Лисёнок

      — Пожалуйста, спасите его, — Чонгук умоляюще смотрел на врача.       — Этих денег хватит только на то, чтобы усыпить. Зато он не будет мучиться.

За полгода до этого

      Осень была тёплой и сытной. Много грибов и орехов, только успевай делать запасы. Да и маленький огородик принёс свои плоды: труды не прошли даром.       Чонгук остановился. Лес красовался всеми красками осени, от ярко-жёлтых до багряно-красных. Парнишка всегда любил осень — самое сытное время года. Впервые он встречал её один.       Матушка умерла весной, только снег сошёл. И Гук был благодарен ей за это, мёрзлую землю тяжело копать.       О маме он старался не думать — слишком болезненными были эти воспоминания. Зимой она сильно простыла, проболев три месяца, ослабла так, что уже не могла встать с кровати. Кашель буквально душил её. Гуку больно было на это смотреть. Он ухаживал за ней, как мог: поил травяным чаем, топил печь докрасна, но помочь так и не получилось…       От ближайшего лекаря они были отрезаны непроходимыми километрами сугробов. Он собрался было пойти, да мать не пустила: знала, что без толку. Её было уже не спасти. Перед смертью, подозвав к себе сына, она сказала:       — Не плачь обо мне, я отмучилась и ухожу в другой мир, где буду молодой, здоровой и счастливой.       Он и не плакал, загонял боль вглубь осиротевшего сердца. Хотя порой, особенно по ночам, хотелось выть от тоски и одиночества.       Какой-то шорох в кустах отвлёк Гука от тяжёлых мыслей. Лес был красив и щедр, а значит, сейчас не время грустить.       Из кустов показалась рыжая мордочка — лиса, точнее, совсем ещё юный лис. Охотится?       — Не бойся, мелкий, мы не конкуренты. Силки я не ставлю, капканов — тем более, ходи спокойно, — сказав это вслух, Чонгук запнулся: «дожил, уже с лесным зверем разговаривать начал».       Он был сыном лесника. Отец многому его научил. Жили они в тайге, в такой глуши, что к людям-то раз в год и выбирались — пополнить запасы соли, сахара, муки. Меняли на шкуры. Отец был метким охотником, белку бил в глаз. А вот капкан не ставил: не мог допустить, чтобы зверь мучился. Когда отец погиб, нарвался зимой на медведя-шатуна, а ружья с собой не было, им с матерью пришлось туго. Он не мог зверя бить, рука не поднималась, пришлось перейти на огород и подножный корм. А теперь и мать умерла. Ну ничего, он и огородом прокормится, и лес с голоду умереть не даст. А ещё у него были куры-несушки. Яйца да рыба, что в лесном озере водилась — этого вполне хватало. А ещё грибы и ягоды, что щедро дарила осень. Но осень в их краях недолгая, снег выпадал уже в октябре.       Выйдя утром в сарай покормить кур, Чонгук был в ужасе. Кругом перья, но все несушки на месте и петух, потрёпанный, но гордый, отбил своих жён. В этот раз повезло, но зверь обязательно вернётся. Лиса — это настоящая катастрофа, придётся всю ночь сторожить.       Вечером, взяв тулуп и свечку, он устроился в сарае. Ждать долго не пришлось, рыжий нос пролез в прокопанный лаз под стеной. Рыболовная сеть была наготове. Лис дёргался, скулил, но только больше запутывался.       — Тише, тише, не дёргайся, задохнёшься же, — пытался успокоить зверька Чонгук. Тот, словно поняв услышанное, затих.       — Ты чего моих кур душишь? — спросил он, разглядывая зверя: лисёнок, молодой совсем. — Да я же тебя уже видел. Чего тебе на мышей не охотится? У меня их полно.       Лис внимательно посмотрел на него, словно правда понимал. А вдруг?       — Да понимаю я, понимаю: осень то тёплая, то холодная, снег в камень превратился, не пробить тебе, вот и пришёл. Голодный, поди?       Лис кивнул. Ого, привиделось что-ли? Гук подумал, что от одиночества совсем умом тронулся, но взял лиса на руки и отнёс в дом.       — Кашу будешь? — спросил он, попутно распутывая сеть с лежащего у печки лиса, затем наложил в миску каши и подвинул к мордочке. Не укусил бы. Но лис и не думал, кашу понюхал недоверчиво, но смёл с такой скоростью, что Гук и глазом моргнуть не успел.       — Да, братец, голод не тётка… Оставайся. Лови мышей, а я с тобой делиться буду, чем богат. Только кур не тронь, лады?       Лис опять кивнул, а потом свернулся клубком, подставив к печке рыжий бок.       Так они и стали жить. Лис днём гулял, а на ночь возвращался. Мыши в доме резко перевелись, и это радовало.       Лис окреп, повзрослел, отъелся на кашах. И однажды принёс зайца, мол, дарю, не жалко. Жаркое знатное вышло, как в детстве.       По вечерам они вели долгие душевные беседы. Точнее, Гук говорил, а лис слушал и кивал. Иногда запрыгивал на колени — чеши, мол, не ленись, и Гук чесал за ухом, гладил пушистый рыжий мех.       Так всю зиму и прожили. Март наступил. Голодный месяц. Запасы у зверей на исходе, злее они становятся, опаснее.              Гуку тревожно на душе стало. Каждый вечер выходил на крыльцо, высматривал нового друга. И однажды лис не пришёл.       Чонгук не спал всю ночь, а как только рассвело, пошёл искать. Проваливался по пояс в снег, но поиски не прекращал, пока не заметил алое на снегу. Сердце оборвалось. Нарвался лис на зверя, по следам понял, что рысь была. Крупная. Гук пошёл по кровавым следам. Лис лежал под корягой, забился, видно, из последних сил. Гук уже представил, что в этот раз придётся ему долбить ломом мёрзлую землю, но, увидев, что лис зашевелился, Гук рванулся к нему, схватил и прижал к себе.       — Потерпи, потерпи, я сейчас.       Он принёс рыжего домой, положил на стол и ужаснулся. Рана была страшная. Самому не выходить. Собрался быстро, надел лыжи, завернул лиса в материнский платок и положил в заплечный мешок.       — Держись, пожалуйста, не бросай меня одного. Я быстро. Только, пожалуйста, держись, родненький, держись, — повторял он как молитву. Бежал быстро, как мог.       Давно он в селе не был, но где дом лекаря знал. Встретил его совсем молодой парень. Чонгук хотел было возразить, да побоялся, положил на кушетку свою драгоценную ношу. Доктор подошёл. Увидел, кто там, и сделал шаг назад:       — А не укусит? — Гук молча помотал головой.       Осмелев, доктор осмотрел рану: вылечить можно, но лекарства нынче дорогие. Гук кивнул, достал из-за пазухи мешочек, а из него колечко золотое — материно, обручальное. Она завещала беречь на самый крайний случай.       Доктор посмотрел и сказал:       — Этого хватит только на то, чтобы усыпить. Чтобы не мучился. Жалко зверя.       Гук впервые понял, что значит, когда земля уходит из-под ног. Ему нечего больше отдать, и мать не спас, и друга единственного потеряет.       Гук завыл, плакать он не мог, но и бороться с отчаянием молча не получалось. Завыл во весь голос, страшно. Доктор в ужасе отшатнулся. Дверь открылась, и зашёл пожилой человек, тоже в белом халате.       — Что тут у вас, кто голосит так?       — Да вот, отец, принёс парень зверя. Денег нет, а колечка только на усыпление и хватит.       Юнги посмотрел на Гука, на сына, на лиса.       — Вылечим. Не обеднеем, если раз бесплатно поможем. Неси лекарства, — он пихнул Хосока к двери, — а ты иди домой, приходи через неделю.       Чонгук помотал головой и остался стоять, стиснув руки.       — Чёрт с тобой. Спать в сенях будешь.       — Я отработаю. Я всё умею: и дрова колоть, и огород вскопать. Отработаю… — Гук запнулся: — спасите только, у меня больше никого нет.       — Иди уже. Хосок, дай лекарства и уведи ты его. Покорми и покажи место в сенях, чтоб под ногами не путался!       Оперировал Юнги долго. Семь потов сошло с него, пока всё зашил. Вышел в сени, а там Гук, глазищи огромные, с такой мольбой смотрят.       — Да жив он, жив. Поправится твой друг.       Гук не выдержал нахлынувших чувств и заключил доктора в объятия. Сам-то Гук большой, широкоплечий, в отца пошёл, а доктор щуплый и ростом чуть до плеча достаёт. Но Гук понял, что больше не может сдерживаться, и разревелся, как маленький. Пытался успокоиться, да не мог, слёзы вместе с рыданием выплескивались из него. Он оплакивал сразу всех: и отца, и мать, и жуткий страх за лиса. С каждой пролитой слезой становилось лучше, так тихо, спокойно на душе. Доктор не мешал, гладил по голове, понимая, что нелегко парню жилось, раз так реагирует.       Прошла неделя. Гук и правда помогал, чем мог: и воду таскал, и дрова колол, и скотину кормил. Всё, что скажут.       Лис быстро пошёл на поправку. Руки у доктора были золотые.       — Что ж ты, дурень, дал так себя подрать? — ворчал Юнги, меняя повязку. — Молчишь? Не доверяешь, значит, ну-ну.       Настал день, когда Чонгука отпустили с лисом домой. На прощанье доктор отсыпал соли, сахара, муки и сухарей.              — Бери-бери, заработал. Так тут ещё никто не батрачил, даже отпускать жаль. За лисом смотри, он ещё молодой, глупый.       Юнги отпускал парня, скрепя сердце. У Гука слёзы застыли в глазах: к нему впервые кто-то так по-доброму отнёсся. Поклонился в пояс и поскользил на лыжах домой. Снег ещё не сошёл, доберутся к ночи. Лис сидел в мешке, но нос торчал снаружи. Любопытный рыжик.       Дома было тихо и холодно. Куры (вот же живучие) продержались, тощие только, жуть. И потекла жизнь Гука и лиса, как прежде, только из дому одного не пускал, вместе ходили — один по дрова, другой на охоту.       — Нужно пойти порыбачить, пока лёд ещё держится, а то потом долго к воде не подойти будет. Паводок начнётся, и будем сидеть на одной картошке. Ты ведь любишь рыбку, а, лис? — Гук подмигнул рыжему.              Тот не удостоил его ответом, только лапой ухо почесал, а потом спрыгнул с лавки и потрусил за хозяином.       — Эх, жаль, мыслей твоих читать не умею, хотя иногда на твоей наглой морде всё написано, — рассмеялся Чонгук.       До озера дошли быстро. Лёд был уже тонкий, с пробоинами, но Гук решил рискнуть. Рыжему нужно было усиленное питание после ранения.       Наловив целое ведро, Гук засобирался домой, до берега оставалось где-то метров сто, когда лёд не выдержал. Гук с головой ушёл под воду. Вынырнул и понял, что выбраться на берег не сможет — слишком он тяжёлый, да ещё и тулуп набух, тянул ко дну. Кромки льда обламывались, не давая возможности зацепиться.       Вот и всё. Гук старался изо всех сил, раздирая руки в кровь об острые края, но ничего не помогало.       Лис бегал по лесу недалеко от берега, ища хоть какую-то живность. Хоть бы лягушка какая попалась, как назло, было пусто. Все попрятались. А сил на кого-то шустрее, как заяц, ещё не было, на постной каше они и не появятся. Какая-то неясная тревога возникла внезапно и начала нарастать. Лис огляделся, принюхался. Ни волком, ни медведем не пахло. Откуда же это чувство?       Он рванул к озеру.       Чонгук цеплялся уже из последних сил. Лёд опять обломился, и Гук камнем пошёл ко дну.