом лишь один шанс не получить пулю в висок. Риски слишком высоки, безумны, но с каждый последующим прикосновением, жажда низвергнуть себя в азартную бездну не кажется столь нерациональной. Добровольно ступить за грань дозволенного, окунаясь в хаос чужого разума без толики сомнений — это ли не настоящее проявление любви? Хрупкого доверия, которое выстраивалось слишком долго. — Знаешь, я ведь тоже времени зря не терял, - обмакнув несколько пальцев в смазку, Авантюрин заводит руку назад, — Мне же надо было тоже подготовить все необходимое к нашей встрече? Воскресенье на долю секунду недоуменно смотрит на возлюбленного, переваривая сказанное, а после тихо посмеивается. Осознание того, что даже этот вечер был заранее распланирован Авантюрином, все это время тонкой нитью словно ускользало сквозь пальцы, а теперь теплом разливается по телу. Не злостью, не негодованием за то, что стал пешкой в этой своеобразной игре — лишь счастьем от осознания того, что его возлюбленный надеялся именно на такой исход, а не на нечто более ужасное. Что мгновения, когда Авантюрин искал подвох в каждом предложении встретиться, а оставаясь наедине до последнего не позволял себе расслабиться, давно остались позади, став лишь неприятным воспоминанием. Сквозь шум собственного сердца в ушах едва различимы тихие хлюпающие звуки, с которыми Авантюрин растягивает себя. Не то чтобы это действительно требовалось — блондин не соврал, когда сказал, что «все подготовил», но перестраховка в подобных вопросах никогда не бывает лишней. Горький опыт прошлого научил этому слишком хорошо. Воскресенье оглаживает руками талию возлюбленного, с придыханием наблюдая за столь прекрасным процессом подготовки. Ловит пристальным взглядом каждое мимолетное изменение на лице Авантюрина и просто наслаждается моментом. — Позволь помочь тебе? — Нет, я уже закончил, - в подтверждении слов собственных Авантюрин выносит руку вперед, — Должно быть достаточно. Но пока не попробуем - не узнаем, не так ли? Холодная смазка ощущается оглушающим взрывом на разгоряченном члене. Воскресенье невольно морщится, мысленно сокрушаясь о том, что он не подумал о нужде согреть флакон хотя бы в руках. — Слишком холодно? – Авантюрин искоса смотрит в чужие глаза, рукою продолжая растирать смазку на органе, — Не переживай, сейчас станет жарко. — Аван- — Тише, любимый, - Авантюрин прикладывает палец к устам и покачивает головой, — Просто лежи и наслаждайся. И Воскресенью не остается иных вариантов, кроме как следовать приказу. Крепко сжать руками простынь, до боли стиснуть челюсть и сдерживать рвущийся наружу стон облегченного наслаждения в момент, когда юноша начинает осторожно насаживаться на возбужденный член. Томный выдох слетает с уст Авантюрина. Блондин хмурится, неосознанно впивается ногтями в плечи Воскресенья — царапает, сжимает, вынуждая разделить всю небольшую боль на двоих. Хорошая подготовка не нивелирует возможный дискомфорт от инородного предмета в своем теле, какими долгими прелюдии ни были. И вкупе с воспоминаниями прошлого, что невольно отдаются на периферии сознания болезненным уколом, момент проникновения каждый раз растягивается на слишком долго. Но Воскресенье совершенно не возражает относительно такого исхода. Если Авантюрину требуется время, чтобы привыкнуть к происходящему не только на физическом уровне, но и на ментальном — господин готов ждать хоть бесконечность системных часов, лишь бы не задеть травмы мгновений давно минувших и не омрачить вечер неуместными воспоминаниями. — Все хорошо? – Воскресенье оглаживает бедра возлюбленного, стараясь совсем немного отвлечь от столь тяжкого процесса, — Не заставляй себя, если тебе больно или не хочется. — В-все хорошо, - прерывистый выдох Авантюрина полностью противоречит сказанному, — Просто слегка переоценил свои силы. — В следующий раз я займусь твоей подготовкой, - Воскресенье говорит и без тени укора, просто констатирует факт. Авантюрин лишь тихо посмеивается, стараясь расслабиться. Успокоить не только тело, возмущающееся от наличия чего-то инородного внутри себя, но и разум. Сколько бы раз они не занимались сексом, невольные ассоциации с прошлым раздражающим клеймом выжигались на душе, лишая возможности с первых секунд без остатка отдать себя бездне развратного удовольствия. Терапия — слишком долгий и сложный процесс. И Авантюрин невольно ловит себя на мысли, что хочет вернуться к прошлому способу забываться. К тому, что со стопроцентной гарантией заглушит под собою все мысли и глас разума, возводя на пьедестал только животные инстинкты и жажду удовлетворения низменных потребностей. Но, каждый раз смотря на стакан с выпивкой, Авантюрин неизменно отставляет его в сторону. Не потому, что не хочется – для храбрости самое то обжечь горло терпким виски -, а потому, что дал Воскресенью слово заниматься сексом только в трезвом виде и с четко выраженным согласием. Чуть привыкнув к ощущениям, Авантюрин выпрямляется и пятерней заправляет влажные волосы: — Нравится вид? — Мягко сказано, - Воскресенье облизывает пересохшие от частого дыхания губы, с искренним трепетом любуясь чужим телом, — Твое имя должно быть синонимом дьявольскому искушению, потому что только один твой вид склоняет меня к первородному греху. — Раз так, то ты являешься ангелом, что спустился с небес и старается направить меня на путь богоугодный? А что, крылья уже есть, нимб на тумбе лежит. — Не переигрывай, - Воскресенье проводит ногтями по напряженным бедрам любовника. Оставляет невесомые царапины, что отдаются тягостной дрожью в распаленном теле. — Почему нет? Ролевые игры помогают разнообразить досуг. — Как-нибудь в другой раз. — О, так ты не отказываешься? — Авантюрин, давай обсудим это при других обстоятельствах, - на одном дыхании сдержанно произносит он, из последних сил сдерживаясь чтобы не толкнуться бедрами навстречу оглушающему удовольствию. — Ловлю на слове. Каждый раз образ оголенного Воскресенья сводит Авантюрина с ума как в первый, и струящиеся по телу электрические волны распаляют бурю желания едва ли не до дрожи в коленях. И есть что-то донельзя возбуждающее в том, чтобы нависать над Воскресеньем и иметь иллюзию власти над ним. Рисковать, ходить по тонкому лезвию ножа, упиваясь струящимися по телу всполохами обжигающей похоти и столь любимого адреналина. И пусть то лишь выбор ритма, позы или глубины проникновения — в такие моменты власть над чужим телом и разумом ощущается особенно сильно. Не сводя взгляда с возлюбленного, Авантюрин двигается медленно, размеренно — специально растягивает момент, упиваясь открывшимся видом и позволяя партнеру насладиться грацией его тела. Плавно извивается, словно он в самом деле змей-искуситель. Воскресенье научился различать, когда его юноше больно и необходимо замедлиться, а когда он просто смакует происходящее. И сейчас Авантюрин как раз ведет подобную игру, призывая любовника сорваться и впиться устами в запретный плод греховного удовольствия. Сжать меж пальцев бархатную кожу, толкнуться бедрами и безвозвратно низвергнуть свою душу навстречу ласкающим языкам любовного пламени. Удовольствие обжигающими волнами струится по телу, низвергаясь с искусанных уст шумными выдохами. Медленная тягостная пытка, на которую Авантюрин обрекает их тела. Сводит с ума жгучими волнами вульгарных желаний, постепенно разрушая остатки морали в душе. — Авантюрин, пожалуйста. Сдержанный шепот Воскресенья сквозь сжатые зубы сродни самому лучшему комплименту. Довести господина до такого состояния, когда он просит о большем — бесценно. И слишком сладостно, чтобы внемлеть просьбам возлюбленного столь быстро и не растянуть удовольствие еще на немного. — Пожалуйста что? – одно нарочито резкое движение бедрами выбивает шумный выдох с уст двух мужчин, и блондин расплывается в самодовольной ухмылке, получив желаемый эффект, — Я не пойму, если ты не скажешь. — Авантюрин. — Воскресенье, - лукаво облизнувшись, он проводит ладонью по лихорадочно вздымающейся груди возлюбленного. Будь кто другой на месте Авантюрина, Воскресенье давно бы уже забрал право обладать в свои руки. Перевернул бы карты желаемой стороной во всех смыслах, переводя все происходящее лишь в ему угодное русло и выводя партию в желаемый финал собственного самоудовлетворения. Но пред ним Авантюрин. Единственный, с кем стоит быть осторожным словно с изысканным хрусталем, дабы не треснуло хрупкое доверие и не растеклось из старых ран багровое вино прошлых травм. Воскресенье сжимает в руках простынь и шумно выдыхает. Медленные движения Авантюрина ощущаются обжигающей пыткой на грани безумного наслаждения. И ложью будет сказать, что это ему не нравится. Пикантное разнообразие иногда будет дозволенным аспектом, покуда оно не станет стабильностью — подобное доминирование со стороны Авантюрина все же редкость. Зачастую возлюбленный сдавался после прелюдий, мечась на простынях в сладостной истоме. Впрочем, Воскресенье более чем уверен — вне зависимости от обстоятельств, исход будет идентичен предыдущим вечерам. Приподнявшись так, что член практически полностью выходит, Авантюрин довольно-таки резко насаживается назад. Запрокидывает голову, срывается на первый протяжный стон греховного удовольствия, и даже в таком положении умудряется кинуть ехидный взгляд на Воскресенье. И господин невольно впивается в бедра возлюбленного излишне сильно, отчего поутру на светлой коже наверняка останутся метки чужой несдержанности. Авантюрин расплывается в довольной ухмылке. В его заплывших туманом возбуждения глазах нет и капли осознанности, виднеются лишь всполохи дьявольских огней. То самое пламя, что не сулит ничего хорошего, а наоборот является предвестником скорых бед. И Воскресенье утопает в них. Сгорает до самого пепла, вверяя душу в обжигающий жар чужого тела и подаваясь навстречу удовольствию. Удобно устроив ладони на талии возлюбленного, Воскресенье подается вперед. Не давит, не настаивает на том, чтобы Авантюрин двинулся в ответ и позволяет чуть что отстраниться, хоть и безмерно велико желание вбиться в столь желанное тело размашистыми толчками. Но, судя по реакции, такого исхода только ждали. Провоцировали, дразнили, и все лишь ради того, чтобы довести Воскресенье до той точки, когда сам он перейдет установленную грань. Проигнорирует требования лежать и наслаждаться, двинувшись навстречу. — Чуть помедленнее, - на шумном выдохе произносит блондин, цепляясь руками за плечи возлюбленного, — Да, так лучше. Сделав несколько толчков, Воскресенье понимает один неудобный факт. Данная поза совершенно не подходит для столь активных фрикций. Конечно, лежать и наслаждаться видом Авантюрина, который с невероятным изяществом седлает член, многого стоит, однако комфорт и удовольствие собственного тела тоже немаловажный аспект. — Давай совсем немного сменим позу, - мягко шепчет он, поглаживая возлюбленного по щеке, — Иди сюда. Холодная спинка кровати, к которой Воскресенье прижимается лопатками, неприятно контрастирует с разгоряченной кожей. Господин едва заметно морщится, терпя небольшие дискомфортные ощущения от перепада температур, но все недовольство быстро забывается, когда Авантюрин следом забирается выше, вновь усаживаясь на бедра любовника. — Теперь гораздо удобнее, не так ли? Воскресенье невесомо пробегается кончиками пальцев по чужой спине. Пересчитывает острые позвонки и исподлобья заглядывает в глаза, наконец позволяя и себе лукаво усмехнуться. — И вид гораздо лучше, - Авантюрин обвивает руками шею любовника, благоразумно используя ее как точку опоры, — Не правда ли, господин Воскресенье? Смазанный поцелуй в губы и глупый смех блондина отдаются приятным теплом в глубине души. Воскресенье не признается в этом ни в жизнь – раскрыть томящиеся в сердце эмоции, поведать о привязанностях, все равно что нарисовать у себя на груди ярко-красную мишень, вместе с тем вверяя в руки недругов подробную инструкцию о том, как больнее вонзить нож в спину. Однажды Воскресенье прошел через подобное. Позволил другим увидеть то, как дорожит он ближним, и цена слабости — зияющая рана на груди от собственной шестерки. И теперь он сделает все, что в его силах, дабы ситуация не повторилась. Чтобы ни единая душа не прознала о столь порочной влюбленности во врага семьи, и никто и никогда не посмел навредить Авантюрину из желания насолить господину. Воскресенье нежно оглаживает талию возлюбленного. Массирует мягкую кожу подушечками пальцев, сжимает несильно, успокаивая столь неуместный страх за возможное будущее. Реалии их жизни — танец на острие ножа над бездонной пропастью, где один шаг неверный обрекает на адские муки, в сравнении с коими смерть благодатью покажется. Страдания, распад личности и опустошающее небытие среди самых потаенных частей изувеченной души — все то, во что низвергнул сам себя Воскресенье в момент смерти Зарянки. И все то, чему он ни за что не позволит повториться, оберегая Авантюрина от взора чужого словно зеницу ока. — О чем задумался? Воскресенье несколько раз моргает, возвращаясь в реальность. Задумавшись о событиях собственного прошлого и о пугающих возможных поворотах судьбы в будущем, он совсем немного выпал из реальности. Но даже так едва заметно нахмурившиеся брови вопреки всему не ускользнули от пристального взгляда Авантюрина. Блондин слишком многое повидал на своем веку, научившись читать мимику людей словно открытую книгу. И любое даже мельчайшее изменение на лице чужом непременно будет замечено им как бы хорошо собеседник не старался скрыть свои истинные эмоции. — Ни о чем, - Воскресенье мягко покачивает головой, словно действием данным старается выкинуть все неуместные сейчас страхи, — Продолжишь двигаться сам или мне помочь? — Как грубо, - наигранно возмущается Авантюрин, под конец тихо посмеиваясь, — Даже сейчас весь в делах, но нет, так не пойдет, - двумя пальцами он подхватывает любовника за подбородок, вынуждая поднять голову и заглянуть в глаза, — Отбрось все мысли и думай только обо мне, - лишь сказав слова, блондин чуть двигает бедрами и искренне упивается тем, как белоснежные веки притягательно подрагивают, — И больше ни о чем другом. Воскресенье томно выдыхает, утопая в дурмане глаз чужих. И покорно следует веленному — силком откидывает все неуместные мысли в сторону, концентрируясь только на своем возлюбленном. На ощущениях от трения тел, на томные выдохи и каждую мельчайшую деталь, что с каждой секундной раскрывается меж размеренных движений разгоряченного тела. Авантюрин плавно насаживается практически до основания и замирает на долю секунды. Чувство полной заполненности изнутри даже спустя столько совместных ночей кажется чем-то странным, и вместе с тем ощущается донельзя правильным. Приятным, сводящим с ума растекающимися по телу электрическими всполохами в момент особо глубокого проникновения, и Авантюрин бесстыдно желает большего. Воскресенье оглаживает талию юноши, ловя взглядом каждое действие. И пусть это их далеко не первая совместная ночь, все ласкает взгляд как в первый — сколько бы раз господин не видел тело Авантюрина, желание любоваться им не утихает ни на йоту. Тихие шлепки кожи о кожу наполняют доселе тихую комнату. Юноша увеличивает темп фрикций, постепенно с шумных выдохов переходя к плохо сдерживаемым стонам. Прелестно дрожит в моменты, когда головка проезжается по простате. С каждой последующей секундой, с каждым особо резким толчком, Авантюрину кажется, что все внутри его неумолимо плавится от невыносимого жара. Сам он – один большой раскаленный комок похабных желаний, сгорающий от неутолимой жажды. И в один момент Авантюрин насаживается настолько резко, что надавивший на простату член вызывает едва ли не всполохи фейерверков перед глазами. — Воскресенье!.. Авантюрин инстинктивно подается вперед. Да так сильно, что член с характерным хлюпом выходит из него, ударяясь о живот господина. И шумно дыша, прижимается юноша к любовнику, подрагивающими пальцами сжимая плечи. — Воскресенье... — Слишком хорошо? – неспешными движениями он поглаживает влажную от пота спину партнера, покрывая невесомыми поцелуями шею, — Боже, да ты весь дрожишь. Тише, мой милый, я здесь. Я рядом. Воскресенье тихо шепчет успокаивающие слова, стараясь вернуть Авантюрину связь с реальностью. Негоже ловить сладостную негу, покуда сам господин еще даже не близок к финалу. Да и разве не сам юноша твердил про прелести растягивание удовольствия? Авантюрин сдавленно шипит сквозь зубы, впиваясь ногтями в плечи. И виною всему – холодная смазка, которую Воскресенье с самодовольной ухмылкой медленно проливает на поджавшиеся ягодицы. Знает, контраст температур точно вернет разуму небольшую ясность — как раз то, что необходимо сейчас распаленному любовнику. Убедившись, что смазки достаточно, Воскресенье медленно вводит головку в растянутое нутро. Не торопится, несмотря на то, что проникает внутрь без каких-либо проблем — небольшое затишье перед бурей, свидетельство о которой виднеется в дьявольском прищуре господина. Не только Авантюрин способен на подобного рода фокусы в желании выбить из партнера как можно больше стонов удовольствия. — Скажи мне, если будет слишком. — Не недооценивай меня- нгх-!! Авантюрин срывается на сдавленный стон, потеряв собственную мысль под гнетом оглушающего всполоха удовольствия от резкого толчка. И Воскресенье позволяет себе тихо самодовольно хмыкнуть, наслаждаясь тем, как реакция блондина целиком и полностью противоречит его же словам. — Не переоценивай себя. Авантюрин дрожит, рвано стонет на выдохе, и Воскресенье упивается композицией столь искренних чувств. Отдает всего себя моменту единения, полностью наслаждаясь происходящим. Обычно сотканный из шелковых нитей лукавого самообмана, Авантюрин сейчас предстает в совсем другой ипостаси. Открытый, искренний, без толики сомнений и страха предательства прижимающийся к груди чужой, томными стонами моля о большем. — Воскресенье… Нгх!.. Пожалуйста, не останавливайся, я…! Авантюрин запрокидывает голову, между стонами неразборчиво лепеча обрывки фраз. Просьбы, мольбы, признания в любви и сбивчивые комплименты — набор несвязных выкриков, складывающихся в общую симфонию оглушающего наслаждения. Воскресенье с каждой секундой вбивается в податливое тело все с большим рвением. Впивается руками в бедра до боли сильно, буквально насаживая Авантюрина на свой член. Резко, рвано, сбиваясь с темпа — все напускные роли отброшены в сторону, являя наружу искреннее желание порочных сердец. То самое животное нутро, страсть, доселе сокрытые под фасадом человечности и установленной иными моралью. Речь Авантюрина полностью теряет под собою осознанность, превращаясь в надрывный скулеж удовольствия. Он дрожит, словно лист на ветру, отчаянно впивается руками в исцарапанную спину Воскресенья, и инстинктивно подается навстречу наслаждению. Сбивает ритм, делая толчки безумно рваными, но вместе с тем приносящими безграничное удовольствие. — Воскр.. Мнгх..! Среди потока надрывных стонов Воскресенью удается различить обрывок собственного имени, и от этого по телу пробегаются волны обжигающей истомы. Молить, взывать всуе и отчаянно лепетать просьбы даровать больше наслаждения – слишком прекрасная симфония, что слух ласкает и тешит возвышенное эго на пелене сладостного дурмана. Воскресенье всегда отличался хорошей выдержкой. Терпением, благоразумием, срываясь на эмоции только в исключительных ситуациях. И Авантюрин — чертов синоним тем самым выходящим за все рамки разумного эксцессам, что словно выбивают пол из-под ног происходящим хаосом. Безумная буря эмоций. Первозданный хаос, подменяющий под собою понятия и уничтожающий все выстроенные годами установки. И вместе с тем — преданный ручной зверь, за поводок которого лишь дерни, и наступит штиль покорного подчинения и благоговейного блеска верности в глазах. — Авантюрин, господи, - сквозь зубы цедит Воскресенье, до боли в собственных пальцах сжимая бедра возлюбленного, — Я скоро… Но Авантюрин словно не слышит сказанного. Не замедляется, наоборот стараясь взять наиболее быстрый темп, и лишь на ему ведомом языке сбивчиво лепечет откровенные признания. Дрожит, захлебывается стонами, царапая многострадальные плечи Воскресенья — и разве можно хоть на долю секунды прерваться? Остановиться, сохраняя остатки разумности, и кончить куда угодно, кроме столь жаркого и невыносимо тесного нутра? Где-то на периферии сознания мелькает мысль о том, что ему необходимо резким движением остановить Авантюрина. Прервать жаркий секс только на долю секунды, но быстро тлеет желание под тяжестью греховного удовольствия. Оргазм накрывает с головою и оглушает переизбытком ощущений. Дрожащие пальцы, обжигающие волны экстаза во всем теле и россыпь ярких фейерверков не только перед глазами, но и в идущей кругом голове. Весь спектр контрастных противоречивых желаний - все в одночасье низвергается на бьющуюся в истоме плоть, даруя желаемую разрядку. Воскресенье содрогается всем телом, кончая прямо в разгоряченного любовника. Стонет сквозь крепко сжатые зубы и толкается особо глубоко, резко; так, что бедра с оглушающим шлепком из раза в раз ударяются о кожу, оставляя после себя притягательные покраснения. Собственное семя стекает по бёдрам, но оглушенного волной оргазма Воскресенья это совсем не смущает. Наоборот, побуждает продолжать толкаться в Авантюрина до последней капли, словно стараясь наполнить возлюбленного семенем до самого края. Инстинктивное желание, но оттого самое искренне. И Авантюрину кажется, что его распирает изнутри. Горячая жидкость приятно давит на растянутые стенки, добавляя только больше масла в и без того бушующее пламя его возбуждения. Авантюрину хватает нескольких особо резких движений рукой, чтобы достичь оргазма совсем немногим позже Воскресенья. От накативший эйфории блондин прогибается в спине болезненно сильно и с гортанным стоном изливается прямо на возлюбленного. Дрожит, замирая в положении на несколько секунд, покуда связь с реальностью окончательно теряется от яркого оргазма. Лихорадочно хватая пересохшим устами воздух, Авантюрин всем весом наваливается на Воскресенье. Чувствует, как мышцы наливаются приятной усталостью, и нет совсем сил у него даже двинуться с места. — Ты все еще дрожишь. Авантюрин не сразу понимает, что Воскресенье говорит с ним, но даже так сама суть сказанного проходит мимо ушей. — Что ты…? — Ты до сих пор дрожишь, - Воскресенье говорит довольно тихо, размеренно. Так, чтобы все еще не отошедший от яркого оргазма возлюбленный точно сумел уловить суть сказанного. — Разве…? Ох, ты сам сейчас не в лучшем состоянии. Авантюрин понимает - по-хорошему ему стоит отправиться в душ как можно скорее, пока сперма на теле ещё не высохла. Смыть с кожи собственные выделения, вымыть из себя чужое семя, но тягостная послеоргазменная нега берет свое, вынуждая и дальше расслабленно лежать прямо на испачканной груди Воскресенья. Пусть сна здесь нет, отдохнуть после страстного единения и понежиться в объятиях любовника все равно хочется. — Давай еще немного побудем так? И заместо ответа Воскресенье нежно поглаживает возлюбленного по спине, заключая в своеобразные объятия. Прижимается к влажному телу Авантюрина и невесомо целует в уголок губ, подаваясь порыву под влиянием момента. — И я тебя тоже люблю, Воскресенье, - глупо посмеивается Авантюрин, сумев абсолютно верно интерпретировать сокрытую между мимолетным движением губ потаенную истину.~
13 апреля 2024 г. в 21:59
Мир грез, счастья и забвения. Торжество утопической фантазии, воспевающее о сокровенных желаниях страждущих, что окунулись в бескрайнюю бездну ложного счастья.
Нескончаемые пиршества и всевозможные развлечения. Горожане, что неустанно предаются абсурдному и экстравагантному разврату под мерцанием звезд неоновых огней на иллюзорном небосводе да упиваются весельем.
С головою погружаются жители в небытие, забывая о реальном мире под сладким токсином лукавых иллюзий – вещи, без которых Пенакония не была бы самой собой.
И в них кроется то самое отвратное великолепие мира грез, на свет которого из раза в раз слетаются наивные мотыльки.
Авантюрин ловким движением поправляет очки и вглядывается в мир вокруг. Смотреть на город с высоты птичьего полета несравненное удовольствие – каждый житель и торжество разума словно на ладони, и лишь надави, да треснет вся напускная оболочка всеобъемлющего празднества, являя сокрытую под собою гниль лицемерия.
Пестрят дома неоновыми всполохами. Гипнотизируют, завлекают изобилием роскошного блеска, и сколько бы раз Авантюрин не видел Пенаконию, улицы города все равно завораживают как в первый раз.
Словно он – ребенок, кой наконец добрался до запретного плода парка развлечений и теперь сполна вкушает все радости мира празднеств. Больше, ярче; упиваться стекающим по рукам сахарным ядом, пьянея от дурманящей иллюзии вседозволенности.
Но от созерцания восхитительных видов города отвлекает тихий щелчок двери позади себя и плавный мелодичный шаг, с каждой секундой раздающийся все ближе.
И Авантюрин лишь хмыкает – нет нужды ему оборачиваться, и без этого известно кто наконец пожаловал в комнату и стал желанным нарушителем уединения.
— Как нехорошо опаздывать, господин Воскресенье, - не отрывая взгляда от окна, беззлобно усмехается Авантюрин. — Вы всех гостей заставляете ждать или я особенный?
— Дела заняли несколько больше времени, нежели чем планировалось, - тихо произносит Воскресенье, поравнявшись с собеседником, — Но вы, смотрю, без меня совершенно не скучали. Наслаждаетесь видом?
Авантюрин пробегается глазами по городу, что с подобного ракурса кажется чудесной миниатюрной моделькой развлекательного парка. И ложью будет сказать, что не наслаждается он изобилием развратной роскоши празднеств вокруг, но с другой – далеко не красивый фасад лукавых грез притягивает к себе взор блондина.
— Можно и так сказать.
Ни ложь, ни правда. Универсальный ответ, подходящий как раз для подобных моментов.
И, кажется, Воскресенье вполне удовлетворен услышанным. Словно вовсе не нуждался он ни в каком ответе, покуда вопрос был сугубо формальностью и способом сменить тему диалога в желаемое русло.
— За тонированными стеклами…
Нарочито медленным движением Воскресенье снимает очки с Авантюрина.
— Не увидишь всей красоты.
Улыбается господин, заглядывая прямо в недоумевающие очи напротив. Но еще секунда – и исчезает все удивление в них, сменяясь привычными всполохами игривых огоньков.
Пламя азарта, самоуверенные блики в градиенте радужки и прищур лукавый – все то, что является привычной маской для стоящего пред ним.
Глаза у Авантюрина привлекают взор подобно драгоценному произведению искусства. Переливаются, сверкают прелестным перепадом цветов контрастных – словно то самое позабытое чудо света; диковинка, за которую не грех и душу заложить, несмотря на все поверья и предрассудки о былом.
И кажется Воскресенью, что вопреки всему готов он с головою утонуть в лазурной бездне и вместе с тем истлеть в закатном мареве очей напротив.
Не было и толики лжи в словах господина - за тонированными очками в самом деле как ни старайся, но не сумеешь увидеть всей красоты.
Однако без ответа лишь один вопрос останется.
Говорил Воскресенье про великолепие ночного города, которое сильно искажает розовое стекло, аль про то, что непосредственно скрывается за очками?
Авантюрин короткий взгляд на Пенаконию бросает. Сравнивает то, как сильно изменилось все вокруг, доколе не глядит он более на мир сквозь призму розовых очков.
— Так может, мне и ни к чему смотреть на весь город?
Хмыкнув, Авантюрин поворачивается лицом к Воскресенью. На устах юноши азартного сверкает лисья улыбка, не предвещающая за собою ничего хорошего.
— Может, мне куда больше хочется смотреть на тебя?
— «Вас».
— Ох, к чему формальности, когда мы здесь лишь вдвоем? Да и последней ночью это ведь Вы, господин Воскресенье, совершенно потеряли всякий стыд и обращались ко мне на «ты».
Авантюрин с озорством посмеивается, прикрыв глаза. Провоцирует речами вызывающими, ибо знает – так лишь веселее будет.
Давеча исследованы все рамки дозволенного. Известно то, о чем говорить в какой момент надобно, а где стоит рот на замке держать, дабы ненароком подливать масла в огонь.
И сейчас – тот самый момент, где можно позволить себе вести себя подобным образом. Вечер, когда чертовски необходимо сбросить оковы фамильярности и низвергнуть себя в пучину оголенной искренности, не страшась встретить непонимание аль взгляда осуждающего.
Авантюрину действительно хочется задать самому себе вопрос о том, в какой именно момент из врагов противоборствующих сторон они стали непозволительно близки к друг другу.
Не просто двое господ, что имеют взаимовыгодное сотрудничество, а гораздо большее – вершащееся за дверьми покоев Воскресенья переходило все грани разумного и нарушало каждый до единого протокол ведения игры.
Лечь в кровать с тем, кто является твоим прямым врагом — до невозможности рискованный шаг.
Оголить перед ним тело, позволить себе подставить спину под вереницу ласковых прикосновений, в какой-то момент вовсе перестав страшится удара ножа под дых — все или ничего, не так ли?
Авантюрин ничуть не желает о сделанной ставке. О риске, на который пошел с дрожащими руками и полный отчаянных сомнений, а после содрогался подобно осиновому листу под гнетом нежных рук Воскресенья и молил всуе о большем.
И если призом в игре данной является столь заслуженное мимолетное счастье и покой подле человека, которого вопреки всем законам мирозданья хочется назвать возлюбленным — то он поставит все на черное за возможность нежится в собственных грезах на несколько мгновений дольше.
Даже если Воскресенье его использует, в этом нет ничего плохого. Таковы реалии их жизни, не так ли? Обычная формальность, к которой необходимо привыкнуть вопреки всему.
В конце концов, и ведь взаимно оное – если Воскресенье использует его сугубо для того, чтобы держать подле себя выходца из КММ, то и Авантюрин не останется в стороне, извлекая максимальную выгоду из столь порочного союза. Даже если весь куш его — крупицы спокойствия и тягостная патока иллюзий ответных чувств на изувеченной душе.
Воскресенье улыбается, разделяя настрой Авантюрина. Не злится, не отчитывает за пренебрежение формальностями, а наоборот подначивает, прекрасно осознавая последствия сказанного:
— А теперь всякий стыд потеряли Вы, раз выносите из-за закрытых дверей столь интимные подробности?
— О, не драматизируйте.
Авантюрин беззлобно закатывает глаза, покуда на устах сияет неизменная улыбка.
— Всякий стыд я бы потерял, если бы сделал это…
Пальцами приподняв Воскресенье за подбородок, блондин неспешно тянется к устам господина. Не торопится, упиваясь моментом непозволительно сладостно. Это далеко не первый поцелуй, и наверняка не последний, но Авантюрин придает подобным действиям слишком большое значение.
Покуда вершатся они от чистого сердца и искренних желаний, а не навеяны пороком или отсутствием выбора, необходимо беречь как зеницу ока каждое мгновение происходящего.
Дыхание чужое обжигает кожу, вызывая волну мурашек по всему телу. Но стоит Авантюрину наклониться совсем немногим ближе, как на переносице чувствуется неожиданное давление. Тяжесть, выбивающая из колеи и заставляющая недоуменно захлопать глазами, покуда мир вокруг вернулся в привычную призму розовых оттенков.
— Мне кажется, вам они подходят куда больше, чем мне, - самодовольно произносит Воскресенье, ловко надев очки на чужой нос.
— Умеете же вы испортить весь момент.
Выпрямившись, Авантюрин поправляет очки. Надевает их более удобно, возвращая преисполненный наигранного недовольства взгляд на господина, который в свою очередь тихо посмеивается в кулак.
— Подобные моменты должны быть не здесь, - из-под пышных белоснежных ресниц взирает Воскресенье на Авантюрина, лукаво ухмыляясь. Знает, что прочитает собеседник меж строк, увидев в мимолетной мимике негласное приглашение да намек на большее.
И прав оказывается. Даже сквозь розовое стекло очков в силах увидеть Воскресенье, как засверкали тысячами звезд глаза Авантюрина, кой понял все и даже больше.
— Будьте столь любезны поведать мне – где подобные моменты должны быть? ~