Я не люблю тебя / I do not love you

Февраль 2013        Выходные прошли спокойно во многом благодаря тому, что встреча с друзьями в пятницу придала сил, но понедельник — понедельник был отличным. В «Квиддиче для коллекционеров» был приятный поток посетителей, но перерывов было достаточно, чтобы успеть поработать в подсобке. Он долго работал с металлом, нащупывая инструменты в своих толстых чёрных перчатках из драконьей кожи, чтобы тщательно прикрепить изогнутые детали подставки для ног к металлической ленте дорогой метлы из сандалового дерева. Сгибать и разгибать, а затем неуверенно подпрыгивать, зацепившись ногой за металл, чтобы проверить форму, пока что было не слишком продуктивно, но он так и не потрудился создать более профессиональную систему.        Погода тоже была хорошей, и Гарри мог сказать, что она такой и останется. Он в полной мере воспринял английскую чувствительность и упоминал ясное февральское небо каждому покупателю, подходившему к кассе — желанный повод для светской беседы, когда он не думал, что способен поддерживать беседу иначе.        Некоторое время спустя Альдона тоже заглянула к нему с кофе и круассаном, расцветая в дверях, как первый весенний бутон, в ярко-розовом свитере с надписью «Та самая метла». Его интервью для еженедельника «Искатель» подлило масла в огонь их беседы, вызвав её искренний интерес, хотя она всего лишь хотела оставить для него угощение и уйти.        — Она напрямую спросила тебя о Драко и Джинни? — спросила она, хмурясь над слоёным тестом. — Что, она пытается разрушить всю работу, которую ты проделал?        Он неопределённо пожал плечами. Затем она подошла к мастерской и присвистнула, проведя рукой по ручке метлы, на которой он вырезал грубые узоры. Было трудно не улыбнуться, когда она обругала его за то, что он самоучка. Всё это было по-настоящему лестно.        — Знаешь, этот вздор с интервью принёс мне некоторое утешение, — задумчиво произнесла она, останавливаясь в дверях на пути к выходу. — Когда репортёр-мужчина из еженедельника «Искатель» задал мне вопрос о лишних сосках, я была глубоко оскорблена как женщина. Теперь я просто глубоко оскорблена.        Это был один из лучших дней, которые у него были за последнее время. Но всё это исчезает, когда в тот вечер он заходит в прихожую и обнаруживает Рона, Гермиону, Билла и Драко, сидящих в гостиной. Наполовину сыгранная партия в шахматы лежит на стеклянном кофейном столике, ладья крепко зажата в пальцах Драко. Он рассеянно ставит её обратно, когда дверь закрывается.        Гарри мрачно смотрит на них, крепко сжимая в руке свою вязаную шапку.        — Ты собираешься снова попросить меня присесть? — еле слышно спрашивает он.        Август 2001        Драко был, официально и по его собственному мнению, законченным трусом.        Он был трусом, потому что, когда его позвали на Новый год, Гарри завёл шарманку: «Какое неудачное время для одиночества», а Драко сдавленно хихикнул и быстро ушёл искать Невилла.        Он был трусом, потому что продолжал приходить на пятничные ужины пораньше, просто чтобы застать Гарри — который, кстати, тоже приходил на пятнадцать минут раньше — и посмеяться над его клиентами и своими учениками до прихода остальных, но он никогда не позволял этому перейти в более интимную тему разговора.        Он был трусом, потому что набрался смелости нарушить весь порядок рассадки ещё в январе и сел справа от Гарри (утверждая, что это для того, чтобы им с Луной больше не приходилось неприлично кричать через весь стол об алхимической астрологии) только для того, чтобы полностью игнорировать его большую часть вечера или увлечься настолько, чтобы бросить дружеское оскорбление в его сторону. Каким-то образом он непременно утратил голос, которым командовал в гостиной, как только они снова стали единым целым.        Итак, во всей этой проявленной трусости некого было винить, кроме себя самого, когда однажды мартовской ночью Гарри лучезарно объявил в роли своей «розы» в «бутон-роза-шип», что он случайно ударил великолепного незнакомца по голове щетинистым концом метлы на работе и отправил его в полёт на полку с бладжерами, один из которых улетел, а затем кооперировался с таинственным мужчиной, чтобы вернуть бладжер обратно, пока мать и двое её маленьких сыновей прятались за прилавком.        Естественно, он был должен ему ужин. И ужин, как с горечью узнал Драко, прошёл гладко.        — Гарри, тебе когда-нибудь нравился кто-нибудь, кто не играл в квиддич? — спросил Рон с набитым пудингом ртом.        — Джинни, — сказала Гермиона, приложив палец к губам. — Чжоу…        — Седрик, — кашлянул Рон.        — Тони. Теперь…        — Майлз, — радостно подсказал он.        Майлз. Драко сдержал усмешку. Больше никакого единственного Тони-Тони, но теперь Майлз, Майлз, Майлз. Разве этого было недостаточно? Существование Майлза? Но Драко встретил его несколько недель спустя, и его было невозможно ненавидеть. Он пришёл на ужин не с пустыми руками, а с маминым кимчи, рецепт которого был передан, как он сказал им с присущей ему убедительностью рассказчика, от его прадедушки на потрёпанном старом пергаменте на корейском языке, который проявлялся, только если к нему прикасался кровный родственник. Как будто этого было недостаточно, но это было восхитительно.        Он искренне похвалил дом Панси и включил в похвалу достаточно личных штрихов Луны, чтобы расположить к себе и её. Он без малейших колебаний соответствовал харизме Блейза.        Вклинившись за ужином между Гарри и Драко, он даже спросил его о музыке. И он спросил не типичное «У тебя хорошо получается?», а задавал вопросы вроде «Что тебе нравится в преподавании?», и «Где ты черпаешь вдохновение для своих оригинальных произведений?», и «Кто твой любимый композитор?», в то время как все остальные восхищённо слушали, как будто они ни разу за последние четырнадцать месяцев не задавали дельных вопросов.        Драко тоже мог признать, что Майлз был поразительным, что было лишь солью на рану. Он заставлял Гарри смеяться, Рон с Гермионой его любили. С помощью контекстных подсказок он выяснил, что они вчетвером часто собирались вместе на семейные вечера. Он не спросил Панси, приглашены ли они с Луной — он знал, что, даже не зная, что чувствует Драко, её интуиция была достаточно сильна, чтобы не оставить его или Блейза вот так.        Следующие несколько месяцев прошли в ненавязчивой зависти. Это стало до жути похоже на старые времена, когда он кипел от ревности к Гарри Поттеру, ко всем его друзьям, к двум друзьям Драко, к его обаянию, к его красивому парню. К маю это настолько исказило его мозг, что он начал терять представление о том, где находится на грани между желанием быть с Гарри и желанием быть им. Это тоже было похоже на ещё более давние времена.        Гарри перестал приходить на пятнадцать минут раньше. Драко приходил без четверти семь ещё дважды, прежде чем неохотно вернулся к приходу вовремя. Затем, войдя в дверь с петрушкой, которую Пэнси попросила его собрать в июне, за несколько минут до начала, он заметил Гарри, сидящего в одиночестве в гостиной и выглядящего, честно говоря, ужасно.        При виде него месяцы гнева в Драко угасли, сменившись сочувствием и уколом вины за то, что он этого хотел — беззаботная улыбка исчезла с лица Гарри. Он поднял голову, шмыгнул носом, и уголки его рта с трудом приподнялись.        — Тебя не было здесь без четверти час, — сказал он первым.        — Я перестал рано приходить, когда ты перестал.        Тогда глаза Гарри сделали что-то другое: обычно он так стремился установить зрительный контакт — тревожно стремился — но в этот момент его взгляд расширился от любопытства, поиграл в пинг-понг, затем снова остановился на его собственных руках. Это было мимолётно и интересно.        — Майлз… — загадочно произнёс он через мгновение.        — Чёрт возьми, — сказал Драко. — Позволь мне просто… — он показал зелень. –Для Панси. Я сейчас вернусь.        Но к тому времени, как он передал травы и вкратце расспросил Панси о Майлзе («Я думаю, его бросили, но он ещё не уточнил», — прошептала она), он вернулся в гостиную, заполненную гриффиндорцами. Это его разочаровало, но, похоже, оказало положительное влияние на психику Гарри, поэтому он выскользнул прочь и помог Панси разложить еду по тарелкам.        В конце концов, Гарри всё равно объяснил за ужином. Он всегда открыто говорил о себе, как будто у него не было никаких сомнений в том, что он скрывает, что лежит у него на душе. Майлз, по его словам, покончил со всем по-доброму, но внезапно. «Слава» Гарри была тем, с чем ему было «сложно справляться».        — Думаю, я его напугал, — пробормотал он, размазывая рис по тарелке.        Драко хмыкнул, решив поискать повод посмеяться.        — Ну, ты сразу за обеденным столом упомянул, что победил Волдеморта, величайшую угрозу волшебному обществу, с которой мы когда-либо сталкивались, или позволил Майлзу сначала рассказать о себе? Это угроза для его маскулинности — сразу слышать о таком.        — Он прав, сначала ты должен немного потанцевать. Соблюдение этикета, — присоединился Блейз, когда рот Гарри приоткрылся. — «Должны ли мы разделить заслуги в кончине Тёмного лорда?», «О, нет, пожалуйста позволь мне сегодня их присвоить. Ты заберёшь их в следующий раз».        — Отвали, — сказал Гарри со своей самой широкой улыбкой за вечер. И — быстро, очень быстро — он похлопал Драко по колену под столом. — Спасибо, — одними губами произнёс он, когда Драко при этом движении посмотрел в его глаза.        Этот разрыв ударил по Гарри сильнее, чем разрыв с Тони. Энергия «Скатертью дорога», которая наполняла их ужины после их первой сочувствующей вечеринки, сменилась очевидным процессом скорби о потере того, кто ему действительно нравился. Они встречались всего четыре месяца и две недели — не то, чтобы Драко считал, — но Гарри сильно влюбился. Однако уже через две недели он шутил в своей обычной манере, даже несмотря на то, что при этом зарёкся избегать мужчин.        — От свиданий больше проблем, чем пользы, — однажды вечером сказал он Драко перед ужином.        Драко пожал плечами, лицемерно выражая недоверие.        — Ты знаешь, что слово «страсть» происходит от латинского слова patior, что означает «страдать»?        — Я не могу сказать, должно ли это быть против или за свидания.        — Воспринимай это как хочешь. Я просто думаю, что если это реально, то иногда причиняет боль. Это не значит, что вместо этого ты предпочитаешь вообще ничего не чувствовать.        Глаза Гарри прошлись по его силуэту, оценивая его.        — Мудро и уныло, Малфой.        Однако к августу того же года всем им улыбнулась удача, достаточно значительная, чтобы Майлз прочно остался в прошлом. Гарри с головой ушёл в работу, чтобы избавиться от горя, и после того, как потратил большую часть года, принося на собрания хитроумные прототипы мётел и объявляя «попробуй это» тому, кто был самым смелым, продал свою первую метлу ручной работы, сделанную на заказ. Почти сразу же он получил ещё пять заказов. Драко через родственника студента было поручено написать фортепианный концерт для лондонского оркестра Юных волшебников, Рон и Блейз добились больших успехов в работе, и, возможно, самое захватывающее — Невилл наконец принял предложение профессора Спраут стать ассистентом преподавателя гербологии, поскольку она постепенно переходила к своему следующему приключению.        И именно Невилл, лежавший с Тедди на траве в саду на площади Гриммо, предложил им отправиться в путешествие. Драко сидел рядом с книгой, но новоиспечённый профессор смотрел прямо на Луну, которая потянулась к солнечному пятну, падающему на маленький столик в саду.        — Какое насыщенное лето, — размышлял он, держа руку Тедди над головой и покачиваясь вокруг неё, как камыш. — Нам нужно убираться из Лондона.        — На каникулы? — взволнованно спросила она, опуская скрещённые лодыжки со второго садового стула.        — Да! Куда-нибудь к воде. Работать запрещено.        — Точно!        — Обсудим в пятницу.        Драко всегда стремился уехать из Лондона, но сидел тихо, опасаясь остаться без работы, даже если он мог признать, что это необходимо всем. Они втроём разбежались, потому что Гарри ещё не научился говорить «нет» своим растущим заказам на мётлы, и ему нужно было провести воскресенье в магазине. Или, скорее, Луна пришла присмотреть за Тедди, у Невилла был свободный день, который он хотел провести со своим лучшим другом, а Драко весь последний месяц работал вдвойне, чтобы угодить Гарри, что в данном случае означало ухватиться за шанс помочь ребёнку разобраться.        И всё же — всегда трусливый — он держался на расстоянии от настоящего ребёнка. К сожалению, Тедди не понимал язык его тела и неоднократно прыгал к нему на колени с визгом, который трёхлетние дети издают слишком часто.        — Просто протяни руку и дотронься до него, — усмехнулся Невилл, наблюдая, как он поднял руки и отклонился в сторону, когда Тедди рухнул вниз головой на его ноги.        Драко медленно покачал головой, глядя на него широко раскрытыми глазами. Младенцы, как общая фаза человеческого роста, были скользкими и шумными, но помимо этого, они, как правило, принадлежали людям, которые глубоко о них заботились. И они были такими маленькими и впечатлительными, с постоянно перестраивающимся мозгом и склонностью к травмам. Тедди был прекрасной возможностью разочаровать Гарри.        — Прекрасно, — вздохнул Невилл. — Но ты никогда не приблизишься к Гарри, если Тедди не будет на твоей стороне.        — Приближусь… — он хрипло рассмеялся. — Я ни с кем не пытаюсь сблизиться. Я просто здесь.        Невилл мгновение наблюдал за ним, затем пожал плечами и потянулся к Тедди, чтобы тот побежал обратно.        — Эй, может, и нет. Но каждый, кто хочет быть его другом, нуждается в этом маленьком мальчике…        Когда Гарри вернулся домой со всклокоченными волосами и в рабочей одежде, покрытой опилками и полиролью, Тедди сидел у Драко на коленях.

*****

Они забронировали большой пляжный домик в Солтбёрне с видом на побережье Северного моря на неделю в конце августа, когда Тедди смог приехать. Это была находка Панси — шесть спален, отделанных тёплым деревом и камнем, с окнами, открывающимися навстречу белому шуму разбивающихся волн. И если Драко спустится по дощатым ступенькам позади дома, его меньше чем за минуту может окружить поросший мхом каменистый пляж и вереница парусников.        Там была большая кухня, к которой Гарри относился, как волшебник к волшебной палочке, но любимая комната Драко находилась в задней части дома, окнами на восток, над береговой линией. Там стояло пианино, полки с книгами по прибрежным исследованиям и местным видам, а также много сидячих мест. Именно там Панси нашла его после того, как все остальные разбежались по спальням, как дети.        — Дело не в том, что я изо всех сил старалась найти место с пианино, — сказала она, обнимая его сзади. Он смотрел, как волны набегают на песок. — Но, когда я нашла коттедж с ним, я подумала, что это будет проще, чем спорить с тобой о том, что твоя работа на самом деле приостановлена.        Он фыркнул.        — И я тот, кого высмеют, если обнаружат, что у тебя есть любимчики.        — Мм, я возьму вину на себя.        Но Драко провёл почти всю поездку, не прикасаясь к инструменту. Большую часть дня небо было ясным, и по крайней мере раз в день они всей группой отправлялись на пляж, где он уверенно располагался на песке под зонтиком с книгой в руке. В первый день он переворачивал страницы под визг Гермионы (Рон поднял её и бросил в воду во имя проверки температуры), а Тедди вызвал смех у остальных, когда впервые увидел побережье.        Он четыре раза возился с прилипающим заклинанием на столбе зонтика, прежде чем всё получилось правильно, только для того, чтобы позже подбежал Гарри, мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, плюхнулся на песок рядом с ним и тут же нахально пихнул его ногой.        — Слишком чопорный, чтобы спуститься к воде? Во время нашей поездки на побережье? — задыхаясь, произнёс он с лёгкой улыбкой.        Драко оторвал взгляд от книги и быстро опустил его обратно, пытаясь сохранить самообладание. Как кто-то из них вообще оказался рядом с пятнадцатиградусной шотландской водой, было выше его понимания, не говоря уже о том, что он был без рубашки.        — Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что цвет твоей кожи оставляет тебя в ужасном неведении относительно опыта других, более бледных людей? — он невозмутимо перевернул страницу. — На планете недостаточно крема с защитой от солнца, чтобы это стоило моих усилий.        Гарри фыркнул.        — Боже, ты прав. Я невероятно нетерпим.        — Мм.        — Рон там, внизу. Он не оправдывался.        — Его мужественность заставляет его храбро выступать под опасным ультрафиолетовым излучением ради своей девушки.        Гарри ничего не сказал в ответ, поэтому Драко снова быстро оторвал взгляд от страницы, а затем поднял голову, когда обнаружил, что Гарри смотрит на него с выражением глубокой задумчивости.        — Что? — спросил он.        Гарри покачал головой.        — Я только что понял, что, должно быть, впервые вижу тебя в футболке. Как так вышло… прошлым летом ты ни разу не надел рубашку с короткими рукавами? Я думаю, что, учитывая охлаждающее очарование и твою общую незаинтересованность в… ну, во времяпровождении на свежем воздухе, это никогда… Я не…        Драко внезапно осознал, что Гарри смотрит на его левую руку, держащую книгу в мягкой обложке, на выпуклый розовый шрам на ней и слова, вытатуированные поверх него годы спустя. Он рассмеялся. Этот звук застал собеседника врасплох.        — Что? — голова Гарри застенчиво дёрнулась назад. — Что тут смешного?        — Я забыл.        — Ты забыл?        — Я… я пытаюсь скрыть Метку. В основном, просто для удобства передвижения по осуждающему волшебному Лондону, поэтому, когда я представил, что вы, наконец, её увидите, я действительно подумал, что это будет тщательно продуманный выбор. Но я… Я просто забыл сегодня утром.        Следующим рассмеялся Гарри, не отводя взгляда.        — Ты забыл.        — Абсолютно.        — Я тоже могу забыть, — сказал он.        — Нет, — Драко положил раскрытую книгу на полотенце. Он откинулся назад, опираясь на руки, чтобы соответствовать позе Гарри. — Я полагаю, подсознательно это было как раз вовремя.        Гарри украдкой взглянул ещё раз, затем откинул голову назад, прикрывая глаза от солнца, так что Драко снова посмотрел на их друзей. Гермиона и Тедди сидели на песке, как раз там, где прилив мог подойти и лизнуть их пятки. Дальше Блейз и Рон стояли по пояс с Панси и Луной на плечах, Невилл, казалось, судил все происходящие нелепости.        — Могу я взглянуть?        Голос Гарри вернул его от кромки воды, и без паузы он перенёс вес тела, чтобы поднять левую руку и вытянуть её перед собой. Гарри осторожно взял её. Его ладонь покрыта песком и была влажной от воды. Его мокрое обнажённое плечо коснулось плеча Драко.        — Когда ты добавил к ней детали? — спросил он, проводя кончиком пальца по тонким чёрным буквам, которые тянулись по всей длине змеи и черепа.        От этого у Драко по спине пробежали мурашки.        — Через год после войны.        — «Никаких неправильных нот», — прочитал он вслух. — Что это значит? Если ты не возражаешь.        Драко не отрывал взгляда от пальцев Гарри, обхвативших тонкую кожу его запястья, вместо того чтобы смотреть ему в глаза. Он откашлялся.        — Есть джазовый пианист по имени Телониус Монк, — объяснил он, — который, как известно, сказал: «у фортепиано нет неправильных нот, просто их стоит лучше выбирать». Это запало мне в душу. Так что это моё напоминание — о том, что я сделал, чего я никогда не смогу вернуть, но также и о возможности стать лучше, двигаясь вперёд. Это, по общему признанию, немного банально.        — Нет! Вовсе нет, это… Чёрт возьми, у меня нет никаких значимых татуировок.        — У тебя есть татуировки?        — Нет, нет. Может быть, когда-нибудь, — Гарри ухмыльнулся, затем, казалось, впервые почувствовал кожу Драко под своими пальцами и отпустил. Он рассеянно провёл руками вверх-вниз по своим голеням. — Значит, я не смогу уговорить тебя спуститься со мной? Я ничего не могу сделать?        — Ничего, — прошептал Драко, уголки его рта поползли вверх.        — Я бы прибегнул к похищению и киданию, как Рон поступил с Гермионой, но у него есть преимущество в виде вечной любви, а меня просто проклянут.        — И я бы сделал это на глазах у Тедди. Тогда бы он никогда больше тебя не боготворил.        Гарри подался вперёд, понимающе кивнув, и в отместку провёл руками по волосам прежде чем встать, обрызгав Драко солёной водой.        — О, отвали, придурок, — простонал он, шлёпая Гарри по поднимающейся икре книгой, которую он только что сложил вдвое, чтобы не пропитать. — Я помню, почему мы ненавидели друг друга так же часто, как и забываю.        Но когда он трусцой направился обратно к группе, Драко отложил книгу. Вместо этого он предпочёл участвовать издалека. Это был его собственный компромисс с Гарри, который даже больше не смотрел на него, а вместо этого вёл Тедди к волнам в непринуждённой беседе с Гермионой.        Дети растут с пугающей скоростью, подумал он, улыбаясь, когда Тедди прыгнул в пену. Однажды Гарри сказал в гостиной перед ужином, что он изменил цвет волос вскоре после рождения, но с некоторых пор они были точно такого же цвета, как у Гарри. Однажды в голубой луне он стал красным, что каждый Уизли мог приписать своему любящему влиянию. Но в основном его волосы становились такими же чёрными, как у Гарри, трогательными, даже если это была далеко не единственная часть Гарри, которую Драко в нём видел.        Каждый день Гарри просил его зайти в воду, и каждый день Драко отказывался. За всё это время он прочитал всего двадцать страниц своей книги, поэтому был доволен тем, что сидел и наблюдал. Это было неизбежно, когда наблюдать было так приятно. И греховно, на самом деле, если бы остальная часть группы знала, что ещё очень долго после того, как они вошли внутрь, приняли душ, наполнили жилое пространство смехом, Селестиной Уорбек и вином, Драко всё ещё думал о Гарри, стоящем на ватерлинии, в контрапосте и освещённым солнцем: всё, чем хотела бы быть греческая статуя, если бы ей выпала честь быть красивой, с бьющимся сердцем, человечной.

*****

В свой последний вечер, как только Тедди уложили спать, банда собралась в задней комнате, чтобы обменяться сплетнями и прикончить Шираз и сыр, которые они не хотели тащить домой.        Это была идеальная последняя ночь, подумал Драко. Всё началось с лёгкого смеха и каким-то образом переросло в разглашение секретов эпохи Хогвартса, ведь они все были слишком враждебны друг к другу, чтобы поделиться ими в то время. Так Драко узнал, что однажды у него была важная дискуссия с Гарри и Роном в гостиной Слизерина, в которой он принял их за Крэбба и Гойла, хотя никто не сказал ему, где была Гермиона (её взгляд на конфиденциальность был неоспорим). Гарри гордо ухмылялся всё время, пока Рон рассказывал эту историю, и когда Драко встретился с ним взглядом, он подмигнул. Полный тайн, подумал он. Он хотел бы знать их все.        После круглого стола, посвящённого детским воспоминаниям, они стали немного тише. Рон ушёл первым, Гермиона смеялась в его объятиях, что дало возможность Луне и Панси сделать то же самое.        — Слава Цирцее, все эти скучные старые женатые типы наконец-то оставили нас, холостяков, в покое, — сказал Блейз, когда они уходили. — Раскрутить бутылочку?        — К сожалению, я собираюсь доказать, что партнёр не нужен, чтобы быть скучным, — ответил Невилл, тоже вставая.        Когда он перешагнул через вытянутые ноги Гарри и Драко на ковре, где они сидели, прислонившись к дивану, и попрощался с ними, Блейз снова переключил своё внимание с чем-то похожим на отчаяние.        — Гарри. Драко. Наша последняя ночь, ребята. Завтра у нас будет ещё один великолепный обед, а потом мы должны вернуться к работе и жизни…        — Тогда ещё один раунд, — согласился Драко.        Блейз просиял.        — Потрясающе. Я сварю кофе, кто-нибудь будет?        — Ты опередил меня, — вздохнул Гарри справа от себя, откидывая голову на спинку дивана.        Драко кивнул в знак согласия. Он был настолько отвратительно трезв, что кофе просто мешал ему уснуть.        — Как вам будет угодно, — сказал он, неторопливо удаляясь, как только они подтянули колени, чтобы пропустить его.        Драко услышал щелчок и жужжание кофеварки на кухне.        Оставшись один, он откинул голову назад, наблюдая краем глаза, как это побудило Гарри повернуться к нему. Он не осмеливался повернуться и встретиться с ним взглядом так близко.        — Хорошо провёл неделю? — пробормотал Гарри.        — Угу.        — Я тоже.        Его голова снова выпрямилась, наступила тишина, поэтому Драко сосчитал до десяти и рискнул взглянуть сам. Глаза Гарри были закрыты, дыхание ровное. Он эгоистично задержал взгляд на освещённом лампой лице, пока мог. В его бровях всё ещё был песок.        Только после того, как Гарри отвёл взгляд и закрыл глаза, он сказал мягче, чем раньше:        — Я не думаю, что я холостяк.        — Я думал, ты спишь, — ответил Драко, не оборачиваясь.        — Нет.        Драко больше не слышал, как Блейз возится на кухне.        — Если ты не холостяк, то кто же ты?        — В идеале… монахиня.        — Монахиня? — Драко фыркнул. — Мм. Монахиня. Ты бы неплохо смотрелся в этой одежде.        Он снова повернулся и увидел, как Гарри широко улыбается, закрыв глаза, затем судорожно вздохнул, когда его веки внезапно стали ярко-зелёными, и он поднял голову, чтобы внимательно изучить Драко.        — Ты с кем-нибудь встречаешься?        — Встречаюсь ли я? — удивлённо повторил он.        — Ага, — небрежно ответил Гарри, как будто они часто болтали подобным образом. — За всё это время я ни разу ни с кем тебя не видел. Ты встречался с кем-нибудь?        — Я… встречался. Но не в последнее время.        — Ни разу с тех пор, как я тебя знаю?        Знакомство друг с другом, как понял Драко, началось на вечеринке у Панси. Всё, что было раньше, было результатом того, что они совсем друг друга не знали.        — Нет.        — Почему нет?        Драко пренебрежительно закатил глаза.        — В этом нет ничего необычного. Невилл тоже ни с кем не встречается.        — Невилл женат на гербологии. Или на профессоре Спраут. В чём твоя проблема?        — Мерлин, теперь это проблема?        — Ну, это не может быть просто так, — сказал Гарри. — Ты… у тебя, должно быть, какие-то проблемы, потому что если бы проблем не было — я уверен, мы бы нашли тебе кого-нибудь.        — Просто оставь это, Гарри.        Он прищурил глаза.        — Нет, серьёзно. Мне всегда интересно. Что это за огромный красный флаг? Его нужно прояснить, потому что ты будешь хорошей добычей. И не становись таким мрачным Пожирателем смерти, дело не в этом. Ты храпишь? Это из-за твоей матери? Держу пари, это из-за твоей мамы, она жуткая.        — Это не… — пронзительное лицо его матери заполнило его голову, как призрак. Но нет. — Это не из-за мамы.        — Блейз просто плохой второй пилот? — он наклонился ближе, с заговорщическим блеском в глазах. — Я бы справился лучше.        Гарри, помогающий ему найти какого-то другого незнакомого мужчину, чтобы забрать домой, звучал как ходячий кошмар.        — Нет.        — Тайный парень?        — Нет.        — Тайная девушка?        — Нет.        — Тогда почему нет?        Они сидели так близко, что для Драко это не могло быть случайностью. Поэтому он положил руку на колено Гарри, и, когда она не была немедленно убрана, поцеловал его. Он преодолел дистанцию бездумно, с внезапным нетерпением, которое перечеркнуло целый год впечатляющей силы духа.        Вот почему, он мог только надеяться, что поступил понятно. Очевидно, вот почему.        Гарри резко вдохнул через нос от удивления, но целых две секунды целовал в ответ — или, по крайней мере, не отстранился, не оттолкнул с отвращением руку Драко со своего колена.        Трепет от этого ощущался как естественное обострение из серии острых ощущений близости, которые он запечатлел в памяти, воображая, что такого никогда не произойдёт: Гарри протягивает руку, чтобы снять пыльцу с его волос; Гарри обнимает его в день рождения, быстро, но крепко; Гарри пробует напиток, который он приготовил для себя, смешивая их слюну на ободке. Он отбросил эти ставшие тривиальными моменты в сторону, как умирающий с голоду человек выбрасывает свою последнюю банку фасоли для воскресного жаркого.        Когда они оторвались друг от друга, глаза Гарри были как блюдца, такие немигающие, что он, должно быть, наблюдал, как Драко целует его, и мгновенно прилив адреналина и радости сменился чувством стыда. Времени было ровно столько, чтобы сделать один полный вдох, прежде чем Блейз с громким стоном вошёл в дверь.        — Я услышал детский плач, поэтому решил побыть ответственным и проявить материнские инстинкты в течение нескольких минут. Минут, Гарри.        Гарри несколько раз моргнул, затем сел прямее.        — И… что тебе посоветовали сделать эти классические материнские инстинкты Блейза Забини?        — Ну, я пытался сказать «тише»…        Они терпеливо ждали, но Блейз не стал вдаваться в подробности.        — А, это всё? — спросил Гарри.        — Это не сработало. Он спрашивает о тебе.        Он кивнул, скорчив гримасу, и поднялся на ноги, в то время как Драко всё ещё безуспешно пытался обрести дар речи, хотя его мозг слишком хорошо справлялся с подбором слов. В нём мелькали такие фразы, как «Почему Гарри не теряет дар речи?», «Это не может быть хорошим знаком», и «Ты целуешь кого-то, кто только что заявил, что хотел бы стать монахиней?» и «штаны Мерлина, это было потрясающе».        — Тогда я пойду, — сказал Гарри, с раздражающей лёгкостью вытягивая руки в дверном проёме. — Я надеюсь… э-э… хорошо тебе выспаться, Драко.        Он слегка улыбнулся и исчез. Заметил ли Блейз румянец на его лице или влажность губ? Он только усмехнулся, закатывая глаза, и занял место рядом с Драко.        — Я тоже буду хорошо спать, спасибо.        Хороший сон, подумал Драко, определённо не заставит его мозг работать медленнее.        Февраль 2013        Гермиону, кажется, назвали человеком с лучшими манерами, потому что именно она заговорила, как только Гарри опустился в оставшееся кресло в гостиной. Никаких проволочек — Драко выглядит по-настоящему взвинченным, как будто он уже пережил достаточно ужасных ожиданий, ожидая его прибытия.        — Итак, Гарри. Драко, — начинает она невероятно мягким голосом. — У Билла и его коллег есть для вас окончательный ответ. Я не буду танцевать вокруг да около, — её грудь вздымается, и она спокойно вытирает ладони о брюки. Гарри мгновенно берёт себя в руки. — Похоже, что вместо того, что должно изначально быть чарами памяти, созданными для воздействия на любовь, состав ближе к основе для любовных зелий, созданных для воздействия на память. Что означает, как мы и опасались, что для противоядия потребуется добавить компонент любви. Это… невозможно в нашем нынешнем понимании магии.        Она поджимает губы, переводя взгляд с одного на другого. Никто не произносит ни слова. Гарри делает глубокий, наполняющий лёгкие вдох и отталкивается от ковра носком кроссовка. Он будет ждать, пока кто-нибудь другой озвучит свои мысли во всё более неловком молчании. Если бы он открыл рот, то не знал бы, что сказать, кроме «Ох. Ладно», и он достаточно хорошо понимает обстановку в комнате, чтобы понять, что это было бы невежливо.        Нельзя сказать, что это не плохие новости. Он это видит. Отсутствие противоядия не избавит его от потерь — например, такие вещи, как рождение Розы, без него исчезнут, или знание того, как половина этих предметов оказалась в его доме. И потом, возникает неловкость, которую он отказывается рассматривать до тех пор, пока не проявится наихудший сценарий — наблюдать, как его друзья оплакивают потерю, за которую он несёт ответственность и которую не может заменить. Он уже сидит с застывшим одобрением среди лиц, которые стали мрачными быстрее, чем он мог себе представить. Даже Билл выглядит расстроенным.        — Полагаю, я не зря увлекался алхимией всё это время, — тихо говорит Драко. Он встречается взглядом с Биллом. — Если вы предоставите мне диагностику разрушителей проклятий, я смогу начать экспериментировать.        Гермиона хмурится.        — Это… тебе нечего открывать. Это просто закон магии. Ты не можешь вызвать еду из воздуха, и ты не можешь… создать настоящую любовь.        — Но можно её восстановить.        — К сожалению, это связано с заклинаниями памяти, — говорит Билл. — Уберите все приятные воспоминания о человеке, и вы, вероятно, подорвёте саму основу романтических чувств.        — Но вы сказали, что это не столько заклинание на память, сколько… — он сдаётся на полпути и роняет голову на руки, светлые волосы беспорядочно пропускаются сквозь пальцы.        — Третий закон Голпалотта, — терпеливо отвечает Билл. — Противоядие — это нечто большее, чем сумма его частей. Так что, не дай Годрик, одна из частей — любовь и…        — Спасибо, я знаю закон, — бормочет Драко. Скоро, думает Гарри, они поймут, что он ничего не сказал. Но затем Драко трёт глаза и, ссутулившись, откидывается на спинку дивана, нехарактерно поникший. — Что ещё остаётся делать?        Гермиона сосредоточенно кивает.        — Подумайте об этом так: вам ставят брекеты, они сдвигают ваши зубы, а затем, когда их снимают, вам дают фиксатор для удержания этого положения. Когда вы перестаёте носить фиксатор, они сдвигаются обратно. В этот момент фиксатор уже это не исправит. Это сделают только новые брекеты.        Драко безучастно смотрит на стремительный поворот к стоматологии.        — Я говорю, что влюблённость была брекетами, а построение совместной жизни — фиксатором. Оставшееся решение, — говорит она, — это новые брекеты.        — Заставить Гарри снова полюбить меня. Как раньше. Чтобы вернуть воспоминания?        — Я… на семьдесят процентов уверен, что если бы он вернул себе романтические эмоции, то вернул бы и связанные с ними воспоминания. Учитывая, как сработало проклятие, — услужливо добавляет Билл.        — О, святые небеса, целых семьдесят процентов! — голос Драко саркастически повышается.        Гарри, тем временем, удаётся приподнять весь угол ковра и засунуть под него свой ботинок.        — Э-э, я должен сказать, что публично ничего не изменилось, — говорит Рон.        — Что означает, нужно продолжать жить на площади Гриммо, сохранив подробности в тайне от остальных. Только друзья и семья. Я знаю, совместная жизнь это не самое лёгкое, но кажется необходимым начать восстанавливать чувства Гарри. Я уверен…        — Почему все говорят так, будто всё уже решено?        Голос Гарри, наконец, привлекает все взгляды к нему, голова Драко вскидывается быстрее всех. Охваченный внезапным и пристальным вниманием, он отступает от резкости.        — Извините, я не хотел показаться грубым. Я просто… разве не от меня зависит, как действовать дальше?        — Конечно, именно так и следует поступить в целях безопасности. Восстановить воспоминания. Мы не знаем, кто это сделал, а Рон сказал, что не знать опасно, — быстро говорит Драко.        Рон морщится.        — Ну, вообще-то… Я говорил со всеми вами, с людьми из окружения Гарри, с коллегами, клиентами в тот день… Никто не знает ни о какой потенциальной опасности. Я нашёл семь других отправленных фанатами посылок, также адресованных магазину, которые были прокляты или зачарованы на каком-то уровне. Три с любовными заклинаниями. По сути, небезопасно не решать эту проблему, и это мой главный приоритет, но, похоже, это в порядке вещей. За исключением того, что на этот раз Гарри был… достаточно бесцеремонен, чтобы открыть один из них.        — Я уверен, что сказал бы тебе, если бы происходило что-нибудь сомнительное, — уверенно говорит Гарри Рону, чувствуя, что разговор склоняется в его пользу.        — Чушь собачья, — Драко говорит тонко и твёрдо. — Проклятие Гарри — это не в порядке вещей.        — Но попытки ведь были. Послушайте, я не отвергаю это, я просто говорю, что ему не нужно относиться к площади Гриммо как к бункеру.        — Это не просто ошибка. Это… это затишье перед бурей. Это крысы, бегущие с корабля!        — Драко, я знаю, что это полностью меняет жизнь, — медленно произносит Рон. — Всех нас. Но объективно на данный момент это ни о чём не говорит. У нас было предчувствие, я проверил это предчувствие, дело закрыто. Если какие-то крысы и бегут с корабля, то это Пожиратели смерти, которые уезжают из Лондона. Здесь меньше Тёмной энергии, чем было за последние годы.        — Исправившиеся бывшие Пожиратели смерти, вроде того, с кем ты разговариваешь, — хмурится Драко. — И я, чёрт возьми, не могу их винить, половину времени я тоже хочу уехать из этого города-паразита. Вопреки методологии авроров, больше нет прямой чёртовой связи между задействованной Тёмной магией и количеством волшебников, на которых можно увидеть татуировку змеи.        — Ладно, давайте все переведём дух, — холодно говорит Гермиона. — Я знаю, это трудно слышать. Всё это говорит нам о том, что на самом деле сейчас все сходятся во мнении, что это вопрос здоровья, а не уголовное дело. Поэтому мы не можем… Вы не можете никого принуждать к чему-то столь интенсивному и субъективному, как это.        Сердце Гарри воспаряет от беспристрастности, которую проявляют к нему его лучшие друзья. Драко, однако, выглядит так, словно в равной степени зол на любого, кто осмеливается встретиться с ним взглядом. У Гарри не было зелья ненависти в организме больше недели, но через него проходит лёгкий трепет чего-то совершенно естественного, приносящего удовлетворение, когда он видит, что другой человек в меньшинстве.        Затем его взгляд устремляется на Гарри, и вместо гнева он сменяется чем-то, граничащим с мольбой. Испытывая дискомфорт от получения этой безмолвной просьбы, Гарри ощущает все те сомнения, которые привели его к этому решению: посмотрите, сколько власти он имеет над чужим счастьем. Разве не было бы жестоко согласиться на то, на что, как он знает, он не способен? Зачем продлевать боль Драко?        Он обращается прямо к нему, стараясь выглядеть настолько искренне извиняющимся, насколько себя чувствует.        — Мне очень жаль, но я не думаю, что мы можем силой вернуть в реальность то, по чему я даже не знаю, как скучать. Ты кажешься милым, но наши жизни… Они так сильно отличаются от тех, которые были, когда мы впервые встретились. Обстоятельства изменились, мы изменились. Мы не можем просто применять ту же формулу, что и в двадцать лет.        Он бросает взгляд на Рона и Гермиону, но они тщательно контролируют выражения своих лиц.        — Иногда… иногда в жизни случаются дерьмовые вещи, и… и тебе просто нужно двигаться в новом направлении. Неожиданные трагедии постоянно разлучают людей: смерть любимого человека или ужасный несчастный случай, я просто… я думаю, что это наша трагедия.        Ему кажется, что глаза Драко вспыхивают чем-то более сильным, когда он произносит «наша». Возможно, его оскорбляет намёк на то, что они в равной степени разлучены «трагедией». Или, может быть, это просто первый раз после Забвения, когда он услышал, как Гарри использует объединяющее их слово. Он постоянно разминает руки и качает головой, пока Гарри говорит.        — Нет, я… нет, — говорит он. — Так не должно быть. Не тогда, когда у нас есть перспективное решение.        — Чем принуждение меня к попытке влюбиться снова при совершенно других обстоятельствах отличается от подделки любовных зелий, которые действительно существуют?        — Потому что я уже люблю тебя! — рявкает он дрожащим голосом. — И ты уже любил меня. Ты полюбил однажды. Ты можешь сделать это снова. Если ты только…        — Я ничего не чувствую, — вмешивается Гарри. Ночью, когда к нему приходили слова, способы мягко подвести Драко, они никогда не звучали так прямолинейно. — Я пытался. Я уже не тот. Я ничего не чувствую к тебе. Разве ты не слышал о «нужном человеке в неподходящем времени»? — он отчаянно машет руками по комнате. — Неподходящее время!        Намного лучше, Гарри, правда, думает он, тяжело сглатывая. Потрясающее проявление сострадания.        Этот ответ, наконец, заставляет побледневшего Драко подняться на ноги и выйти из комнаты. Уходя, он трясёт руками, будто прикоснулся к чему-то горячему. Гарри наклоняется вперёд в своём кресле и подпирает лоб руками.        — Это было ужасно, — говорит он комнате, полной неловко отведённых глаз.        — Ты в порядке? — нежный голос Гермионы нарушает тишину.        — Нет, — говорит он, — я чувствую себя ужасно. Что я вообще могу ему сказать? Я не вижу другого выхода, кроме как идти до конца.        Всё ещё глядя себе под ноги, он слышит, как она встаёт и подходит ближе, прежде чем чувствует её руку на своём плече.        — Прямо сейчас ничего не нужно решать. Ты можешь подумать о том, что ты хочешь сделать. Может быть, со временем ты почувствуешь оптимизм.        — Конечно.        — Вы двое… Это что-то особенное. Помнишь, после Джинни ты сказал, что тебе повезёт, если ты найдёшь хотя бы половину того, что есть у нас с Роном? — Гарри кивает. — Ты нашёл это целиком, — говорит она. — Но. Я счастлива, если ты счастлив. Что бы ты ни предложил, мы этого хотим. Я уверена, что Драко чувствует то же самое.        Гарри издаёт смешок, но не оспаривает это. Он уверен, что рано или поздно сам убедится, так ли это.

*****

Гермиона, Билл и Рон уходят, не попрощавшись с Драко, в основном потому, что в запертой уборной на первом этаже горел свет с тех самых пор, как он ушёл, и максимум, что они услышали, это отстранённое «уходи», когда Гермиона легонько постучала костяшками пальцев в дверь.        Гарри, конечно же, не пытается установить контакт. Он по-прежнему не слышит скрипа дерева над головой, пока готовит ужин. Однако, возможно, он не так внимателен, как думал, потому что, когда где-то позади него ровный голос произносит:        — Здесь так тихо, — он вздрагивает.        Драко стоит, пошатываясь, на нижней ступеньке, нерешительно переступая с ноги на ногу с книгой в кожаном переплёте в руках.        — Извини, я не хотел тебя пугать.        — Всё в порядке, — бормочет Гарри, снова сосредотачиваясь на плите. — Я пытался вести себя тихо. С тех пор, как я прервал твой урок на этой неделе.        Он снова слышит шаги, скрип плетёных прутьев.        — Нет, Гарри, я не это имел в виду… Я имел в виду, что у нас всегда играла музыка. Смотреть, как ты готовишь в тишине, жутковато.        — О.        Поделился информацией добровольно. Он делал это всего несколько раз. Когда ему было плохо. Гарри не нужно долго гадать, будет ли это продолжаться.        — Могу я побеспокоить тебя, пока ты ешь? — спрашивает Драко.        Гарри оглядывается на стол, за которым он сидит неподвижно, положив одну руку на книгу, как будто собирается поклясться на ней в суде. Он безразлично пожимает плечами и собирает тарелки. Едва он выдвигает свой стул, как книгу уже толкают к нему.        — Это фотоальбом, — говорит Драко.        — Хорошо.        — Я надеялся поделиться несколькими фотографиями. Пока ты решаешь, чем хочешь заниматься.        Решаю, думает Гарри. И вдобавок ко всему, он находит всё это немного неудобным. Но он не бессердечный, просто лишён любви. Он кивает.        — Ладно.        Он откусывает кусочек ризотто, пока Драко торопливо открывает альбом. Он слегка отодвигает его от Гарри, пока листает.        — Я не покажу тебе ничего слишком существенного. Только… нас. Живущих своей жизнью.        — Хорошо.        Он разглаживает альбом и снова поворачивает его лицом к Гарри. Это групповое фото.        — Это групповое фото.        — Я вижу.        Драко выжидающе смотрит на него, единственный звук в комнате — звяканье вилки о тарелку. Плетёнка ещё немного поскрипывает, когда Драко неловко ёрзает на своём стуле.        — Это мы все на трибунах на первом матче Тедди, — добавляет он.        — Ясно, — говорит Гарри и, наконец, наклоняется ближе.        Они ухмыляются, прижавшись друг к другу, как импровизированная семья, обняв друг друга за плечи. Цвета «Сниджетс Центрального Лондона» были золотыми и синими, и все были одеты соответствующим образом, даже Блейз, который выглядел потрясающе неузнаваемым в простой ярко-жёлтой футболке для квиддича. Гарри стоял в центре, словно его быстро вытащили, в своём обычном тренерском костюме.        Он отчётливо помнит тот день — помнит группу детей в футе от земли, летящих не к тем воротам, помнит, как с любовью смеялся над юными Загонщиками, которые на каждом шагу промахивались мимо мягких бладжеров. Чего он не помнит, так это мужчину, стоящего рядом с ним, одетого в сине-золотую спортивную форму и шарф в тон. Это набор модных решений, которого он никогда не ожидал от Драко, которого он знал до сих пор. Его фотография завершается улыбкой, более широкой, чем Гарри когда-либо видел. Когда он двигается, Гарри слегка подталкивает его повернуться и показать буквы ЛЮПИН у него на спине.        Снова это поражает — это чувство потери для другого Гарри. Его соболезнования для другого Гарри. Но этот Гарри смотрит на изображение со всем интересом историка, собирающего воедино историю по кусочкам с помощью артефактов.        Драко пристально смотрит на него, ожидая, что тот что-нибудь скажет, поэтому он говорит:        — Мы ужасно проиграли.        — Глупо, — бормочет он в ответ, сосредоточенно листая к другой фотографии. — И эта тоже. Это хорошая.        Исчезли все знакомые лица старых друзей — их осталось только двое, и одна чрезвычайно большая морковка. Они баюкают её между собой, как новорождённого, с широкими улыбками глядя в камеру, прежде чем повернуться друг к другу для быстрого поцелуя.        Это более старая фотография. Виггентри, под которым они сидят, такое молодое. А ещё Гарри впервые увидел, как они целуются. Он наблюдает, как несколько раз наклоняется вперёд.        — Ты помнишь? — спрашивает Драко.        Он качает головой.        — Ты случайно удвоил количество волшебного удобрения, которое принёс тебе Нев. Поэтому получился такой огромный урожай.        — О.        — Мы были в ужасе. Я помог тебе всё выкопать, мы вместе готовили, а потом сразу же заказали еду навынос.        Гарри хмыкает, проводя пальцем по краю защитной плёнки.        — Какой неудачный день для воспоминаний.        — Хм, как сказал бы Цицерон, «lucunda memoria est praeteritorum malorum»…        — Я не знаю латынь.        — Очевидно, что я собирался это перевести, — ворчит Драко, снова листая альбом. — «Приятна память о прошлых неприятностях». Я бы всё отдал за то, чтобы ты приготовил такие ужасные овощи, что мы бы спорили, заказывать ли индийскую еду.        — Ну да, — Гарри откусывает ещё один большой кусок ризотто.        В ответ мужчина тупо смотрит на него, пальцы застыли между двумя страницами.        — Хорошо, — устало говорит он. — Вот эта. Тебе нравилась эта, — он с гордостью возвращает её Гарри.        Он прав. Это единственная фотография, которая действительно заставляет его задуматься, отчасти потому, что Тедди сейчас такой долговязый и язвительный, но вот он в восемь лет в маленьком гриффиндорском джемпере, стоит на коленях между Гарри и Драко, сидящими на пледе на траве. Но он тоже делает паузу, потому что эта фотография, кажется, совсем не о нём. Он откидывается назад, опираясь на руки, наклонив голову и ухмыляясь в камеру, на краю кадра.        Волосы Тедди светлые, как облака, он наклоняется, чтобы потереться щекой о щёку Драко с улыбкой маленького ребёнка — настолько широкой, насколько это возможно, дёсны, кажется, заполнены зубами как попало, один здесь, другого нет, глаза так прищурены, что вот-вот закроются. Он так тяжело свисает с Драко, что, кажется, вот-вот полностью упадёт ему на колени.        — Это сняла Гермиона, — мягко сообщает он, похоже, уловив перемену в поведении Гарри.        — Мне нужно поговорить с Тедди, — думает Гарри вслух. Его взгляд смягчается, он с интересом смотрит на его смеющееся лицо с глянцевой бумаги. — Я не жесток, ты знаешь. Я действительно что-то чувствую. Мне жаль его.        — Жалко Тедди?        — Жалко Гарри.        Драко ничего не говорит, просто сидит, поджав губы и задумчиво нахмурив брови.        — Он выглядел счастливым. Я знаю, что мы были счастливы.        — Тебе жаль меня?        — Да, — мгновенно отвечает Гарри.        Он встречает взгляд остекленевших серых глаз, сидящих поверх мешков от бессонницы, которые теперь кажутся более заметными, чем он замечал, когда они всего лишь на расстоянии ширины стола. Что-то во всём его существе, кажется, вот-вот сломается.        — Конечно, — продолжает Гарри. — Ты заботишься обо мне, я заботился о тебе. Это было… я бы хотел, чтобы ты чувствовал то же, что и я. Я не пытаюсь не любить тебя, не как с зельем ненависти. Просто… Я не могу проявить то, чего нет. Я думаю, это просто означает, что пришло время двигаться дальше. Но разве не приятно сознавать, что всё было прекрасно, пока оно у нас было?        Драко тяжело сглатывает. Слушая, он прижал кулак к губам, но теперь рука тянется к волосам у виска.        — Двигаться дальше, — говорит он.        — К сожалению.        Он недоверчиво хихикает.        — Ты знаешь, насколько социопатично это звучит?        — Прошу прощения? — слабо отвечает Гарри.        Он указывает на их фотографию с Тедди.        — Вся твоя жизнь была абсолютно разрушена. Ты потерял значительное количество воспоминаний, спутника жизни… И мы все стараемся быть максимально терпеливыми и понимающими рядом с тобой, но это важно, Гарри. Ты ведёшь себя так, будто это ничего не значит. Ты пожимаешь плечами и говоришь мне просто двигаться дальше. Веди себя так, будто это конец света, чёрт бы тебя побрал!        Слово социопат эхом отдаётся в голове Гарри. Мог ли он быть таким? Потому что он только что наблюдал, как лицо Драко становится красным и расстроенным, и подумал: другой Гарри был бы очень обеспокоен, но я больше обеспокоен тем, что попал в беду.        — Если бы ты только мог почувствовать, что чувствую я, — снова заикается он.        — Это всё, что ты можешь сказать? — стонет Драко.        — Я не знаю, что ещё сказать! Я… у меня заканчиваются способы сказать это, было бы проще, если бы ты просто мог это почувствовать.        — Всё это звучит иронично, учитывая, что наш брак был серией попыток убедить меня рассказать о своих эмоциях.        Гарри облизывает губы и пытается говорить без страдальческого выражения лица.        — Хорошо. Мои искренние эмоции? Я. Тебя. Не помню. Мы познакомились на вечеринке, мы были достаточно милы друг с другом, мы чаще виделись, а потом прошло грёбанное десятилетие, и этот парень, которого я вроде как знал, заинтересован мной гораздо больше, чем я им. Представь, что к тебе подошёл бы совершенно незнакомый человек и сказал «тебе нужно влюбиться в меня, потому что ты уже влюблялся раньше». Я не первый человек, чьё Забвение разрушило брак. Единственная разница между мной и ними в том, что я помню достаточно, чтобы понимать, что всё равно это было не идеально.        — Что ты имеешь в виду? — голос Драко почти не слышен.        — Я имею в виду, я помню обед в Поместье. Отчётливо помню его. Ты и я.        Он безразлично качает головой.        — Нет, ты этого не помнишь. Мы были вместе много лет.        — Да! Я помню его. На тебе был костюм. Чёрный. Твои ногти были накрашены, и твоя мать это заметила. Предполагалось, что мы будем есть утку, но мы ушли до того, как нас обслужили.        Они оба знают, что означают его воспоминания об этом.        Драко ошеломлён. Он выглядит таким обиженным, как Гарри и надеялся. В этот момент ему кажется, что боль — это единственный способ наконец пробиться сквозь невероятно толстую стену оптимизма, которую возвёл другой мужчина.        — Как давно ты это помнишь? — шепчет он.        — С тех пор, как действие зелья ненависти закончилось. Когда снова стало легче думать. Послушай, мне очень жаль. Мне действительно жаль, Драко, ты… ты невинный свидетель. Но он, — Гарри прижимает палец к своему смеющемуся лицу на фотографии, — не знает, как вернуться. Ему нужно преодолеть слишком большое расстояние. Я думаю, он ушёл.        Ошеломлённый взгляд Драко проследил за его пальцем, и на мгновение они оба уставились на альбом. Последние слова Гарри повисли в воздухе. Он уверен, что Драко собирается что-то сказать. Или задать вопрос. Или снова накричать на него. Но вместо этого одним резким движением вырывает альбом у него из рук и крепко прижимает к своей груди. То, как он смотрит на него перед тем, как отвернуться, сразу же освежающе узнаваемо по его горечи.        — Подожди, — кричит Гарри вслед, сердце бешено колотится. В голову пришла идея, хотя и пугающая. Возможно, он бы всё отдал, чтобы кто-нибудь полностью понял, что он чувствует, вместо того, чтобы неохотно представлять. — Ты всё ещё искусен в окклюменции? Это означало бы, что ты мог бы попробовать легилименцию, верно? Ты… я имею в виду, если ты действительно хочешь знать, что я чувствую.        Драко смерил его осуждающим взглядом.        — Я не хочу копаться в твоей голове. Я поверю на слово, что ты меня не любишь, спасибо.        — Я не возражаю, если это поможет тебе понять.        Челюсти Драко сжимаются так, словно Гарри влепил ему пощёчину.        — Ты должен понять, что я бы никогда не сделал что-то настолько агрессивное по отношению к моему Гарри только потому, что эта… другая его версия говорит, что это нормально. Я знаю, ему было бы неудобно. Нет, — выражение его лица становится жёстче, как и его хватка за альбом. — И я был бы признателен, если бы ты не использовал его убедительное выражение лица, чтобы просить меня применить Тёмную магию, чтобы доказать, что он меня не любит. Грёбанный ад.        Он оставляет Гарри стоять там, прислушиваясь к его шагам наверху. К тому времени, как он следует за ним наверх, он как раз успевает услышать, как хлопают двери гостиной и с бешеной громкостью играет пианино. Есть разительное несоответствие между мелодрамой, которую он слышал в этом месяце, и бешеным темпом, который преследует его всю дорогу до спальни, как будто его голова спрятана под крышкой пианино. Он быстро спускается обратно вниз.        — Драко! — он перекрикивает музыку, колотит в дверь и опускает кулак, когда музыка смолкает. И всё же ничего не выходит. Двери остаются закрытыми. Он подходит ближе и говорит в щель между французскими дверями. — Драко. Эй, наложи заглушающие чары, пожалуйста, я ни на чём не могу сосредоточиться из-за этого шума.        Дверь распахивается, ветер треплет волосы Драко, когда он смотрит Гарри в лицо с пронзительным выражением.        — Не можешь. Сосредоточиться? — шипит он, глаза сузились, губы сжаты так плотно, что стали бесцветными.        — Да.        — Прошу прощения, — выплёвывает он.        Он выдерживает взгляд Гарри, молча взмахивая палочкой у них за спиной, затем отступает и закрывает дверь у него перед носом.